Неточные совпадения
Так,
в конторе губернской тюрьмы считалось священным и важным не то, что всем животным и людям даны умиление и радость весны, а считалось священым и важным то, что накануне получена была за номером с печатью и заголовком бумага о том, чтобы к 9-ти часам утра были доставлены
в нынешний
день, 28-го апреля, три содержащиеся
в тюрьме подследственные арестанта — две женщины и один мужчина.
Так жила она до 16-ти лет. Когда же ей минуло 16 лет, к ее барышням приехал их племянник — студент, богатый князь, и Катюша, не смея ни ему ни даже себе признаться
в этом, влюбилась
в него. Потом через два года этот самый племянник заехал по дороге на войну к тетушкам, пробыл у них четыре
дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей
в последний
день сторублевую бумажку, уехал. Через пять месяцев после его отъезда она узнала наверное, что она беременна.
Через несколько
дней писатель прислал за нею
в другой раз.
И так каждый
день, и летом и зимой, и
в будни и
в праздники.
И женщина эта вовлекла его
в связь, которая с каждым
днем делалась для Нехлюдова всё более и более захватывающей и вместе с тем всё более и более отталкивающей.
С прямотой и решительностью молодости он не только говорил о том, что земля не может быть предметом частной собственности, и не только
в университете писал сочинение об этом, но и на
деле отдал тогда малую часть земли (принадлежавшей не его матери, а по наследству от отца ему лично) мужикам, не желая противно своим убеждениям владеть землею.
Господин этот говорил о процессе, который шел теперь
в гражданском отделении, как о хорошо знакомом ему
деле, называя судей и знаменитых адвокатов по имени и отчеству.
Они провожали товарища, много пили и играли до 2 часов, а потом поехали к женщинам
в тот самый дом,
в котором шесть месяцев тому назад еще была Маслова, так что именно
дело об отравлении он не успел прочесть и теперь хотел пробежать его.
Он откладывал
дело о скопцах за отсутствием совсем неважного и ненужного для
дела свидетеля только потому, что
дело это, слушаясь
в суде, где состав присяжных был интеллигентный, могло кончиться оправданием. По уговору же с председателем
дело это должно было перенестись на сессию уездного города, где будут больше крестьяне, и потому больше шансов обвинения.
Больше всего народа было около залы гражданского отделения,
в которой шло то
дело, о котором говорил представительный господин присяжным, охотник до судейских
дел.
Он также поспешно, с портфелем под мышкой, и так же махая рукой, прошел к своему месту у окна и тотчас же погрузился
в чтение и пересматривание бумаг, пользуясь каждой минутой для того, чтобы приготовиться к
делу.
Сущность
дела об отравлении он знал
в общих чертах и составил уже план речи, но ему нужны были еще некоторые данные, и их то он теперь поспешно и выписывал из
дела.
Всё шло без задержек, скоро и не без торжественности, и эта правильность, последовательность и торжественность, очевидно, доставляли удовольствие участвующим, подтверждая
в них сознание, что они делают серьезное и важное общественное
дело. Это чувство испытывал и Нехлюдов.
— Ваше имя? — со вздохом усталости обратился председатель ко второй подсудимой, не глядя на нее и о чем-то справляясь
в лежащей перед ним бумаге.
Дело было настолько привычное для председателя, что для убыстрения хода
дел он мог делать два
дела разом.
По прошествии нескольких
дней возвратившийся из Петербурга купец Тимохин, земляк и товарищ Смелькова, узнав обстоятельства, сопровождавшие кончину Смелькова, заявил подозрение
в отравлении его с целью похищения бывших при нем денег.
2) Весь
день накануне и всю последнюю перед смертью ночь Смельков провел с проституткой Любкой (Екатериной Масловой)
в доме терпимости и
в гостинице «Мавритания», куда, по поручению Смелькова и
в отсутствии его, Екатерина Маслова приезжала из дома терпимости за деньгами, кои достала из чемодана Смелькова, отомкнув его данным ей Смельковым ключом,
в присутствии коридорной прислуги гостиницы «Мавритании» Евфимии Бочковой и Симона Картинкина.
5) Коридорная девушка гостиницы «Мавритания» Евфимия Бочкова на другой
день после кончины Смелькова внесла на свой текущий счет
в местный коммерческий банк 1800 рублей серебром.
Председатель, с выражением того, что это
дело теперь окончено, переложил локоть руки,
в которой он держал бумагу, на другое место и обратился к Евфимье Бочковой.
— Евфимья Бочкова, вы обвиняетесь
в том, что 17-го января 188* года
в гостинице «Мавритания», вместе с Симоном Картинкиным и Екатериной Масловой, похитили у купца Смелькова из его чемодана его деньги и перстень и,
разделив похищенное между собой, опоили, для скрытия своего преступления, купца Смелькова ядом, от которого последовала eго смерть. Признаете ли вы себя виновной?
— Не виновата я ни
в чем, — бойко и твердо заговорила обвиняемая. — Я и
в номер не входила… А как эта паскуда вошла, так она и сделала
дело.
— Похитили из чемодана деньги и перстень, — повторил председатель, — и,
разделив похищенное и потом вновь приехав с купцом Смельковым
в гостиницу «Мавритания», вы дали Смелькову выпить вина с ядом, от которого последовала его смерть.
Нехлюдов
в это лето у тетушек переживал то восторженное состояние, когда
в первый раз юноша не по чужим указаниям, а сам по себе познает всю красоту и важность жизни и всю значительность
дела, предоставленного
в ней человеку, видит возможность бесконечного совершенствования и своего и всего мира и отдается этому совершенствованию не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего того совершенства, которое он воображает себе.
Катюше было много
дела по дому, но она успевала всё переделать и
в свободные минуты читала.
Дела не было никакого, кроме того, чтобы
в прекрасно сшитом и вычищенном не самим, а другими людьми мундире,
в каске, с оружием, которое тоже и сделано, и вычищено, и подано другими людьми, ездить верхом на прекрасной, тоже другими воспитанной и выезженной и выкормленной лошади на ученье или смотр с такими же людьми, и скакать, и махать шашками, стрелять и учить этому других людей.
Нехлюдов распределил свою поездку так, чтобы пробыть у тетушек только сутки, но, увидав Катюшу, он согласился встретить у тетушек Пасху, которая была через два
дня, и телеграфировал своему приятелю и товарищу Шенбоку, с которым они должны были съехаться
в Одессе, чтобы и он заехал к тетушкам.
И
в Нехлюдове не переставая
в продолжение этих двух
дней до Пасхи шла внутренняя, не сознаваемая им борьба.
Ах, если бы всё это остановилось на том чувстве, которое было
в эту ночь! «Да, всё это ужасное
дело сделалось уже после этой ночи Светло-Христова Воскресения!» думал он теперь, сидя у окна
в комнате присяжных.
Несмотря на то, что он не переставал караулить ее, ему ни разу не удалось один на один встретить ее
в этот
день.
Шенбок пробыл только один
день и
в следующую ночь уехал вместе с Нехлюдовым. Они не могли дольше оставаться, так как был уже последний срок для явки
в полк.
В душе Нехлюдова
в этот последний проведенный у тетушек
день, когда свежо было воспоминание ночи, поднимались и боролись между собой два чувства: одно — жгучие, чувственные воспоминания животной любви, хотя и далеко не давшей того, что она обещала, и некоторого самодовольства достигнутой цели; другое — сознание того, что им сделано что-то очень дурное, и что это дурное нужно поправить, и поправить не для нее, а для себя.
Старшина высказывал какие-то соображения, что всё
дело в экспертизе. Петр Герасимович что-то шутил с приказчиком-евреем, и они о чем-то захохотали. Нехлюдов односложно отвечал на обращенные к нему вопросы и желал только одного — чтобы его оставили
в покое.
Потом, после допроса сторон, как они хотят спрашивать: под присягой или нет, опять, с трудом передвигая ноги, пришел тот же старый священник и опять так же, поправляя золотой крест на шелковой груди, с таким же спокойствием и уверенностью
в том, что он делает вполне полезное и важное
дело, привел к присяге свидетелей и эксперта.
Но, как на зло ему,
дело тянулось долго: после допроса по одиночке свидетелей и эксперта и после всех, как обыкновенно, делаемых с значительным видом ненужных вопросов от товарища прокурора и защитников, председатель предложил присяжным осмотреть вещественные доказательства, состоящие из огромных размеров, очевидно, надевавшегося на толстейший указательный палец кольца с розеткой из брильянтов и фильтра,
в котором был исследован яд. Вещи эти были запечатаны, и на них были ярлычки.
«188* года февраля 15-го
дня я, нижеподписавшийся, по поручению врачебного отделения, за № 638-м, — опять начал с решительностью, повысив диапазон голоса, как будто желая разогнать сон, удручающий всех присутствующих, секретарь, —
в присутствии помощника врачебного инспектора, сделав исследование внутренностей...
Ему всё хотелось не верить
в то, что то, что было перед ним, было его
дело.
Войдя
в совещательную комнату, присяжные, как и прежде, первым
делом достали папиросы и стали курить. Неестественность и фальшь их положения, которые они
в большей или меньшей степени испытывали, сидя
в зале на своих местах, прошла, как только они вошли
в совещательную комнату и закурили папиросы, и они с чувством облегчения разместились
в совещательной комнате, и тотчас же начался оживленный разговор.
— Главное
дело в том, что прислуга не могла знать о деньгах, если бы Маслова не была с ними согласна, — сказал приказчик еврейского типа.
— Не
в том
дело, — перебил Петр Герасимович, — вопрос
в том: она ли подговорила и затеяла всё
дело или прислуга?
— Она же не могла взять денег, потому что ей
в ее положении некуда
девать их.
«188* года апреля 28
дня, по указу Его Императорского Величества, Окружный Суд, по уголовному отделению,
в силу решения г-д присяжных заседателей, на основании 3 пункта статьи 771, 3 пункта статьи 776 и статьи 777 Устава уголовного судопроизводства, определил: крестьянина Симона Картинкина, 33 лет, и мещанку Екатерину Маслову, 27 лет, лишив всех прав состояния, сослать
в каторжные работы: Картинкина на 8 лет, а Маслову на 4 года, с последствиями для обоих по 28 статье Уложения.
Судебные по сему
делу издержки возложить по равной части на осужденных, а
в случае их несостоятельности принять на счет казны.
В дверях теснилась оживленная толпа выходивших присяжных и адвокатов, довольных окончанием
дела, так что он несколько минут задержался
в дверях.
— Господин председатель, — сказал Нехлюдов, подходя к нему
в ту минуту, как тот уже надел светлое пальто и брал палку с серебряным набалдашником, подаваемую швейцаром, — могу я поговорить с вами о
деле, которое сейчас решилось? Я — присяжный.
— Вот
в этом всё
дело, — улыбаясь, сказал председатель, глядя на часы.
Нехлюдов вернулся
в суд, снял пальто и пошел наверх.
В первом же коридоре он встретил Фанарина. Он остановил его и сказал, что имеет до него
дело. Фанарин знал его
в лицо и по имени и сказал, что очень рад сделать всё приятное.
— Прежде всего я буду вас просить, — сказал Нехлюдов, — о том, чтобы никто не знал, что я принимаю участие
в этом
деле.
— Осудили невинную, и я желал бы кассировать
дело и перенести его
в высшую инстанцию.
Нынче же, удивительное
дело, всё
в этом доме было противно ему — всё, начиная от швейцара, широкой лестницы, цветов, лакеев, убранства стола до самой Мисси, которая нынче казалась ему непривлекательной и ненатуральной.