Неточные совпадения
Так жила она до 16-ти лет. Когда же ей минуло 16 лет, к ее барышням приехал их племянник — студент, богатый князь, и Катюша,
не смея ни ему ни даже себе признаться в этом, влюбилась в него. Потом через два года этот
самый племянник заехал по дороге на войну к тетушкам, пробыл у них четыре дня и накануне
своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей в последний день сторублевую бумажку, уехал. Через пять месяцев после его отъезда она узнала наверное, что она беременна.
Причина эта заключалась
не в том, что он 10 лет тому назад соблазнил Катюшу и бросил ее, это было совершенно забыто им, и он
не считал это препятствием для
своей женитьбы; причина эта была в том, что у него в это
самое время была с замужней женщиной связь, которая, хотя и была разорвана теперь с его стороны,
не была еще признана разорванной ею.
Письмо это было и приятно и неприятно Нехлюдову, Приятно было чувствовать
свою власть над большою собственностью и неприятно было то, что во время
своей первой молодости он был восторженным последователем Герберта Спенсера и в особенности,
сам будучи большим землевладельцем, был поражен его положением в «Social statics» о том, что справедливость
не допускает частной земельной собственности.
Так что доводов было столько же за, сколько и против; по крайней мере, по силе
своей доводы эти были равны, и Нехлюдов, смеясь
сам над собою, называл себя Буридановым ослом. И всё-таки оставался им,
не зная, к какой из двух вязанок обратиться.
То же, что он выговаривал хорошо по-английски, по-французски и по-немецки, что на нем было белье, одежда, галстук и запонки от
самых первых поставщиков этих товаров, никак
не могло служить — он
сам понимал — причиной признания
своего превосходства.
Вслед за старушкой из двери залы гражданского отделения, сияя пластроном широко раскрытого жилета и самодовольным лицом, быстро вышел тот
самый знаменитый адвокат, который сделал так, что старушка с цветами осталась
не при чем, а делец, давший ему 10 тысяч рублей, получил больше 100 тысяч. Все глаза обратились на адвоката, и он чувствовал это и всей наружностью
своей как бы говорил: «
не нужно никих выражений преданности», и быстро прошел мимо всех.
Все встали, и на возвышение залы вышли судьи: председательствующий с
своими мускулами и прекрасными бакенбардами; потом мрачный член суда в золотых очках, который теперь был еще мрачнее оттого, что перед
самым заседанием он встретил
своего шурина, кандидата на судебные должности, который сообщил ему, что он был у сестры, и сестра объявила ему, что обеда
не будет.
«Да
не может быть», продолжал себе говорить Нехлюдов, и между тем он уже без всякого сомнения знал, что это была она, та
самая девушка, воспитанница-горничная, в которую он одно время был влюблен, именно влюблен, а потом в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и о которой потом никогда
не вспоминал, потому что воспоминание это было слишком мучительно, слишком явно обличало его и показывало, что он, столь гордый
своей порядочностью,
не только
не порядочно, но прямо подло поступил с этой женщиной.
— Я больше ничего
не имею, — сказал прокурор председателю и, неестественно приподняв плечи, стал быстро записывать в конспект
своей речи признание
самой подсудимой, что она заходила с Симоном в пустой номер.
Нехлюдов в это лето у тетушек переживал то восторженное состояние, когда в первый раз юноша
не по чужим указаниям, а
сам по себе познает всю красоту и важность жизни и всю значительность дела, предоставленного в ней человеку, видит возможность бесконечного совершенствования и
своего и всего мира и отдается этому совершенствованию
не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего того совершенства, которое он воображает себе.
Несмотря на то, что ему
самому хотелось поскорее отделаться, и швейцарка уже ждала его, он так привык к
своему занятию, что, начавши говорить, никак уже
не мог остановиться, и потому подробно внушал присяжным, что если они найдут подсудимых виновными, то имеют право признать их виновными, если найдут их невиновными, то имеют право признать их невиновными; если найдут их виновными в одном, но невиновными в другом, то могут признать их виновными в одном, но невиновными в другом.
Старшина думал, что он
не понимает, и объяснил ему, что по всему несомненно, что Картинкин и Бочкова виновны, но артельщик отвечал, что он понимает, но что всё лучше пожалеть. «Мы
сами не святые», — сказал он и так и остался при
своем мнении.
«Нет, это невозможно так оставить», — проговорил
сам с собой Нехлюдов, совершенно забыв
свое дурное чувство, и,
сам не зная зачем, поспешил в коридор еще раз взглянуть на нее.
Мы
не видим в этих людях извращения понятия о жизни, о добре и зле для оправдания
своего положения только потому, что круг людей с такими извращенными понятиями больше, и мы
сами принадлежим к нему.
— Дурак! —
не мог удержаться
не сказать Нехлюдов, особенно за то, что в этом слове «товарищ» он чувствовал, что Масленников снисходил до него, т. е., несмотря на то, что исполнял
самую нравственно-грязную и постыдную должность, считал себя очень важным человеком и думал если
не польстить, то показать, что он всё-таки
не слишком гордится
своим величием, называя себя его товарищем.
Нехлюдов попросил приказчика отпустить коров, а
сам ушел опять в сад додумывать
свою думу, но думать теперь уже нечего было. Всё это было ему теперь так ясно, что он
не мог достаточно удивляться тому, как люди
не видят и он
сам так долго
не видел того, что так очевидно ясно.
Приказчик улыбался, делая вид, что он это
самое давно думал и очень рад слышать, но в сущности ничего
не понимал, очевидно
не оттого, что Нехлюдов неясно выражался, но оттого, что по этому проекту выходило то, что Нехлюдов отказывался от
своей выгоды для выгоды других, а между тем истина о том, что всякий человек заботится только о
своей выгоде в ущерб выгоде других людей, так укоренилась в сознании приказчика, что он предполагал, что чего-нибудь
не понимает, когда Нехлюдов говорил о том, что весь доход с земли должен поступать в общественный капитал крестьян.
Когда же он понял, что и это невозможно, он огорчился и перестал интересоваться проектом, и только для того, чтобы угодить хозяину, продолжал улыбаться. Видя, что приказчик
не понимает его, Нехлюдов отпустил его, а
сам сел за изрезанный и залитый чернилами стол и занялся изложением на бумаге
своего проекта.
Солнце спустилось уже за только-что распустившиеся липы, и комары роями влетали в горницу и жалили Нехлюдова. Когда он в одно и то же время кончил
свою записку и услыхал из деревни доносившиеся звуки блеяния стада, скрипа отворяющихся ворот и говора мужиков, собравшихся на сходке, Нехлюдов сказал приказчику, что
не надо мужиков звать к конторе, а что он
сам пойдет на деревню, к тому двору, где они соберутся. Выпив наскоро предложенный приказчиком стакан чаю, Нехлюдов пошел на деревню.
Нехлюдов говорил довольно ясно, и мужики были люди понятливые; но его
не понимали и
не могли понять по той
самой причине, по которой приказчик долго
не понимал. Они были несомненно убеждены в том, что всякому человеку свойственно соблюдать
свою выгоду. Про помещиков же они давно уже по опыту нескольких поколений знали, что помещик всегда соблюдает
свою выгоду в ущерб крестьянам. И потому, если помещик призывает их и предлагает что-то новое, то, очевидно, для того, чтобы как-нибудь еще хитрее обмануть их.
— Нельзя, — сказал Нехлюдов, уже вперед приготовив
свое возражение. — Если всем разделить поровну, то все те, кто
сами не работают,
не пашут, — господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, все городские люди, — возьмут
свои паи да и продадут богатым. И опять у богачей соберется земля. А у тех, которые на
своей доле, опять народится народ, а земля уже разобрана. Опять богачи заберут в руки тех, кому земля нужна.
— Где нынче нанять? Господишки, какие были, размотали
свою. Купцы всю к рукам прибрали. У них
не укупишь, —
сами работают. У нас француз владеет, у прежнего барина купил.
Не сдает — да и шабаш.
Приехав в Петербург и остановившись у
своей тетки по матери, графини Чарской, жены бывшего министра, Нехлюдов сразу попал в
самую сердцевину ставшего ему столь чуждого аристократического общества. Ему неприятно было это, а нельзя было поступить иначе. Остановиться
не у тетушки, а в гостинице, значило обидеть ее, и между тем тетушка имела большие связи и могла быть в высшей степени полезна во всех тех делах, по которым он намеревался хлопотать.
Но когда прошло известное время, и он ничего
не устроил, ничего
не показал, и когда, по закону борьбы за существование, точно такие же, как и он, научившиеся писать и понимать бумаги, представительные и беспринципные чиновники вытеснили его, и он должен был выйти в отставку, то всем стало ясно, что он был
не только
не особенно умный и
не глубокомысленный человек, но очень ограниченный и мало образованный, хотя и очень самоуверенный человек, который едва-едва поднимался в
своих взглядах до уровня передовых статей
самых пошлых консервативных газет.
Оказалось, что в нем ничего
не было отличающего его от других мало образованных, самоуверенных чиновников, которые его вытеснили, и он
сам понял это, но это нисколько
не поколебало его убеждений о том, что он должен каждый год получать большое количество казенных денег и новые украшения для
своего парадного наряда.
Владимир Васильевич Вольф был действительно un homme très comme il faut, и это
свое свойство ставил выше всего, с высоты его смотрел на всех других людей и
не мог
не ценить высоко этого свойства, потому что благодаря только ему он сделал блестящую карьеру, ту
самую, какую, желал, т. е. посредством женитьбы приобрел состояние, дающее 18 тысяч дохода, и
своими трудами — место сенатора.
— Прошу покорно, садитесь, а меня извините. Я буду ходить, если позволите, — сказал он, заложив руки в карманы
своей куртки и ступая легкими мягкими шагами по диагонали большого строгого стиля кабинета. — Очень рад с вами познакомиться и,
само собой, сделать угодное графу Ивану Михайловичу, — говорил он, выпуская душистый голубоватый дым и осторожно относя сигару ото рта, чтобы
не сронить пепел.
— Сенат
не имеет права сказать этого. Если бы Сенат позволял себе кассировать решения судов на основании
своего взгляда на справедливость
самих решений,
не говоря уже о том, что Сенат потерял бы всякую точку опоры и скорее рисковал бы нарушать справедливость, чем восстановлять ее, — сказал Селенин, вспоминая предшествовавшее дело, —
не говоря об этом, решения присяжных потеряли бы всё
свое значение.
Но, несмотря на
самое точное и добросовестное исполнение всего того, что от него требовалось, он
не нашел в этой службе удовлетворения
своей потребности быть полезным и
не мог вызвать в себе сознания того, что он делает то, что должно.
Как и все люди его круга и времени, он без малейшего усилия разорвал
своим умственным ростом те путы религиозных суеверий, в которых он был воспитан, и
сам не знал, когда именно он освободился.
И от этого у него всегда были грустные глаза. И от этого, увидав Нехлюдова, которого он знал тогда, когда все эти лжи еще
не установились в нем, он вспомнил себя таким, каким он был тогда; и в особенности после того как он поторопился намекнуть ему на
свое религиозное воззрение, он больше чем когда-нибудь почувствовал всё это «
не то», и ему стало мучительно грустно. Это же
самое — после первого впечатления радости увидать старого приятеля — почувствовал и Нехлюдов.
Она вдруг стала серьезной, недовольной
своею жизнью и, чего-то ищущая, к чему-то стремящаяся,
не то что притворилась, а действительно усвоила себе точно то
самое душевное настроение, — хотя она словами никак
не могла бы выразить, в чем оно состояло, — в каком был Нехлюдов в эту минуту.
Он нахмурился и, желая переменить разговор, начал говорить о Шустовой, содержавшейся в крепости и выпущенной по ее ходатайству. Он поблагодарил за ходатайство перед мужем и хотел сказать о том, как ужасно думать, что женщина эта и вся семья ее страдали только потому, что никто
не напомнил о них, но она
не дала ему договорить и
сама выразила
свое негодование.
Противоречие, заключавшееся в занимаемой им должности, состояло в том, что назначение должности состояло в поддерживании и защите внешними средствами,
не исключая и насилия, той церкви, которая по
своему же определению установлена
самим Богом и
не может быть поколеблена ни вратами ада ни какими то бы ни было человеческими усилиями.
Сам он в глубине души ни во что
не верил и находил такое состояние очень удобным и приятным, но боялся, как бы народ
не пришел в такое же состояние, и считал, как он говорил, священной
своей обязанностью спасать от этого народ.
Глядя на Mariette, он любовался ею, но знал, что она лгунья, которая живет с мужем, делающим
свою карьеру слезами и жизнью сотен и сотен людей, и ей это совершенно всё равно, и что всё, что она говорила вчера, было неправда, а что ей хочется — он
не знал для чего, да и она
сама не знала — заставить его полюбить себя.
— Но недостатки пенитенциарной системы никак
не инвалидируют
самый суд, — опять,
не слушая шурина, продолжал
свою речь Игнатий Никифорович.
Садовник, разговаривавший с Тарасом, сидел
не на
своем месте и ушел на
свое, так что подле и против Тараса были три места. Трое рабочих сели на этих местах, но, когда Нехлюдов подошел к ним, вид его господской одежды так смутил их, что они встали, чтобы уйти, но Нехлюдов просил их остаться, а
сам присел на ручку лавки к проходу.
Ее поражало то, что эта красивая девушка из богатого генеральского дома, говорившая на трех языках, держала себя как
самая простая работница, отдавала с себя другим все, что присылал ей ее богатый брат, и одевалась и обувалась
не только просто, но бедно,
не обращая никакого внимания на
свою наружность.
Красное лицо этого офицера, его духи, перстень и в особенности неприятный смех были очень противны Нехлюдову, но он и нынче, как и во всё время
своего путешествия, находился в том серьезном и внимательном расположении духа, в котором он
не позволял себе легкомысленно и презрительно обращаться с каким бы то ни было человеком и считал необходимым с каждым человеком говорить «во-всю», как он
сам с собой определял это отношение.
— Да, — сказал он вдруг. — Меня часто занимает мысль, что вот мы идем вместе, рядом с ними, — с кем с «ними»? С теми
самыми людьми, за которых мы и идем. А между тем мы
не только
не знаем, но и
не хотим знать их. А они, хуже этого, ненавидят нас и считают
своими врагами. Вот это ужасно.
— Дело мое к вам в следующем, — начал Симонсон, когда-тo они вместе с Нехлюдовым вышли в коридор. В коридоре было особенно слышно гуденье и взрывы голосов среди уголовных. Нехлюдов поморщился, но Симонсон, очевидно,
не смущался этим. — Зная ваше отношение к Катерине Михайловне, — начал он, внимательно и прямо
своими добрыми глазами глядя в лицо Нехлюдова, — считаю себя обязанным, — продолжал он, но должен был остановиться, потому что у
самой двери два голоса кричали враз, о чем-то споря...
— Да, поэт, фантазер, такие люди
не выдерживают одиночки, — сказал Новодворов. — Я вот, когда попадал в одиночку,
не позволял воображению работать, а
самым систематическим образом распределял
свое время. От этого всегда и переносил хорошо.
— Оттого и разные веры, что людям верят, а себе
не верят. И я людям верил и блудил, как в тайге; так заплутался, что
не чаял выбраться. И староверы, и нововеры, и субботники, и хлысты, и поповцы, и беспоповцы, и австрияки, и молокане, и скопцы. Всякая вера себя одна восхваляет. Вот все и расползлись, как кутята [Кутята — щенки.] слепые. Вер много, а дух один. И в тебе, и во мне, и в нем. Значит, верь всяк
своему духу, и вот будут все соединены. Будь всяк
сам себе, и все будут заедино.
Но на
своем месте я
не позволяю себе отступать от
самой строгой буквы закона, именно потому, что я — человек и могу увлечься жалостью.
— Ты делай
свое, а их оставь. Всяк
сам себе. Бог знает, кого казнить, кого миловать, а
не мы знаем, — проговорил старик. — Будь
сам себе начальником, тогда и начальников
не нужно. Ступай, ступай, — прибавил он, сердито хмурясь и блестя глазами на медлившего в камере Нехлюдова. — Нагляделся, как антихристовы слуги людьми вшей кормят. Ступай, ступай!