Неточные совпадения
Его доброе немецкое лицо, участие, с которым он старался угадать причину моих слез, заставляли их течь
еще обильнее: мне было совестно,
и я не понимал, как за минуту перед тем я мог не любить Карла Иваныча
и находить противными его халат, шапочку
и кисточку; теперь, напротив, все это казалось мне чрезвычайно милым,
и даже кисточка казалась явным доказательством его доброты.
Голос его был строг
и не имел уже того выражения доброты, которое тронуло меня до слез. В классной Карл Иваныч был совсем другой человек: он был наставник. Я живо оделся, умылся
и,
еще с щеткой в руке, приглаживая мокрые волосы, явился на его зов.
Подле нее вполуоборот сидела Марья Ивановна в чепце с розовыми лентами, в голубой кацавейке
и с красным сердитым лицом, которое приняло
еще более строгое выражение, как только вошел Карл Иваныч.
Она грозно посмотрела на него
и, не отвечая на его поклон, продолжала, топая ногой, считать: «Un, deux, trois, un, deux, trois», [Раз, два, три, раз, два, три (фр.).] —
еще громче
и повелительнее, чем прежде.
Карл Иваныч подтвердил мои слова, но умолчал о сне. Поговорив
еще о погоде, — разговор, в котором приняла участие
и Мими, — maman положила на поднос шесть кусочков сахару для некоторых почетных слуг, встала
и подошла к пяльцам, которые стояли у окна.
Музыка, считанье
и грозные взгляды опять начались, а мы пошли к папа. Пройдя комнату, удержавшую
еще от времен дедушки название официантской, мы вошли в кабинет.
Сказав с Карлом Иванычем
еще несколько слов о понижении барометра
и приказав Якову не кормить собак, с тем чтобы на прощанье выехать после обеда послушать молодых гончих, папа, против моего ожидания, послал нас учиться, утешив, однако, обещанием взять на охоту.
— Как же
еще учиться, кажется, — сказал Николай, положив шило
и протягивая обеими руками дратвы.
Он был крив на один глаз,
и белый зрачок этого глаза прыгал беспрестанно
и придавал его
и без того некрасивому лицу
еще более отвратительное выражение.
После небольшого совещания между большими вопрос этот решен был в нашу пользу,
и — что было
еще приятнее — maman сказала, что она сама поедет с нами.
Еще помню, что Мими всегда сердилась за это движение
и говорила: «C’est un geste de femme de chambre».
Я не спускал глаз с Катеньки. Я давно уже привык к ее свеженькому белокуренькому личику
и всегда любил его; но теперь я внимательнее стал всматриваться в него
и полюбил
еще больше. Когда мы подошли к большим, папа, к великой нашей радости, объявил, что, по просьбе матушки, поездка отложена до завтрашнего утра.
Мне казалось, что важнее тех дел, которые делались в кабинете, ничего в мире быть не могло; в этой мысли подтверждало меня
еще то, что к дверям кабинета все подходили обыкновенно перешептываясь
и на цыпочках; оттуда же был слышен громкий голос папа
и запах сигары, который всегда, не знаю почему, меня очень привлекал.
Долго
еще находился Гриша в этом положении религиозного восторга
и импровизировал молитвы. То твердил он несколько раз сряду: «Господи помилуй», но каждый раз с новой силой
и выражением; то говорил он: «Прости мя, господи, научи мя, что творить… научи мя, что творити, господи!» — с таким выражением, как будто ожидал сейчас же ответа на свои слова; то слышны были одни жалобные рыдания… Он приподнялся на колени, сложил руки на груди
и замолк.
Она вынула из-под платка корнет, сделанный из красной бумаги, в котором были две карамельки
и одна винная ягода,
и дрожащей рукой подала его мне. У меня недоставало сил взглянуть в лицо доброй старушке; я, отвернувшись, принял подарок,
и слезы потекли
еще обильнее, но уже не от злости, а от любви
и стыда.
— Вы бы прежде говорили, Михей Иваныч, — отвечал Николай скороговоркой
и с досадой, изо всех сил бросая какой-то узелок на дно брички. — Ей-богу, голова
и так кругом идет, а тут
еще вы с вашими щикатулками, — прибавил он, приподняв фуражку
и утирая с загорелого лба крупные капли пота.
Я бросился прежде всех в коляску
и уселся на заднем месте. За поднятым верхом я ничего не мог видеть, но какой-то инстинкт говорил мне, что maman
еще здесь.
«Посмотреть ли на нее
еще или нет?.. Ну, в последний раз!» — сказал я сам себе
и высунулся из коляски к крыльцу. В это время maman с тою же мыслью подошла с противоположной стороны коляски
и позвала меня по имени. Услыхав ее голос сзади себя, я повернулся к ней, но так быстро, что мы стукнулись головами; она грустно улыбнулась
и крепко, крепко поцеловала меня в последний раз.
Я прищуриваю глаза
еще больше,
и она делается не больше тех мальчиков, которые бывают в зрачках; но я пошевелился —
и очарование разрушилось; я суживаю глаза, поворачиваюсь, всячески стараюсь возобновить его, но напрасно.
Ничьи равнодушные взоры не стесняют ее: она не боится излить на меня всю свою нежность
и любовь. Я не шевелюсь, но
еще крепче целую ее руку.
Еще помолишься о том, чтобы дал бог счастия всем, чтобы все были довольны
и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья, повернешься на другой бок, мысли
и мечты перепутаются, смешаются,
и уснешь тихо, спокойно,
еще с мокрым от слез лицом.
— А сюда вы не положите
еще тени? — сказал Володя учителю, приподнимаясь на цыпочки
и указывая на шею турка.
Против моего ожидания, оказалось, что, кроме двух стихов, придуманных мною сгоряча, я, несмотря на все усилия, ничего дальше не мог сочинить. Я стал читать стихи, которые были в наших книгах; но ни Дмитриев, ни Державин не помогли мне — напротив, они
еще более убедили меня в моей неспособности. Зная, что Карл Иваныч любил списывать стишки, я стал потихоньку рыться в его бумагах
и в числе немецких стихотворений нашел одно русское, принадлежащее, должно быть, собственно его перу.
Помните близко,
Помните далеко,
Помните моего
Еще отнине
и до всегда,
Помните
еще до моего гроба,
Как верен я любить имею.
И я написал последний стих. Потом в спальне я прочел вслух все свое сочинение с чувством
и жестами. Были стихи совершенно без размера, но я не останавливался на них; последний же
еще сильнее
и неприятнее поразил меня. Я сел на кровать
и задумался…
Замечание это заставило меня покраснеть; я перевернулся на одной ножке, щелкнул пальцами
и припрыгнул, желая ей этим дать почувствовать, что она
еще не знает хорошенько, какой я действительно молодчик.
Княгиня была женщина лет сорока пяти, маленькая, тщедушная, сухая
и желчная, с серо-зелеными неприятными глазками, выражение которых явно противоречило неестественно-умильно сложенному ротику. Из-под бархатной шляпки с страусовым пером виднелись светло-рыжеватые волосы; брови
и ресницы казались
еще светлее
и рыжеватее на нездоровом цвете ее лица. Несмотря на это, благодаря ее непринужденным движениям, крошечным рукам
и особенной сухости во всех чертах общий вид ее имел что-то благородное
и энергическое.
— Как ни говорите, а мальчик до двенадцати
и даже до четырнадцати лет все
еще ребенок; вот девочка — другое дело.
Эти слова не только убедили меня в том, что я не красавец, но
еще и в том, что я непременно буду добрым
и умным мальчиком.
Когда княгиня выслушала стихи
и осыпала сочинителя похвалами, бабушка смягчилась, стала говорить с ней по-французски, перестала называть ее вы, моя милая
и пригласила приехать к нам вечером со всеми детьми, на что княгиня согласилась
и, посидев
еще немного, уехала.
Это был человек лет семидесяти, высокого роста, в военном мундире с большими эполетами, из-под воротника которого виден был большой белый крест,
и с спокойным открытым выражением лица. Свобода
и простота его движений поразили меня. Несмотря на то, что только на затылке его оставался полукруг жидких волос
и что положение верхней губы ясно доказывало недостаток зубов, лицо его было
еще замечательной красоты.
Князь Иван Иваныч в конце прошлого столетия, благодаря своему благородному характеру, красивой наружности, замечательной храбрости, знатной
и сильной родне
и в особенности счастию, сделал
еще в очень молодых летах блестящую карьеру.
Каждое выражение чувствительности доказывало ребячество
и то, что тот, кто позволял себе его, был
еще мальчишка.
Не пройдя
еще через те горькие испытания, которые доводят взрослых до осторожности
и холодности в отношениях, мы лишали себя чистых наслаждений нежной детской привязанности по одному только странному желанию подражать большим.
Еще в лакейской встретил я Ивиных, поздоровался с ними
и опрометью пустился к бабушке: я объявил ей о том, что приехали Ивины, с таким выражением, как будто это известие должно было вполне осчастливить ее.
Вскоре после этого, когда к нашей компании присоединился
еще Иленька Грап
и мы до обеда отправились на верх, Сережа имел случай
еще больше пленить
и поразить меня своим удивительным мужеством
и твердостью характера.
— А-а! каблуками бить да
еще браниться! — закричал Сережа, схватив в руки лексикон
и взмахнув над головою несчастного, который
и не думал защищаться, а только закрывал руками голову.
Я с участием посмотрел на бедняжку, который, лежа на полу
и спрятав лицо в лексиконах, плакал так, что, казалось,
еще немного,
и он умрет от конвульсий, которые дергали все его тело.
Чувствуя, что застенчивость моя увеличивается,
и услыхав шум
еще подъехавшего экипажа, я почел нужным удалиться.
Мы довольно долго стояли друг против друга
и, не говоря ни слова, внимательно всматривались; потом, пододвинувшись поближе, кажется, хотели поцеловаться, но, посмотрев
еще в глаза друг другу, почему-то раздумали. Когда платья всех сестер его прошумели мимо нас, чтобы чем-нибудь начать разговор, я спросил, не тесно ли им было в карете.
Но хотя я перерыл все комоды, я нашел только в одном — наши дорожные зеленые рукавицы, а в другом — одну лайковую перчатку, которая никак не могла годиться мне: во-первых, потому, что была чрезвычайно стара
и грязна, во-вторых, потому, что была для меня слишком велика, а главное потому, что на ней недоставало среднего пальца, отрезанного, должно быть,
еще очень давно, Карлом Иванычем для больной руки.
Еще помню я, как, когда мы делали круг
и все взялись за руки, она нагнула головку
и, не вынимая своей руки из моей, почесала носик о свою перчатку.
[Вы постоянно живете в Москве? (фр.)] — сказал я ей
и после утвердительного ответа продолжал: — Et moi, je n’ai en-core jamais fréquenté la capitale», [А я
еще никогда не посещал столицы (фр.).] — рассчитывая в особенности на эффект слова «fréquentеr». [посещать (фр.).]
Еще не скоро должен был прийти наш черед танцевать, а молчание возобновилось: я с беспокойством посматривал на нее, желая знать, какое произвел впечатление,
и ожидая от нее помощи.
Я не мог надеяться на взаимность, да
и не думал о ней: душа моя
и без того была преисполнена счастием. Я не понимал, что за чувство любви, наполнявшее мою душу отрадой, можно было бы требовать
еще большего счастия
и желать чего-нибудь, кроме того, чтобы чувство это никогда не прекращалось. Мне
и так было хорошо. Сердце билось, как голубь, кровь беспрестанно приливала к нему,
и хотелось плакать.
Видел я, как подобрали ее локоны, заложили их за уши
и открыли части лба
и висков, которых я не видал
еще; видел я, как укутали ее в зеленую шаль, так плотно, что виднелся только кончик ее носика; заметил, что если бы она не сделала своими розовенькими пальчиками маленького отверстия около рта, то непременно бы задохнулась,
и видел, как она, спускаясь с лестницы за своею матерью, быстро повернулась к нам, кивнула головкой
и исчезла за дверью.
Сколько я ни спрашивала, больше она мне ничего не сказала, только приказала подать столик, пописала
еще что-то, при себе приказала запечатать письмо
и сейчас же отправить. После уж все пошло хуже да хуже.
Пройдя
еще комнату Мими, папа отворил дверь спальни,
и мы вошли.
— Когда вас увели, она
еще долго металась, моя голубушка, точно вот здесь ее давило что-то; потом спустила головку с подушек
и задремала, так тихо, спокойно, точно ангел небесный.
На другой день, поздно вечером, мне захотелось
еще раз взглянуть на нее; преодолев невольное чувство страха, я тихо отворил дверь
и на цыпочках вошел в залу.