Неточные совпадения
— Да, но,
я думаю, вы согласитесь, что женщина — человек, и имеет чувства, как и мужчина. Ну что же ей делать, если она не любит мужа?
Про себя
я думал, что
я милашка, что
я вполне нравственный человек.
В один вечер, после того как мы ездили в лодке и ночью, при лунном свете, ворочались домой, и
я сидел рядом с ней и любовался ее стройной фигурой, обтянутой джерси, и ее локонами,
я вдруг решил, что это она.
Мне показалось в этот вечер, что она понимает всё, всё, чтò
я чувствую и
думаю, а что чувствую
я и
думаю самые возвышенные вещи. В сущности же было только то, что джерси было ей особенно к лицу, также и локоны, и что после проведенного в близости с нею дня захотелось еще большей близости.
А девки ждут и
думают, но не смеют сказать: «батюшка,
меня! нет,
меня.
И
я подумал, что мы поссорились и помирились, и что больше этого уже не будет.
Стало быть, первая не была случайностью, а это так и должно быть и так и будет,
думал я.
Я не знал еще тогда, что это общая участь, но что все так же, как
я,
думают, что это их исключительное несчастье, скрывают это исключительное, постыдное свое несчастие не только от других, но и от самих себя, сами себе не признаются в этом.
А те, что
я предавался животным излишествам, не только не стыдясь их, но почему-то гордясь возможности этих физических излишеств, не
думая при том нисколько не только о ее духовной жизни, но даже и об ее физической жизни.
— Вы
думаете, что
я отступаю от рассказа?
Дурачье!
думают, что
я убил её тогда, ножом, 5 октября.
Я дрался больше Васей, старшим, а она Лизой. Кроме того, когда дети стали подрастать, и определились их характеры, сделалось то, что они стали союзниками, которых мы привлекли каждый на свою сторону. Они страшно страдали от этого, бедняжки, но нам, в нашей постоянной войне, не до того было, чтобы
думать о них. Девочка была моя сторонница, мальчик же старший, похожий на нее, ее любимец, часто был ненавистен
мне.
«Тебе хорошо гримасничать, —
думал я на нее, — а ты вот
меня промучала сценами всю ночь, а
мне заседанье».
— «Тебе хорошо, — не только
думала, но и говорила она, — а
я всю ночь не спала с ребенком».
Так мы и жили, в постоянном тумане не видя того положения, в котором мы находились. И если бы не случилось того, что случилось, и
я так же бы прожил еще до старости,
я так бы и
думал, умирая, что
я прожил хорошую жизнь, не особенно хорошую, но и не дурную, такую, как все;
я бы не понимал той бездны несчастья и той гнусной лжи, в которой
я барахтался.
Уйдет время, не воротишь!» Так
мне представляется, что она
думала или скорее чувствовала, да и нельзя ей было
думать и чувствовать иначе: ее воспитали в том, что есть в мире только одно достойное внимания — любовь.
Ей стала представляться какая-то другая, чистенькая, новенькая любовь, по крайней мере
я так
думал про нее.
Сплошь да рядом стало случаться то, что она, как и всегда, разговаривая со
мной через посредство других, т. е. говоря с посторонними, но обращая речь ко
мне, выражала смело, совсем не
думая о том, что она час тому назад говорила противоположное, выражала полусерьезно, что материнская забота — это обман, что не стоит того — отдавать свою жизнь детям, когда есть молодость и можно наслаждаться жизнью.
Я всё это
думаю и курю, курю, курю.
Вижу, что
я путаюсь, что
я не то
думаю, что нужно, но и для того, чтобы не видеть, что
я не то
думаю, что нужно, для этого то курю.
«И не
думай, чтоб
я ревновал тебя, мысленно сказал
я ей, — или чтоб
я боялся тебя», мысленно сказал
я ему и пригласил его привозить как-нибудь вечером скрипку, чтобы играть с женой.
От
меня зависит,
думал я, сделать так, чтобы никогда не видать его.
Если бы
я был чист,
я бы не понимал этого, но
я, так же как и большинство,
думал так про женщин, пока
я не был женат, и потому читал в его душе как по-писанному.
«При детях, при няне!»
думал я.
«Неужели она идет ко
мне?»
думал я, слушая ее приближающиеся шаги.
— Разве к такому человеку возможно в порядочной женщине что-нибудь кроме удовольствия, доставляемого музыкой? Да если хочешь,
я готова никогда не видать его. Даже в воскресенье, хотя и позваны все. Напиши ему, что
я нездорова, и кончено. Одно противно, что кто-нибудь может
подумать, главное он сам, что он опасен. А
я слишком горда, чтобы позволить
думать это.
—
Я думаю, что излишне говорить, что
я был очень тщеславен: если не быть тщеславным в обычной нашей жизни, то ведь нечем жить. Ну, и в воскресенье
я со вкусом занялся устройством обеда и вечера с музыкой.
Я сам накупил вещей для обеда и позвал гостей.
Да вот как, совсем не так, как
я прежде
думал и жил, а вот как, как будто говорилось
мне в душе.
Но дела было столько, что некогда было
подумать, и
я только вечером, вернувшись на квартиру, перечел письмо.
И
я лег в постель и стал
думать о делах, предстоящих на завтра.
Когда же
я вспоминал, куда
я еду,
я говорил себе: «тогда видно будет, не
думай».
Был молодой месяц, маленький мороз, еще прекрасная дорога, лошади, веселый ямщик, и
я ехал и наслажждался, почти совсем не
думая о том, чтò
меня ожидает, или именно потому особенно наслаждался, что знал, чтò
меня ожидает, и прощался с радостями жизни.
«Правда, она уже не первой молодости, зуба одного нет сбоку, и есть пухлость некоторая, —
думал я за него, — но что же делать, надо пользоваться тем, что есть».
—
Я говорил себе: «буду
думать о другом.
Всё, о чем
я думал, имело связь с ним.
Я слушал его, но не мог понимать того, что он говорит, потому что продолжал
думать о своем.
«Надо обдумать, — говорил
я себе, — правда ли то, что
я думаю, и есть ли основание
мне мучаться».
Я ехал, оглядывая редких прохожих и дворников и тени, бросаемые фонарями и моей пролеткой то спереди, то сзади, ни о чем не
думая.
Отъехав с полверсты,
мне стало холодно ногам, и
я подумал о том, что снял в вагоне шерстяные чулки и положил их в сумку.
Сколько
я ни стараюсь вспомнить теперь,
я никак не могу вспомнить моего тогдашнего состояния: что
я думал? чего хотел? ничего не знаю.
Оттого ли произошло то важное, что
я так
думал, или оттого, что предчувствовал, — не знаю.
Я не мог продохнуть и не мог остановить трясущихся челюстей. «Да, стало быть, не так, как
я думал: то прежде
я думал — несчастье, а оказывалось всё хорошо, по-старому. Теперь же вот не по-старому, а вот оно всё то, что
я представлял себе и
думал, что только представлял, а вот оно всё в действительности. Вот оно всё…
«Только бы не вышли теперь»,
думал я.
В первой детской мальчики спали. Во второй детской няня зашевелилась, хотела проснуться, и
я представил себе то, чтò она
подумает, узнав всё, и такая жалость к себе охватила
меня при этой мысли, что
я не мог удержаться от слез, и, чтобы не разбудить детей, выбежал на цыпочках в коридор и к себе в кабинет, повалился на свой диван и зарыдал.
Я долго потом, в тюрьме, после того как нравственный переворот совершился во
мне,
думал об этой минуте, вспоминал что мог, и соображал.
Долго
я сидел так.
Я ничего не
думал, ничего не вспоминал.
Я слышал, что там что-то возились. Слышал, как приехал кто-то, потом еще кто-то. Потом слышал и видел, как Егор внес мою привезенную корзину в кабинет. Точно кому-нибудь это нужно!
«Это полиция, —
подумал я, просыпаясь.
Но странное дело: помню, как прежде много раз
я был близок к самоубийству, как в тот день даже, на железной дороге,
мне это легко казалось, легко именно потому, что
я думал, как
я этим поражу ее.
Теперь
я никак не мог не только убить себя, но и
подумать об этом.