Неточные совпадения
Статья г-на Э. Кросби об отношении Шекспира к рабочему народу навела меня на мысль высказать и мое, давно установившееся, мнение о
произведениях Шекспира, совершенно противоположное
тому, которое установилось о нем во всем европейском мире.
Но, прочтя одно за другим считающиеся лучшими его
произведения: «Короля Лира», «Ромео и Юлию», «Гамлета», «Макбета», я не только не испытал наслаждения, но почувствовал неотразимое отвращение, скуку и недоумение о
том, я ли безумен, находя ничтожными и прямо дурными
произведения, которые считаются верхом совершенства всем образованным миром, или безумно
то значение, которое приписывается этим образованным миром
произведениям Шекспира.
Недоумение мое усиливалось
тем, что я всегда живо чувствовал красоты поэзии во всех ее формах; почему же признанные всем миром за гениальные художественные
произведения сочинения Шекспира не только не нравились мне, но были мне отвратительны?
Итак, мы скажем, что это лучшее шекспировское
произведение,
то, которое он больше всех других принимал к сердцу (he was the most in earnest)».
«Если бы оригинальность вымысла не была общим отпечатком всех пьес Шекспира, — говорит Галлам, — так что признание одного
произведения наиболее оригинальным было бы осуждением других, мы могли бы сказать, что высшие стороны гения Шекспира всего ярче проявились в «Лире». Драма эта отступает более, чем «Макбет», «Отелло» и даже «Гамлет», от правильного образца трагедии, но фабула ее лучше построена, и она проявляет столько же почти сверхчеловеческого вдохновения, как и
те».
Всякому человеку нашего времени, если бы он не находился под внушением
того, что драма эта есть верх совершенства, достаточно бы было прочесть ее до конца, если бы только у него достало на это терпения, чтобы убедиться в
том, что это не только не верх совершенства, но очень плохое, неряшливо составленное
произведение, которое если и могло быть для кого-нибудь интересно, для известной публики, в свое время,
то среди нас не может вызывать ничего, кроме отвращения и скуки.
Но ни на одном из лиц Шекспира так поразительно не заметно его, не скажу неумение, но совершенное равнодушие к приданию характерности своим лицам, как на Гамлете, и ни на одной из пьес Шекспира так поразительно не заметно
то слепое поклонение Шекспиру,
тот нерассуждающий гипноз, вследствие которого не допускается даже мысли о
том, чтобы какое-нибудь
произведение Шекспира могло быть не гениальным и чтобы какое-нибудь главное лицо его в драме могло бы не быть изображением нового и глубоко понятого характера.
Мысли и изречения можно ценить, отвечу я, в прозаическом
произведении, в трактате, собрании афоризмов, но не в художественном драматическом
произведении, цель которого вызвать сочувствие к
тому, что представляется. И потому речи и изречения Шекспира, если бы они и содержали очень много глубоких и новых мыслей, чего нет в них, не могут составлять достоинства художественного поэтического
произведения. Напротив, речи эти, высказанные в несвойственных условиях, только могут портить художественные
произведения.
Художественное, поэтическое
произведение, в особенности драма, прежде всего должно вызывать в читателе или зрителе иллюзию
того, что переживаемое, испытываемое действующими лицами переживается, испытывается им самим.
Что бы ни говорили, как бы ни восхищались
произведениями Шекспира, какие бы ни приписывали им достоинства, несомненно
то, что он не был художником и
произведения его не суть художественные
произведения. Без чувства меры никогда не было и не может быть художника, так, как без чувства ритма не может быть музыканта.
Теперь в душе его образовался как бы тесно сомкнутый круг мыслей относительно
того, что смутно он чувствовал всегда: таких, безусловно, заповедей не существует; не от их соблюдения или несоблюдения зависят достоинства и значение поступка, не говоря уже о характере; вся суть в содержании, которым единичный человек в момент решения наполняет под собственной ответственностью форму этих предписаний закона» (Георг Брандес, «Шекспир и его
произведения»).
3) Искренностью,
то есть
тем, чтобы автор сам живо чувствовал изображаемое им. Без этого условия не может быть никакого
произведения искусства, так как сущность искусства состоит в заражении воспринимающего
произведение искусства чувством автора. Если же автор не почувствовал
того, что изображает,
то воспринимающий не заражается чувством автора, не испытывает никакого чувства, и
произведение не может уже быть причислено к предметам искусства.
Произведения Шекспира не отвечают требованиям всякого искусства, и, кроме
того, направление их самое низменное, безнравственное. Что же значит
та великая слава, которою вот уже более ста лет пользуются эти
произведения?
Ответ на этот вопрос
тем более кажется труден, что если бы сочинения Шекспира имели хоть какие-нибудь достоинства, было бы хоть сколько-нибудь понятно увлечение ими по каким-нибудь причинам, вызвавшим неподобающие им преувеличенные похвалы. Но здесь сходятся две крайности: ниже всякой критики, ничтожные, пошлые и безнравственные
произведения, и безумная всеобщая похвала, превозносящая эти сочинения выше всего
того, что когда-либо было произведено человечеством.
Удержалась же эта слава и удерживается до сих пор, потому что
произведения Шекспира продолжают отвечать мировоззрению
тех людей, которые поддерживают эту славу.
Для убедительности же своего восхваления всего Шекспира они составляли эстетические теории, но которым выходило, что определенное религиозное мировоззрение совсем не нужно для
произведения искусства вообще и драмы в особенности, что для внутреннего содержания драмы совершенно достаточно изображение страстей и характеров людских, что не только не нужно религиозное освещение изображаемого, но искусство должно быть объективно,
то есть изображать события совершенно независимо от оценки доброго и злого.
А так как теории эти были составлены по Шекспиру,
то, естественно, выходило
то, что
произведения Шекспира вполне отвечали этим теориям и поэтому были верхом совершенства.
Не есть ли
то, чего вы требуете для драмы, религиозное поучение, дидактизм,
то, что называется тенденциозностью и что несовместимо с истинным искусством?» Под религиозным содержанием искусства, отвечу я, я разумею не внешнее поучение в художественной форме каким-либо религиозным истинам и не аллегорическое изображение этих истин, а определенное, соответствующее высшему в данное время религиозному пониманию мировоззрение, которое, служа побудительной причиной сочинения драмы, бессознательно для автора проникает все его
произведение.
«Шекспиру название великого подходит само собой, если же прибавить, что независимо от величия он сделался еще реформатором всей литературы и, сверх
того, выразил в своих
произведениях не только явления жизни ему современные, но еще пророчески угадал по носившимся в его время лишь в зачаточном виде мыслям и взглядам
то направление, какое общественный дух примет в будущем (чему поразительный пример мы видим в «Гамлете»),
то можно безошибочно сказать, что Шекспир был не только великим, но и величайшим из всех когда-либо существовавших поэтов и что на арене поэтического творчества равным ему соперником была лишь
та самая жизнь, которую он изобразил в своих
произведениях с таким совершенством».
Внушение же всегда есть ложь, а всякая ложь есть зло. И действительно, внушение о
том, что
произведения Шекспира суть великие и гениальные
произведения, представляющие верх как эстетического, так и этического совершенства, принесло и приносит великий вред людям.
Когда же было решено, что верх совершенства есть драма Шекспира и что нужно писать так же, как он, без всякого не только религиозного, но и нравственного содержания,
то и все писатели драм стали, подражая ему, составлять
те бессодержательные драмы, каковы драмы Гете, Шиллера, Гюго, у нас Пушкина, хроники Островского, Алексея Толстого и бесчисленное количество других более или менее известных драматических
произведений, наполняющих все театры и изготовляемых подряд всеми людьми, которым только приходит в голову мысль и желание писать драму.
Главное же
то, что, усвоив
то безнравственное миросозерцание, которое проникает все
произведения Шекспира, он теряет способность различения доброго от злого. И ложь возвеличения ничтожного, не художественного и не только не нравственного, но прямо безнравственного писателя делает свое губительное дело.
А поняв это, должны будут искать и вырабатывать
ту новую форму современной драмы,
той драмы, которая будет служить уяснением и утверждением в людях высшей ступени религиозного сознания; а во-вторых, потому, что люди, освободившись от этого гипноза, поймут, что ничтожные и безнравственные
произведения Шекспира и его подражателей, имеющие целью только развлечение и забаву зрителей, никак не могут быть учителями жизни и что учение о жизни, покуда нет настоящей религиозной драмы, надо искать в других источниках.