Неточные совпадения
Теперь, не только в научных книжках, но и в разговорах, говоря о
жизни, говорят не о той, которую мы все знаем, — о
жизни, сознаваемой мною теми страданиями, которых я боюсь и которые ненавижу, и теми наслаждениями и радостями, которых я желаю; а о чем-то таком, что, может быть, возникло из игры случайности по некоторым физическим законам, а может быть и от того, что
имеет в себе таинственную причину.
Спорят о том, есть ли
жизнь в клеточке или в протоплазме или еще ниже, в неорганической материи? Но прежде чем спорить, надо спросить себя:
имеем ли мы право приписывать понятие
жизни клеточке?
Клеточки эти, мне говорят,
имеют то же свойство
жизни, как и я, и суть такие же живые существа, как и я; но себя я признаю живым за только потому, что я сознаю себя со всеми клеточками, составляющими меня, одним нераздельным живым существом.
Если бы было прежде всего признано понятие
жизни в его центральном значении, в том, в котором все его понимают, и потом было бы ясно определено, что наука, сделав от этого понятия отвлечение всех сторон его, кроме одной, подлежащей внешнему наблюдению, рассматривает явления с одной этой стороны, для которой она
имеет свойственные ей методы исследования, тогда бы было прекрасно и было бы совсем другое дело: тогда и место, которое заняла бы наука, и результаты, к которым бы мы приходили на основании науки, были бы совсем другие.
И, наблюдая и рассматривая эти другие существа, человек видит, что все они, и люди, и даже животные,
имеют точно такое же представление о
жизни, как и он.
Человек видит, что он сам, сама его личность, — то, для чего одного он желает блага и
жизни, — не может
иметь ни блага, ни
жизни.
А то, что он желает
иметь: благо и
жизнь,
имеют только те чуждые ему существа, которых он не чувствует и не может чувствовать, и про существование которых он знать и не может и не хочет.
Книжники же, и не подозревая в фарисейских учениях тех разумных основ, на которых они возникли, прямо отрицают всякие учения о будущей
жизни и смело утверждают, что все эти учения не
имеют никакого основания, а суть только остатки грубых обычаев невежества, и что движение вперед человечества состоит в том, чтобы не задавать себе никаких вопросов о
жизни, выходящих за пределы животного существования человека.
Жизнь миров, земли, человека, животного, растения
имеет свои законы, и мы изучаем их, мы исследуем происхождение миров и человека, животных и растений, и всего вещества; мы исследуем и то, что ожидает миры, как остынет солнце и т. п., и что было и будет с человеком и со всяким животным и растением.
Везде вокруг себя с детства человек видит людей, с полною уверенностью и внешнею торжественностью исполняющих эти дела, и, не
имея никакого разумного объяснения своей
жизни, человек не только начинает делать такие же дела, но этим делам старается приписать разумный смысл.
Но большинство других людей, не
имея также разумного объяснения
жизни, находятся совершенно в том же положении, как и он.
Человек
имеет в глубине души своей неизгладимое требование того, чтобы
жизнь его была благом и
имела разумный смысл, а
жизнь, не имеющая перед собой никакой другой дели, кроме загробной
жизни или невозможного блага личности, есть зло и бессмыслица.
Человек жил как животное во время ребячества и ничего не знал о
жизни. Если бы человек прожил десять месяцев, он бы ничего не знал ни о своей, ни о какой бы то ни было
жизни; так же мало знал бы о
жизни, как и тогда, когда бы он умер в утробе матери. И не только младенец, но и неразумный взрослый, и совершенный идиот не могут знать про то, что они живут и живут другие существа. И потому они и не
имеют человеческой
жизни.
Ложное познание, не
имея в виду этого главного предмета знания, направляет свои силы на изучение животного существования прошедших и современных людей и на изучение условий существования человека вообще, как животного. Ему представляется, что из этих изучений может быть найдено и руководство для блага
жизни человеческой.
Изучение законов, управляющих существованием животных, растений и вещества, не только полезно, но необходимо для уяснения закона
жизни человека, но только тогда, когда изучение это
имеет целью главный предмет познания человеческого: уяснение закона разума.
«Да, но это что же? Это буддизм?» говорят на это обыкновенно люди нашего времени. «Это нирвана, это стояние на столбу!» И когда они сказали это, людям нашего времени кажется, что они самым успешным образом опровергли то, что все очень хорошо знают и чего скрыть ни от кого нельзя: что
жизнь личная бедственна и не
имеет никакого смысла.
Жизнь, как личное существование, отжита человечеством, и вернуться к ней нельзя, и забыть то, что личное существование человека не
имеет смысла, невозможно. Что бы мы ни писали, ни говорили, ни открывали, как бы ни усовершенствовали нашу личную
жизнь, отрицание возможности блага личности остается непоколебимой истиной для всякого разумного человека нашего времени.
Как ни старается человек, воспитанный в нашем мире, с развитыми, преувеличенными похотями личности, признать себя в своем разумном я, он не чувствует в этом я стремления к
жизни, которое он чувствует в своей животной личности. Разумное я как будто созерцает
жизнь, но не живет само и не
имеет влечения к
жизни. Разумное я не чувствует стремления к
жизни, а животное я должно страдать, и потому остается одно — избавиться от
жизни.
Если бы люди были животныя и не
имели бы разума, они бы и существовали как животныя, не рассуждали бы о
жизни; и животное существование их было бы законное и счастливое.
Чувства эти — предпочтения к известным существам, как например, к своим детям или даже к известным занятиям, например, к науке, к искусствам мы называем тоже любовью; но такие чувства предпочтения, бесконечно разнообразные, составляют всю сложность видимой, осязаемой животной
жизни людей и не могут быть называемы любовью, потому что они не
имеют главного признака любви — деятельности, имеющей и целью и последствием благо.
Истинная любовь всегда
имеет в основе своей отречение от блага личности и возникающее от того благоволение ко всем людям. Только на этом общем благоволении может вырости истинная любовь к известным людям — своим или чужим. И только такая любовь дает истинное благо
жизни и разрешает кажущееся противоречие животного и разумного сознания.
Если бы люди с ложным представлением о
жизни могли рассуждать спокойно и мыслили бы правильно на основании того представления, которое они
имеют о
жизни, они бы должны были придти к заключению, что в том, что в плотском существовании моем произойдет та перемена, которая, я вижу, не переставая происходит во всех существах и которую я называю смертью, нет ничего ни неприятного, ни страшного.
Ведь есть только два строго логические взгляда на
жизнь: один ложный — тот, при котором
жизнь понимается, как те видимые явления, которые происходят в моем теле от рождения и до смерти, а другой истинный — тот, при котором
жизнь понимается как то невидимое сознание ее, которое я ношу в себе. Один взгляд ложный, другой истинный, но оба логичны, и люди могут
иметь тот или другой, но ни при том, ни при другом невозможен страх смерти.
И потому временное и пространственное прекращение телесного существования при этом взгляде не
имеет ничего действительного и не может не только прекратить, но и нарушить моей истинной
жизни.
Ни как животное, ни как разумное существо, человек не может бояться смерти: животное, не
имея сознания
жизни, не видит смерти, а разумное существо,
имея сознание
жизни, не может видеть в смерти животной ничего иного, как естественного и никогда непрекращающегося движения вещества.
Являющееся привидение будущей плотской смерти не есть пробуждение мысли о смерти, но напротив — пробуждение мысли о
жизни, которую должен
иметь и не
имеет человек.
Не оттого люди ужасаются мысли о плотской смерти, что они боятся, чтобы с нею не кончилась их
жизнь, но оттого, что плотская смерть явно показывает им необходимость истинной
жизни, которой они не
имеют. И от этого-то так не любят люди, не понимающие
жизни, вспоминать о смерти. Вспоминать о смерти для них всё равно, что признаваться в том, что они живут не так, как того требует от них их разумное сознание.
Но не то для человека, понимающего
жизнь. Такой человек знает, что он внес в свою теперешнюю
жизнь свое особенное отношение к миру, свою любовь к одному и нелюбовь к другому из скрытого для него прошедшего. Он знает, что эта-то любовь к одному и нелюбовь к другому, внесенная им в это его существование, есть самая сущность его
жизни; что это не есть случайное свойство его
жизни, но что это одно
имеет движение
жизни, — и он в одном этом движении, в увеличении любви, полагает свою
жизнь.
На каком же основании, чувствуя на себе эту силу
жизни точно такою же, какою она была при плотском существовании моего брата, т. е. как его отношение к миру, уяснявшее мне мое отношение к миру, я могу утверждать, что мой умерший брат не
имеет более
жизни?
Христос умер очень давно, и плотское существование Его было короткое, и мы не
имеем ясного представления о Его плотской личности, но сила Его разумно-любовной
жизни, Его отношение к миру — ничье иное, действует до сих пор на миллионы людей, принимающих в себя это Его отношение к миру и живущих им.
Я могу думать, что сила этой
жизни имеет теперь другой центр, невидимый мне.
Раньше или позже опускается завеса, скрывающая от меня временное течение
жизни людей,
жизнь всех людей всё та же одна
жизнь и всё так же, как и всякая
жизнь, не
имеет ни начала, ни конца.
При первом взгляде, страдания не
имеют никакого объяснения и не вызывают никакой другой деятельности, кроме постоянно растущего и ничем неразрешимого отчаяния и озлобления; при втором, страдания вызывают ту самую деятельность, которая и составляет движение истинной
жизни, — сознание греха, освобождение от заблуждений и подчинение закону разума.
Если бы боги сотворили людей без ощущения боли, очень скоро люди бы стали просить о ней; женщины без родовых болей рожали бы детей в таких условиях, при которых редкие бы оставались живыми, дети и молодежь перепортили бы себе все тела, а взрослые люди никогда не знали бы ни заблуждений других, прежде живших и теперь живущих людей, ни, главное, своих заблуждений, — не знали бы что им надо делать в этой
жизни, не
имели бы разумной цели деятельности, никогда не могли бы примириться с мыслью о предстоящей плотской смерти и не
имели бы любви.
Для человека, понимающего
жизнь как подчинение своей личности закону разума, боль не только не есть зло, но есть необходимое условие, как его животной, так и разумной
жизни. Не будь боли, животная личность не
имела бы указания отступлений от своего закона; не испытывай страданий разумное сознание, человек не познал бы истины, не знал бы своего закона.
Ведь изучать
жизнь в других существах, не
имея определения своей
жизни, это всё равно, что описывать окружность, не
имея центра ее. Только установив одну непоколебимую точку как центр, можно описывать окружность. Но какие бы фигуры мы ни рисовали, без центра не будет окружности.