Неточные совпадения
Теперь,
не только в научных книжках, но и в разговорах, говоря о жизни, говорят
не о той, которую
мы все знаем, — о жизни, сознаваемой мною теми страданиями, которых я боюсь и которые ненавижу, и теми наслаждениями и радостями, которых я желаю; а о чем-то таком, что, может быть, возникло из игры случайности по некоторым физическим законам, а может быть и от того, что имеет в себе таинственную причину.
Ведь слово это понятно всем
не потому, что оно очень точно определено другими словами и понятиями, а напротив, потому, что слово это означает основное понятие, из которого выводятся многие, если
не все другие понятия, и поэтому для того, чтобы делать выводы из этого понятия,
мы обязаны прежде всего принимать это понятие в его центральном, бесспорном для всех значении.
Мы ведь
не говорим, что в клеточке есть что-то такое, что
мы называем брызнъ, а говорим, что есть «жизнь».
Мы говорим: «жизнь», потому что под этим словом разумеем
не какой-то х, а вполне определенную величину, которую
мы знаем все одинаково и знаем только из самих себя, как сознание себя с своим телом единым, нераздельным с собою, и потому такое понятие неотносимо к тем клеточкам, из которых состоит мое тело.
Да едва ли
не большинство научных людей держится этого… затрудняюсь, как сказать… мнения
не мнения, парадокса
не парадокса, а скорее шутки или загадки. Утверждается, что жизнь происходит от игры физических и механических сил, — тех физических сил, которые
мы назвали физическими и механическими только в противоположность понятию жизни.
Единственное средство умственного общения людей есть слово, и для того, чтобы общение это было возможно, нужно употреблять слова так, чтобы при каждом слове несомненно вызывались у всех соответствующие и точные понятия. Если же можно употреблять слова как попало и под словами разуметь, что
нам вздумается, то лучше уж
не говорить, а показывать всё знаками.
Но
мы знаем, что это совсем
не так в представлении людей науки нашего времени.
Надо говорить то, что есть, а
не скрывать того, что
мы все знаем.
Разве
мы не знаем, что большинство опытно-научных исследователей жизни вполне уверены, что они изучают
не одну только сторону жизни, а всю жизнь.
Только правильное разумение жизни дает должное значение и направление науке вообще и каждой науке в особенности, распределяя их по важности их значения относительно жизни. Если же разумение жизни
не таково, каким оно вложено во всех
нас, то и самая наука будет ложная.
Не то, что
мы назовем наукой, определит жизнь, а наше понятие о жизни определит то, что следует признать наукой. И потому, для того, чтобы наука была наукой, должен быть прежде решен вопрос о том, что есть наука и что
не наука, а для этого должно быть уяснено понятие о жизни.
Им и в голову
не приходит, что вер, исповедуемых в наше время, вовсе
не тысяча, а только три: китайская, индийская и еврейско-христианская (с своим отростком магометанством), и что книги этих вер можно купить за 5 руб. и прочесть в две недели, и что в этих книгах, по которым жило и теперь живет всё человечество, за исключением 0,07 почти неизвестных
нам, заключена вся мудрость человеческая, всё то, что сделало человечество таким, какое оно есть.
Жизнь
мы не можем определить в своем сознании, говорит это учение.
Мы заблуждаемся, рассматривая ее в себе. То понятие о благе, стремление к которому в нашем сознании составляет нашу жизнь, есть обманчивый призрак, и жизнь нельзя понимать в этом сознании. Чтобы понять жизнь, надо только наблюдать ее проявления, как движение вещества. Только из этих наблюдений и выведенных из них законов
мы найдем и закон самой жизни, и закон жизни человека.
Всё, что может сделать человек для приобретения блага,
не в этой, но в будущей жизни, это верить в то учение, которое
мы преподаем вам, — исполнять обряды, которые
мы предписываем.
О жизни же твоей, с твоим стремлением к благу,
мы ничего тебе сказать
не можем, кроме того, что ты и без
нас знаешь: живешь, так и живи, как получше».
Если
мы вне себя видим людей с непробудившимся сознанием, полагающих свою жизнь в благе личности, то это
не доказывает того, чтобы человеку было несвойственно жить разумною жизнью.
Различие для
нас рождения разумного сознания от видимого
нами плотского зарождения в том, что, тогда как в плотском рождении
мы видим во времени и пространстве, из чего и как и когда и что рождается из зародыша, знаем, что зерно есть плод, что из зерна при известных условиях выйдет растение, что на нем будет цвет и потом плод такой же, как зерно (в глазах наших совершается весь круговорот жизни), — рост разумного сознания
мы не видим во времени,
не видим круговорота его.
Не видим же
мы роста разумного сознания и круговорота его потому, что
мы сами совершаем его: наша жизнь есть
не что иное, как это рождение того невидимого
нам существа, которое рождается в
нас, и потому-то
мы никак
не можем видеть его.
Мы не можем видеть рождения этого нового существа, нового отношения разумного сознания к животному, так же как зерно
не может видеть роста своего стебля.
Разум
не может быть определяем, да
нам и незачем определять его, потому что
мы все
не только знаем его, но только разум один и знаем.
Мы знаем и
нам нельзя
не знать разума.
Но закон нашей жизни — подчинение нашего животного тела разуму — есть тот закон, который
мы нигде
не видим,
не можем видеть, потому что он
не совершился еще, но совершается
нами в нашей жизни.
Не понимая того, что благо и жизнь наша состоят в подчинении своей животной личности закону разума, и принимая благо и существование своей животной личности за всю нашу жизнь, и отказываясь от предназначенной
нам работы жизни,
мы лишаем себя истинного нашего блага и истинной нашей жизни и на место ее подставляем то видимое
нам существование нашей животной деятельности, которое совершается независимо от
нас и потому
не может быть нашей жизнью.
Соображение же о том, что в человеке есть нечто такое, чего
мы не видим ни в животных, ни в растениях, ни в мертвом веществе, и что это-то нечто и есть единственный предмет познания, без которого бесполезно всякое другое,
не смущает их.
Изучение всего этого важно для человека, показывая ему, как в отражении, то, что необходимо совершается в его жизни; но очевидно, что знание того, что уже совершается и видимо
нами, как бы оно ни было полно,
не может дать
нам главного знания, которое нужно
нам, — знания того закона, которому должна для нашего блага быть подчинена наша животная личность.
Знание совершающихся законов поучительно для
нас, но только тогда, когда
мы признаем тот закон разума, которому должна быть подчинена наша животная личность, а
не тогда, когда этот закон вовсе
не признается.
Истинное знание состоит в том, чтобы знать, что
мы знаем то, что знаем, и
не знаем того, чего
не знаем, сказал Конфуций.
Ложное же — в том, чтобы думать, что
мы знаем то, чего
не знаем, и
не знаем того, что знаем; и нельзя дать более точного определения того ложного познания, которое царствует среди
нас.
Ложным знанием нашего времени предполагается, что
мы знаем то, чего
мы не можем знать, и что
мы не можем знать того, что одно только
мы и знаем.
Только человеку с ложным представлением о жизни кажется, что он знает предметы тем лучше, чем точнее они определяются пространством и временем; в действительности же
мы знаем вполне только то, что
не определяется ни пространством, ни временем — благо и закон разума.
И все эти самые важные понятные слова
не определяются пространством и временем; напротив: чем непонятнее
нам закон, которому подчиняется явление, тем точнее определяется явление временем и пространством.
Насколько жизнь этих личностей сближается с законами нашей жизни, стремления к благу и подчинения закону разума, настолько
мы знаем их; насколько она проявляется в пространственных и временных условиях, настолько
мы не знаем их.
Следующее по достоверности знание есть наше знание животных, в которых
мы видим личность, подобно нашей стремящуюся к благу, но уже чуть узнаем подобие нашего разумного сознания, и с которыми
мы уже
не можем общаться этим разумным сознанием.
Еще менее доступны нашему знанию предметы безличные, вещественные; в них
мы уже
не находим подобия нашей личности,
не видим вовсе стремления к благу, а видим одни временные и пространственные проявления законов разума, которым они подчиняются.
Истинность нашего знания
не зависит от наблюдаемости предметов в пространстве и времени, а напротив: чем наблюдаемее проявление предмета в пространстве и времени, тем менее оно понятно для
нас.
Не себя
мы можем познавать из законов, управляющих животными, но животных
мы познаем только из того закона, который знаем в себе. И тем менее можем познавать себя из законов своей жизни, перенесенных на явления вещества.
Не из познаний законов вещества, как это думают,
мы можем познавать закон организмов, и
не из познания закона организмов
мы можем познавать себя, как разумное сознание, но наоборот. Прежде всего
мы можем и
нам нужно познать самих себя, т. е. тот закон разума, которому для нашего блага должна быть подчинена наша личность, и тогда только
нам можно и нужно познать и закон своей животной личности и подобных ей личностей, и, еще в большем отдалении от себя, законы вещества.
Законы организмов кажутся
нам проще закона нашей жизни тоже от своего удаления от
нас. Но и в них
мы только наблюдаем законы, а
не знаем их, как
мы знаем закон нашего разумного сознания, который должен быть
нами исполняем.
Ни то, ни другое существование
мы не знаем, а только видим, наблюдаем вне себя. Только закон нашего разумного сознания
мы знаем несомненно, потому что он нужен для нашего блага, потому что
мы живем этим сознанием;
не видим же его потому, что
не имеем той высшей точки, с которой бы могли наблюдать его.
Есть в известном совокуплении вещества подчинение высшему закону организма, —
мы признаем в этом совокуплении вещества жизнь; нет,
не начиналось или кончилось это подчинение, — и нет уже того, что отделяет это вещество от всего остального вещества, в котором действуют одни законы механические, химические, физические, — и
мы не признаем в нем жизни животного.
Как скоро нет этого подчинения личности закону разума, как скоро в человеке действует один закон личности, подчиняющий себе вещество, составляющее его,
мы не знаем и
не видим человеческой жизни ни в других, ни в себе, как
не видим жизни животной в веществе, подчиняющемся только своим законам.
Как бы ни были сильны и быстры движения человека в бреду, в сумасшествии или в агонии, в пьянстве, в порыве страсти даже,
мы не признаем человека живым,
не относимся к нему, как к живому человеку, и признаем в нем только возможность жизни. Но как бы слаб и неподвижен ни был человек, — если
мы видим, что животная личность его подчинена разуму, то
мы признаем его живым, и так и относимся к нему.
Жизнь человеческую
мы не можем понимать иначе, как подчинение животной личности закону разума.
Человеку представляется, что жизнь его останавливается и раздваивается, но эти задержки и колебания суть только обман сознания (подобный обману внешних чувств). Задержек и колебаний истинной жизни нет и
не может быть: они только
нам кажутся при ложном взгляде на жизнь.
Нам ясно, что вся материя и ее законы, с которыми борется животное и которое она подчиняет себе для существования личности животного, суть
не преграды, а средства для достижения им своих целей.
В этих словах сказано, что сберечь нельзя то, что должно погибнуть и
не переставая погибает, — а что только отрекаясь от того, что погибнет и должно погибнуть, от нашей животной личности,
мы получаем нашу истинную жизнь, которая
не погибает и
не может погибнуть.
Сказано то, что истинная жизнь наша начинается только тогда, когда
мы перестаем считать жизнью то, что
не было и
не могло быть для
нас жизнью — наше животное существование.
Да, утверждение о том, что человек
не чувствует требований своего разумного сознания, а чувствует одни потребности личности, есть ничто иное, как утверждение того, что наши животные похоти, на усиление которых
мы употребили весь наш разум, владеют
нами и скрыли от
нас нашу истинную человеческую жизнь. Сорная трава разросшихся пороков задавила ростки истинной жизни.
Жизнь, как личное существование, отжита человечеством, и вернуться к ней нельзя, и забыть то, что личное существование человека
не имеет смысла, невозможно. Что бы
мы ни писали, ни говорили, ни открывали, как бы ни усовершенствовали нашу личную жизнь, отрицание возможности блага личности остается непоколебимой истиной для всякого разумного человека нашего времени.
Для таких людей любовь даже
не соответствует тому понятию, которое
мы все невольно соединяем с словом любовь.
Так
мы все понимаем и
не можем иначе понимать любовь.