Неточные совпадения
Карл Иваныч, которого бабушка называла дядькой и который вдруг, бог знает зачем, вздумал заменить свою почтенную, знакомую
мне лысину рыжим париком с нитяным пробором почти посередине головы,
показался мне так странен и смешон, что
я удивлялся,
как мог
я прежде не замечать этого.
Меня мучило больше всего то, что Володя,
как мне иногда
казалось, понимал
меня, но старался скрывать это.
Как будто, поднимаясь все выше и выше, что-то вдруг стало давить
меня в груди и захватывать дыхание; но это продолжалось только одну секунду: на глазах
показались слезы, и
мне стало легче.
— Прекрасно, мой милый; вы,
кажется, знаете, что
я всегда совершенно здорова, — отвечала бабушка таким тоном,
как будто вопрос папа был самый неуместный и оскорбительный вопрос. — Что ж, хотите вы
мне дать чистый платок? — продолжала она, обращаясь к Гаше.
— Это не резон; он всегда должен быть здесь. Дети не мои, а ваши, и
я не имею права советовать вам, потому что вы умнее
меня, — продолжала бабушка, — но,
кажется, пора бы для них нанять гувернера, а не дядьку, немецкого мужика. Да, глупого мужика, который их ничему научить не может, кроме дурным манерам и тирольским песням. Очень нужно,
я вас спрашиваю, детям уметь петь тирольские песни. Впрочем, теперь некому об этом подумать, и вы можете делать,
как хотите.
Я так увлекся перечитыванием незнакомого
мне урока, что послышавшийся в передней стук снимания калош внезапно поразил
меня. Едва успел
я оглянуться,
как в дверях
показалось рябое, отвратительное для
меня лицо и слишком знакомая неуклюжая фигура учителя в синем застегнутом фраке с учеными пуговицами.
«
Я,
кажется, не забывал молиться утром и вечером, так за что же
я страдаю?» Положительно могу сказать, что первый шаг к религиозным сомнениям, тревожившим
меня во время отрочества, был сделан
мною теперь, не потому, чтобы несчастие побудило
меня к ропоту и неверию, но потому, что мысль о несправедливости провидения, пришедшая
мне в голову в эту пору совершенного душевного расстройства и суточного уединения,
как дурное зерно, после дождя упавшее на рыхлую землю, с быстротой стало разрастаться и пускать корни.
Несмотря на то, что с того времени St.-Jérôme,
как казалось, махнул на
меня рукою, почти не занимался
мною,
я не мог привыкнуть смотреть на него равнодушно.
Долго
я смотрел на Машу, которая, лежа на сундуке, утирала слезы своей косынкой, и, всячески стараясь изменять свой взгляд на Василья,
я хотел найти ту точку зрения, с которой он мог
казаться ей столь привлекательным. Но, несмотря на то, что
я искренно сочувствовал ее печали,
я никак не мог постигнуть,
каким образом такое очаровательное создание,
каким казалась Маша в моих глазах, могло любить Василья.
Володя на днях поступает в университет, учители уже ходят к нему отдельно, и
я с завистью и невольным уважением слушаю,
как он, бойко постукивая мелом о черную доску, толкует о функциях, синусах, координатах и т. п., которые
кажутся мне выражениями недосягаемой премудрости.
—
Какой тут excès d’amour propre! — отвечал Нехлюдов, задетый за живое. — Напротив,
я стыдлив оттого, что у
меня слишком мало amour propre;
мне все
кажется, напротив, что со
мной неприятно, скучно… от этого…
Как-то раз, во время масленицы, Нехлюдов был так занят разными удовольствиями, что хотя несколько раз на день заезжал к нам, но ни разу не поговорил со
мной, и
меня это так оскорбило, что снова он
мне показался гордым и неприятным человеком.
Я ждал только случая, чтобы показать ему, что нисколько не дорожу его обществом и не имею к нему никакой особенной привязанности.
Он блаженно улыбнулся, хотя в улыбке его и отразилось как бы что-то страдальческое или, лучше сказать, что-то гуманное, высшее… не умею я этого высказать; но высокоразвитые люди,
как мне кажется, не могут иметь торжественно и победоносно счастливых лиц. Не ответив мне, он снял портрет с колец обеими руками, приблизил к себе, поцеловал его, затем тихо повесил опять на стену.
— Мне не нравится в славянофильстве учение о национальной исключительности, — заметил Привалов. — Русский человек,
как мне кажется, по своей славянской природе, чужд такого духа, а наоборот, он всегда страдал излишней наклонностью к сближению с другими народами и к слепому подражанию чужим обычаям… Да это и понятно, если взять нашу историю, которая есть длинный путь ассимиляции десятков других народностей. Навязывать народу то, чего у него нет, — и бесцельно и несправедливо.
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам
кажется только, что близко; а вы вообразите себе, что далеко.
Как бы
я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
Хлестаков.
Я — признаюсь, это моя слабость, — люблю хорошую кухню. Скажите, пожалуйста,
мне кажется,
как будто бы вчера вы были немножко ниже ростом, не правда ли?
Хлестаков. А, да
я уж вас видел. Вы,
кажется, тогда упали? Что,
как ваш нос?
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у
меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж,
кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь
какой невзрачный, низенький,
кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у
меня проговоришься.
Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)
Кажется, эта комната несколько сыра?