Неточные совпадения
Один стебель был сломан, и половина его, с грязным цветком
на конце, висела книзу; другой, хотя и вымазанный черноземной грязью, все еще торчал кверху.
— Хорошего нового ничего нет, — заговорил старик. — Только и нового, что все зайцы совещаются, как им орлов прогнать. А орлы всё рвут то
одного, то другого.
На прошлой неделе русские собаки у мичицких сено сожгли, раздерись их лицо, — злобно прохрипел старик.
Элдар сел, скрестив ноги, и молча уставился своими красивыми бараньими глазами
на лицо разговорившегося старика. Старик рассказывал, как ихние молодцы
на прошлой неделе поймали двух солдат:
одного убили, а другого послали в Ведено к Шамилю. Хаджи-Мурат рассеянно слушал, поглядывая
на дверь и прислушиваясь к наружным звукам. Под навесом перед саклей послышались шаги, дверь скрипнула, и вошел хозяин.
Садо и Хаджи-Мурат — оба молчали во все время, пока женщины, тихо двигаясь в своих красных бесподошвенных чувяках, устанавливали принесенное перед гостями. Элдар же, устремив свои бараньи глаза
на скрещенные ноги, был неподвижен, как статуя, во все то время, пока женщины были в сакле. Только когда женщины вышли и совершенно затихли за дверью их мягкие шаги, Элдар облегченно вздохнул, а Хаджи-Мурат достал
один из хозырей черкески, вынул из него пулю, затыкающую его, и из-под пули свернутую трубочкой записку.
Садо, в шубе, быстро размахивая руками, почти бежал за ними, перебегая то
на одну, то
на другую сторону узкой улицы.
Хотя все, в особенности побывавшие в делах офицеры, знали и могли знать, что
на войне тогда
на Кавказе, да и никогда нигде не бывает той рубки врукопашную шашками, которая всегда предполагается и описывается (а если и бывает такая рукопашная шашками и штыками, то рубят и колют всегда только бегущих), эта фикция рукопашной признавалась офицерами и придавала им ту спокойную гордость и веселость, с которой они,
одни в молодецких, другие, напротив, в самых скромных позах, сидели
на барабанах, курили, пили и шутили, не заботясь о смерти, которая, так же как и Слепцова, могла всякую минуту постигнуть каждого из них.
Особенно же выделялись из свиты два человека:
один — молодой, тонкий, как женщина, в поясе и широкий в плечах, с чуть пробивающейся русой бородкой, красавец с бараньими глазами, — это был Элдар, и другой, кривой
на один глаз, без бровей и без ресниц, с рыжей подстриженной бородой и шрамом через нос и лицо, — чеченец Гамзало.
Веселый, черноглазый, без век, Хан-Магома, также кивая головой, что-то, должно быть, смешное проговорил Воронцову, потому что волосатый аварец оскалил улыбкой ярко-белые зубы. Рыжий же Гамзало только блеснул
на мгновение
одним своим красным глазом
на Воронцова и опять уставился
на уши своей лошади.
Раненого Авдеева снесли в госпиталь, помещавшийся в небольшом крытом тесом доме
на выезде из крепости, и положили в общую палату
на одну из пустых коек.
В палате было четверо больных:
один — метавшийся в жару тифозный, другой — бледный, с синевой под глазами, лихорадочный, дожидавшийся пароксизма и непрестанно зевавший, и еще два раненных в набеге три недели тому назад —
один в кисть руки (этот был
на ногах), другой в плечо (этот сидел
на койке).
Тут был и вчерашний генерал с щетинистыми усами, в полной форме и орденах, приехавший откланяться; тут был и полковой командир, которому угрожали судом за злоупотребления по продовольствованию полка; тут был армянин-богач, покровительствуемый доктором Андреевским, который держал
на откупе водку и теперь хлопотал о возобновлении контракта; тут была, вся в черном, вдова убитого офицера, приехавшая просить о пенсии или о помещении детей
на казенный счет; тут был разорившийся грузинский князь в великолепном грузинском костюме, выхлопатывавший себе упраздненное церковное поместье; тут был пристав с большим свертком, в котором был проект о новом способе покорения Кавказа; тут был
один хан, явившийся только затем, чтобы рассказать дома, что он был у князя.
Хаджи-Мурат шел, быстро ступая по паркету приемной, покачиваясь всем тонким станом от легкой хромоты
на одну, более короткую, чем другая, ногу.
Увидав серебряную папиросочницу в руке Лорис-Меликова, он попросил себе покурить. И когда Лорис-Меликов сказал, что им ведь запрещено курить, он подмигнул
одним глазом, мотнув головой
на спальню Хаджи-Мурата, и сказал, что можно, пока не видят. И тотчас же стал курить, не затягиваясь и неловко складывая свои красные губы, когда выпускал дым.
Лорис-Меликов попытался говорить с ним. Он спросил, скучно ли ему здесь. Но он, не оставляя своего занятия, косясь своим
одним глазом
на Лорис-Меликова, хрипло и отрывисто прорычал...
— Пять лет, — отвечал Ханефи
на вопрос Лорис-Меликова. — Я из
одного аула с ним. Мой отец убил его дядю, и они хотели убить меня, — сказал он, спокойно из-под сросшихся бровей глядя в лицо Лорис-Меликова. — Тогда я попросил принять меня братом.
Кто-то подслушал нас, сказал Гамзату, и он призвал к себе деда и сказал: «Смотри, если правда, что твои внуки задумывают худое против меня, висеть тебе с ними
на одной перекладине.
— Я написал ему, что чалму я носил, но не для Шамиля, а для спасения души, что к Шамилю я перейти не хочу и не могу, потому что через него убиты мои отец, братья и родственники, но что и к русским не могу выйти, потому что меня обесчестили. В Хунзахе, когда я был связан,
один негодяй
на…л
на меня. И я не могу выйти к вам, пока человек этот не будет убит. А главное, боюсь обманщика Ахмет-Хана. Тогда генерал прислал мне это письмо, — сказал Хаджи-Мурат, подавая Лорис-Меликову другую пожелтевшую бумажку.
Поэтому я думаю, что не мог поступить иначе, как поступил, чувствуя, однако, что можно будет обвинить меня в большой ошибке, если бы вздумалось Хаджи-Мурату уйти снова. В службе и в таких запутанных делах трудно, чтобы не сказать невозможно, идти по
одной прямой дороге, не рискуя ошибиться и не принимая
на себя ответственности; но раз что дорога кажется прямою, надо идти по ней, — будь что будет.
Николай, молча сжав губы, поглаживал своими большими белыми руками, с
одним золотым кольцом
на безымянном пальце, листы бумаги и слушал доклад о воровстве, не спуская глаз со лба и хохла Чернышева.
Но он не скрывал этого и гордился и тем планом своей экспедиции 45-го года и планом медленного движения вперед, несмотря
на то, что эти два плана явно противоречили
один другому.
Один раз только тишина нарушилась тем, что из небольшой куртинки колючки, находившейся между цепью и колонной, выскочила коза с белым брюшком и задом и серой спинкой и такой же козел с небольшими,
на спину закинутыми рожками.
Он прошел мимо трупа, лежавшего
на спине, и только
одним глазом видел какое-то странное положение восковой руки и темно-красное пятно
на голове и не стал рассматривать.
Впереди десятков двух казаков ехали два человека:
один — в белой черкеске и высокой папахе с чалмой, другой — офицер русской службы, черный, горбоносый, в синей черкеске, с изобилием серебра
на одежде и
на оружии.
Но дверь «парадного крыльца», как его называла Марья Дмитриевна, была заперта. Бутлер постучал, но, не получив ответа, пошел кругом через задний вход. Крикнув своего денщика и не получив ответа и не найдя ни
одного из двух денщиков, он зашел в кухню. Марья Дмитриевна, повязанная платком и раскрасневшаяся, с засученными рукавами над белыми полными руками, разрезала скатанное такое же белое тесто, как и ее руки,
на маленькие кусочки для пирожков.
Одна старуха Патимат — мать Хаджи-Мурата, не вышла, а осталась сидеть, как она сидела, с растрепанными седеющими волосами,
на полу сакли, охватив длинными руками свои худые колени, и, мигая своими жгучими черными глазами, смотрела
на догорающие ветки в камине.
Сидя в вонючей яме и видя все
одних и тех же несчастных, грязных, изможденных, с ним вместе заключенных, большей частью ненавидящих друг друга людей, он страстно завидовал теперь тем людям, которые, пользуясь воздухом, светом, свободой, гарцевали теперь
на лихих конях вокруг повелителя, стреляли и дружно пели «Ля илляха иль алла».
Некоторые стали
на колени и стояли так все время, пока Шамиль проезжал двор от
одних, внешних, ворот до других, внутренних.
Ни
один мускул не дрогнул
на лице Юсуфа, он наклонил голову в знак того, что понял слова Шамиля.
Увидав Хаджи-Мурата и выхватив из-за пояса пистолет, он направил его
на Хаджи-Мурата. Но не успел Арслан-Хан выстрелить, как Хаджи-Мурат, несмотря
на свою хромоту, как кошка, быстро бросился с крыльца к Арслан-Хану. Арслан-Хан выстрелил и не попал. Хаджи-Мурат же, подбежав к нему,
одной рукой схватил его лошадь за повод, другой выхватил кинжал и что-то по-татарски крикнул.
Бутлер и Элдар в
одно и то же время подбежали к врагам и схватили их за руки.
На выстрел вышел и Иван Матвеевич.
Жизнь обитателей передовых крепостей
на чеченской линии шла по-старому. Были с тех пор две тревоги,
на которые выбегали роты и скакали казаки и милиционеры, но оба раза горцев не могли остановить. Они уходили и
один раз в Воздвиженской угнали восемь лошадей казачьих с водопоя и убили казака. Набегов со времени последнего, когда был разорен аул, не было. Только ожидалась большая экспедиция в Большую Чечню вследствие назначения нового начальника левого фланга, князя Барятинского.
Поэтому все, чем я
на службе моей, как, награжден, всё, как, чем осыпан, великими щедротами государя императора, как, всем положением моим и, как, добрым именем — всем, всем решительно, как… — здесь голос его задрожал, — я, как, обязан
одним вам и
одним вам, дорогие друзья мои!
Это была голова, бритая, с большими выступами черепа над глазами и черной стриженой бородкой и подстриженными усами, с
одним открытым, другим полузакрытым глазом, с разрубленным и недорубленным бритым черепом, с окровавленным запекшейся черной кровью носом. Шея была замотана окровавленным полотенцем. Несмотря
на все раны головы, в складе посиневших губ было детское доброе выражение.
Но горцы прежде казаков взялись за оружие и били казаков из пистолетов и рубили их шашками. Назаров висел
на шее носившей его вокруг товарищей испуганной лошади. Под Игнатовым упала лошадь, придавив ему ногу. Двое горцев, выхватив шашки, не слезая, полосовали его по голове и рукам. Петраков бросился было к товарищу, но тут же два выстрела,
один в спину, другой в бок, сожгли его, и он, как мешок, кувырнулся с лошади.
Быстроглазый Хан-Магома, выбежав
на один край кустов, высмотрел в темноте черные тени конных и пеших, приближавшихся к кустам.
Соловьи, смолкнувшие во время стрельбы, опять защелкали, сперва
один близко и потом другие
на дальнем конце.