Неточные совпадения
И
с этого времени я считаю
начало юности.
Ну, а потом? — спрашивал я сам себя, но тут я припомнил, что эти мечты — гордость, грех, про который нынче же вечером надо будет сказать духовнику, и возвратился к
началу рассуждений: — Для приготовления к лекциям я буду ходить пешком на Воробьевы горы; выберу себе там местечко под деревом и буду читать лекции; иногда возьму
с собой что-нибудь закусить: сыру или пирожок от Педотти, или что-нибудь.
Володя всю эту зиму и до самой весны был неразлучен
с Дубковым (
с Дмитрием же они
начинали холодно расходиться).
Мими становилась
с каждым днем все огорченнее и огорченнее и, казалось,
с тех пор, как мы все
начинали вырастать большими, ни от кого и ни от чего не ожидала ничего хорошего.
Извозчик, увидав, как я два раза пробежал по двору, чтоб доставать деньги, должно быть, догадавшись, зачем я бегаю, слез
с дрожек и, несмотря на то, что казался мне таким добрым, громко
начал говорить,
с видимым желанием уколоть меня, о том, как бывают шаромыжники, которые не платят за езду.
Бывало, утром занимаешься в классной комнате и знаешь, что необходимо работать, потому что завтра экзамен из предмета, в котором целых два вопроса еще не прочитаны мной, но вдруг пахнёт из окна каким-нибудь весенним духом, — покажется, будто что-то крайне нужно сейчас вспомнить, руки сами собою опускают книгу, ноги сами собой
начинают двигаться и ходить взад и вперед, а в голове, как будто кто-нибудь пожал пружинку и пустил в ход машину, в голове так легко и естественно и
с такою быстротою
начинают пробегать разные пестрые, веселые мечты, что только успеваешь замечать блеск их.
Он открыл было рот, как мне казалось, чтобы
начать отвечать, как вдруг профессор со звездой,
с похвалой отпустив гимназиста, посмотрел на него.
Когда профессор в очках равнодушно обратился ко мне, приглашая отвечать на вопрос, то, взглянув ему в глаза, мне немножко совестно было за него, что он так лицемерил передо мной, и я несколько замялся в
начале ответа; но потом пошло легче и легче, и так как вопрос был из русской истории, которую я знал отлично, то я кончил блистательно и даже до того расходился, что, желая дать почувствовать профессорам, что я не Иконин и что меня смешивать
с ним нельзя, предложил взять еще билет; но профессор, кивнув головой, сказал: «Хорошо-с», — и отметил что-то в журнале.
С Кузнецкого моста я заехал в кондитерскую на Тверской и хотя желал притвориться, что меня в кондитерской преимущественно интересуют газеты, не мог удержаться и
начал есть один сладкий пирожок за другим. Несмотря на то, что мне было стыдно перед господином, который из-за газеты
с любопытством посматривал на меня, я съел чрезвычайно быстро пирожков восемь всех тех сортов, которые только были в кондитерской.
В последнее время я уже
начинал наблюдать и обсуживать характер моего друга, но дружба наша вследствие этого нисколько не изменилась: она еще была так молода и сильна, что,
с какой бы стороны я ни смотрел на Дмитрия, я не мог не видеть его совершенством.
— Не то что не пущу, — продолжал Дмитрий, вставая
с места и
начиная ходить по комнате, не глядя на меня, — а не советую ему и не желаю, чтоб он ехал. Он не ребенок теперь, и ежели хочет, то может один, без вас ехать. А тебе это должно быть стыдно, Дубков; что ты делаешь нехорошо, так хочешь, чтоб и другие то же делали.
— А ты еще не одет, а тебе надо ехать, — тотчас же после этого
начала говорить ему княгиня сердитым тоном, который, видимо, был ей привычен в отношении
с домашними, — опять чтоб на тебя сердились, опять хочешь восстановить против себя.
Я
начинал приходить в раздраженное состояние духа, каждый взгляд Ивина ловил на лету и, когда он встречался
с глазами Фроста, переводил его вопросом: «И зачем он приехал к нам?»
Варенька, передававшая мне в это время чашку чая, и Софья Ивановна, смотревшая на меня в то время, как я говорил, обе отвернулись от меня и заговорили о другом,
с выражением лица, которое потом я часто встречал у добрых людей, когда очень молодой человек
начинает очевидно лгать им в глаза, и которое значит: «Ведь мы знаем, что он лжет, и зачем он это делает, бедняжка!..»
Его составляли небольшой, заросший
с краев прудик, сейчас же за ним крутая гора вверх, поросшая огромными старыми деревьями и кустами, часто перемешивающими свою разнообразную зелень, и перекинутая над прудом, у
начала горы, старая береза, которая, держась частью своих толстых корней в влажном береге пруда, макушкой оперлась на высокую, стройную осину и повесила кудрявые ветви над гладкой поверхностью пруда, отражавшего в себе эти висящие ветки и окружавшую зелень.
Мы же
с Катенькой не любили серьезных вещей, а предпочитали всему «Le Fou» [«Безумца» (фр.).] и «Соловья», которого Катенька играла так, что пальцев не было видно, и я уже
начинал играть довольно громко и слитно.
Помню, что в одном из прочитанных мною в это лето сотни романов был один чрезвычайно страстный герой
с густыми бровями, и мне так захотелось быть похожим на него наружностью (морально я чувствовал себя точно таким, как он), что я, рассматривая свои брови перед зеркалом, вздумал простричь их слегка, чтоб они выросли гуще, но раз,
начав стричь, случилось так, что я выстриг в одном месте больше, — надо было подравнивать, и кончилось тем, что я, к ужасу своему, увидел себя в зеркало безбровым и вследствие этого очень некрасивым.
Мы редко говорили
с Володей
с глазу на глаз и о чем-нибудь серьезном, так что, когда это случалось, мы испытывали какую-то взаимную неловкость, и в глазах у нас
начинали прыгать мальчики, как говорил Володя; но теперь, в ответ на смущение, выразившееся в моих глазах, он пристально и серьезно продолжал глядеть мне в глаза
с выражением, говорившим: «Тут нечего смущаться, все-таки мы братья и должны посоветоваться между собой о важном семейном деле». Я понял его, и он продолжал...
Свадьба должна была быть через две недели; но лекции наши начинались, и мы
с Володей в
начале сентября поехали в Москву. Нехлюдовы тоже вернулись из деревни. Дмитрий (
с которым мы, расставаясь, дали слово писать друг другу и, разумеется, не писали ни разу) тотчас же приехал ко мне, и мы решили, что он меня на другой день повезет в первый раз в университет на лекции.
Мы
начинали уже сходиться
с ним, решились готовиться вместе, и его маленькие серые близорукие глазки уже
начинали с удовольствием обращаться на меня, когда я приходил садиться рядом
с ним на свое место.
— Я вам говорю, что я положил тут тетради, — сказал я,
начиная нарочно горячиться, думая испугать его своей храбростью. — Все видели, — прибавил я, оглядываясь на студентов; но хотя многие
с любопытством смотрели на меня, никто не ответил.
Помню, как я оробел при этом вопросе, но как вместе
с тем, совершенно невольно для меня, на лице моем распустилась самодовольная улыбка, и я
начал говорить по-французски самым напыщенным языком
с вводными предложениями такой вздор, который мне теперь, даже после десятков лет, совестно вспомнить.
В
начале года, раз на лекции барон З., высокий белокурый молодой человек,
с весьма серьезным выражением правильного лица, пригласил всех нас к себе на товарищеский вечер.
Я тоже чувствовал, что пора бы
начинать, и ожидал
начала с нетерпеливою радостью.
В эту зиму я очень часто виделся не только
с одним Дмитрием, который ездил нередко к нам, но и со всем его семейством,
с которым я
начинал сходиться.
Как бы то ни было, я
начинал находить больше удовольствия быть
с Дмитрием в гостиной его матери, чем
с ним одним
с глазу на глаз.
Но как скоро
начинает мало-помалу уменьшаться туман страсти или сквозь него невольно
начинают пробивать ясные лучи рассудка, и мы видим предмет нашей страсти в его настоящем виде
с достоинствами и недостатками, — одни недостатки, как неожиданность, ярко, преувеличенно бросаются нам в глаза, чувства влечения к новизне и надежды на то, что не невозможно совершенство в другом человеке, поощряют нас не только к охлаждению, но к отвращению к прежнему предмету страсти, и мы, не жалея, бросаем его и бежим вперед, искать нового совершенства.
Семенов перед самыми экзаменами кончил свое кутежное поприще самым энергическим и оригинальным образом, чему я был свидетелем благодаря своему знакомству
с Зухиным. Вот как это было. Раз вечером, только что мы сошлись к Зухину, и Оперов, приникнув головой к тетрадкам и поставив около себя, кроме сальной свечи в подсвечнике, сальную свечу в бутылке,
начал читать своим тоненьким голоском свои мелко исписанные тетрадки физики, как в комнату вошла хозяйка и объявила Зухину, что к нему пришел кто-то
с запиской.