Неточные совпадения
Со
всех сторон круто вздымаясь кверху
и падая обратно растрепанными косицами, они придавали фигуре старичка сходство с хохлатой курицей — сходство тем
более поразительное, что под их темно-серой массой только
и можно было разобрать, что заостренный нос да круглые желтые глаза.
Джемма поднялась молча; он подставил ей руку калачиком, она подала ему свою —
и он направился к трактиру величественной походкой, которая, так же как
и осанка его, становилась
все величественней
и надменней, чем
более он удалялся от места, где происходил обед. Бедный Эмиль поплелся вслед за ними.
С своей стороны, он ощущал гораздо
более жалости к ней, чем негодования против г-на Клюбера; он даже втайне, полусознательно радовался
всему, что случилось в продолжение того дня, хотя
и мог ожидать вызова на следующее утро.
Он ходил по комнате, садился за стол, брал лист бумаги, чертил на нем несколько строк —
и тотчас их вымарывал… Вспоминал удивительную фигуру Джеммы, в темном окне, под лучами звезд,
всю развеянную теплым вихрем; вспоминал ее мраморные руки, подобные рукам олимпийских богинь, чувствовал их живую тяжесть на плечах своих… Потом он брал брошенную ему розу —
и казалось ему, что от ее полузавядших лепестков веяло другим, еще
более тонким запахом, чем обычный запах роз…
— Тоже благородное сердце, — пробормотал Панталеоне, но Санин угрюмо взглянул на него… Старик уткнулся в угол кареты. Он сознавал свою вину; да, сверх того, он с каждым мгновеньем
все более изумлялся: неужели это он взаправду сделался секундантом,
и лошадей он достал,
и всем распорядился,
и мирное свое обиталище покинул в шесть часов утра? К тому же ноги его разболелись
и заныли.
Панталеоне, который успел уже затушеваться за куст так, чтобы не видеть вовсе офицера-обидчика, сперва ничего не понял изо
всей речи г-на фон Рихтера — тем
более что она была произнесена в нос; но вдруг встрепенулся, проворно выступил вперед
и, судорожно стуча руками в грудь, хриплым голосом возопил на своем смешанном наречии: «A-la-la-la…
Она рассказала ему, как, после третьегодняшнего разговора, мама
все хотела добиться от нее, Джеммы, чего-нибудь положительного; как она отделалась от фрау Леноры обещанием сообщить свое решение в течение суток; как она выпросила себе этот срок —
и как это было трудно; как совершенно неожиданно явился г-н Клюбер,
более чопорный
и накрахмаленный, чем когда-либо; как он изъявил свое негодование по поводу мальчишески-непростительной
и для него, Клюбера, глубоко оскорбительной (так именно он выразился) выходки русского незнакомца — он разумел твою дуэль —
и как он потребовал, чтобы тебе немедленно отказали от дому.
— Ясность не в форме, а в любви, — сказала она,
всё более и более раздражаясь не словами, а тоном холодного спокойствия, с которым он говорил. — Для чего ты желаешь этого?
— Филипп говорит, что и на фонаре нет, а вы скажите лучше, что взяли да потеряли, а Филипп будет из своих денежек отвечать за ваше баловство, — продолжал,
все более и более воодушевляясь, раздосадованный лакей.
Дуня увидела наконец, что трудно лгать и выдумывать, и пришла к окончательному заключению, что лучше уж совершенно молчать об известных пунктах; но
все более и более становилось ясно до очевидности, что бедная мать подозревает что-то ужасное.
Неточные совпадения
Он с холодною кровью усматривает
все степени опасности, принимает нужные меры, славу свою предпочитает жизни; но что
всего более — он для пользы
и славы отечества не устрашается забыть свою собственную славу.
На небе было
всего одно облачко, но ветер крепчал
и еще
более усиливал общие предчувствия.
В то время как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на ком из них
более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь известные обывателям градоначальнические дрожки. Не успели обыватели оглянуться, как из экипажа выскочил Байбаков, а следом за ним в виду
всей толпы очутился точь-в-точь такой же градоначальник, как
и тот, который за минуту перед тем был привезен в телеге исправником! Глуповцы так
и остолбенели.
Разговор этот происходил утром в праздничный день, а в полдень вывели Ионку на базар
и, дабы сделать вид его
более омерзительным, надели на него сарафан (так как в числе последователей Козырева учения было много женщин), а на груди привесили дощечку с надписью: бабник
и прелюбодей. В довершение
всего квартальные приглашали торговых людей плевать на преступника, что
и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти. Были тут
и кокотки,
и кокодессы,
и даже тетерева —
и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны
и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что
всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в лице его погряз
и весь Глупов.