Неточные совпадения
Марья Дмитриевна опять до того смешалась, что даже выпрямилась и руки развела. Паншин пришел ей
на помощь и вступил в разговор с Лаврецким. Марья Дмитриевна успокоилась, опустилась
на спинку кресел и лишь изредка вставляла
свое словечко; но при этом так жалостливо глядела
на своего гостя, так значительно вздыхала и так уныло покачивала
головой, что тот, наконец, не вытерпел и довольно резко спросил ее: здорова ли она?
Бывало, сидит он в уголку с
своими «Эмблемами» — сидит… сидит; в низкой комнате пахнет гераниумом, тускло горит одна сальная свечка, сверчок трещит однообразно, словно скучает, маленькие стенные часы торопливо чикают
на стене, мышь украдкой скребется и грызет за обоями, а три старые девы, словно Парки, молча и быстро шевелят спицами, тени от рук их то бегают, то странно дрожат в полутьме, и странные, также полутемные мысли роятся в
голове ребенка.
Вспомнил он
свое детство,
свою мать, вспомнил, как она умирала, как поднесли его к ней и как она, прижимая его
голову к
своей груди, начала было слабо голосить над ним, да взглянула
на Глафиру Петровну — и умолкла.
Нашептавшись вдоволь, Антон взял палку, поколотил по висячей, давно безмолвной доске у амбара и тут же прикорнул
на дворе, ничем не прикрыв
свою белую
голову.
Лаврецкий и Лиза оба это почувствовали — и Лемм это понял: ни слова не сказав, положил он
свой романс обратно в карман и, в ответ
на предложение Лизы сыграть его еще раз, покачав только
головой, значительно сказал: «Теперь — баста!» — сгорбился, съежился и отошел.
Они встретились
на паперти; она приветствовала его с веселой и ласковой важностью. Солнце ярко освещало молодую траву
на церковном дворе, пестрые платья и платки женщин; колокола соседних церквей гудели в вышине; воробьи чирикали по заборам. Лаврецкий стоял с непокрытой
головой и улыбался; легкий ветерок вздымал его волосы и концы лент Лизиной шляпы. Он посадил Лизу и бывшую с ней Леночку в карету, роздал все
свои деньги нищим и тихонько побрел домой.
Она опустила глаза; он тихо привлек ее к себе, и
голова ее упала к нему
на плечо… Он отклонил немного
свою голову и коснулся ее бледных губ.
Измученный, пришел он перед утром к Лемму. Долго он не мог достучаться; наконец в окне показалась
голова старика в колпаке: кислая, сморщенная, уже нисколько не похожая
на ту вдохновенно суровую
голову, которая, двадцать четыре часа тому назад, со всей высоты
своего художнического величия царски глянула
на Лаврецкого.
— Я сумею покориться, — возразила Варвара Павловна и склонила
голову. — Я не забыла
своей вины; я бы не удивилась, если бы узнала, что вы даже обрадовались известию о моей смерти, — кротко прибавила она, слегка указывая рукой
на лежавший
на столе, забытый Лаврецким нумер журнала.
Варвара Павловна тотчас, с покорностью ребенка, подошла к ней и присела
на небольшой табурет у ее ног. Марья Дмитриевна позвала ее для того, чтобы оставить, хотя
на мгновенье,
свою дочь наедине с Паншиным: она все еще втайне надеялась, что она опомнится. Кроме того, ей в
голову пришла мысль, которую ей непременно захотелось тотчас высказать.
Такими-то рассуждениями старался помочь Лаврецкий
своему горю, но оно было велико и сильно; и сама, выжившая не столько из ума, сколько изо всякого чувства, Апраксея покачала
головой и печально проводила его глазами, когда он сел в тарантас, чтобы ехать в город. Лошади скакали; он сидел неподвижно и прямо и неподвижно глядел вперед
на дорогу.
Грановский напоминает мне ряд задумчиво покойных проповедников-революционеров времен Реформации — не тех бурных, грозных, которые в «гневе своем чувствуют вполне свою жизнь», как Лютер, а тех ясных, кротких, которые так же просто надевали венок славы
на свою голову, как и терновый венок. Они невозмущаемо тихи, идут твердым шагом, но не топают; людей этих боятся судьи, им с ними неловко; их примирительная улыбка оставляет по себе угрызение совести у палачей.
Неточные совпадения
Призвали
на совет главного городового врача и предложили ему три вопроса: 1) могла ли градоначальникова
голова отделиться от градоначальникова туловища без кровоизлияния? 2) возможно ли допустить предположение, что градоначальник снял с плеч и опорожнил сам
свою собственную
голову?
Мало-помалу, несмотря
на протесты, идея эта до того окрепла в
голове ревнивого начальника, что он решился испытать
своих подчиненных и кликнул клич.
Тем не менее он все-таки сделал слабую попытку дать отпор. Завязалась борьба; но предводитель вошел уже в ярость и не помнил себя. Глаза его сверкали, брюхо сладострастно ныло. Он задыхался, стонал, называл градоначальника душкой, милкой и другими несвойственными этому сану именами; лизал его, нюхал и т. д. Наконец с неслыханным остервенением бросился предводитель
на свою жертву, отрезал ножом ломоть
головы и немедленно проглотил.
Выслушав показание Байбакова, помощник градоначальника сообразил, что ежели однажды допущено, чтобы в Глупове был городничий, имеющий вместо
головы простую укладку, то, стало быть, это так и следует. Поэтому он решился выжидать, но в то же время послал к Винтергальтеру понудительную телеграмму [Изумительно!! — Прим. издателя.] и, заперев градоначальниково тело
на ключ, устремил всю
свою деятельность
на успокоение общественного мнения.
С
своей стороны, я предвижу возможность подать следующую мысль: колет [Колет (франц.) — короткий мундир из белого сукна (в кирасирских полках).] из серебряного глазета, сзади страусовые перья, спереди панцирь из кованого золота, штаны глазетовые же и
на голове литого золота шишак, увенчанный перьями.