Неточные совпадения
— Разбогател. Теперь он мне сто целковых оброка платит, да еще я, пожалуй, накину. Я уж ему не раз говорил: «Откупись, Хорь, эй, откупись!..»
А он, бестия, меня уверяет,
что нечем; денег, дескать, нету… Да, как бы не так!..
—
А для
чего мне откупаться? Теперь я своего барина знаю и оброк свой знаю… барин у нас хороший.
—
А в бабе-то
что хорошего?
— Ну, жени меня, коли так.
А?
что!
Что ж ты молчишь?
Пеньку продавать их дело, и они ее точно продают, — не в городе, в город надо самим тащиться,
а приезжим торгашам, которые, за неимением безмена, считают пуд в сорок горстей —
а вы знаете,
что за горсть и
что за ладонь у русского человека, особенно, когда он «усердствует»!
Хорь молчал, хмурил густые брови и лишь изредка замечал,
что «дескать, это у нас не шло бы,
а вот это хорошо — это порядок».
Что хорошо — то ему и нравится,
что разумно — того ему и подавай,
а откуда оно идет, — ему все равно.
Ермолаю было приказано доставлять на господскую кухню раз в месяц пары две тетеревов и куропаток,
а впрочем, позволялось ему жить, где хочет и
чем хочет.
— «Да на
что тебе тащиться в Чаплино, за десять верст?» — «
А там у Софрона-мужичка переночевать».
И пойдет Ермолай с своим Валеткой в темную ночь, через кусты да водомоины,
а мужичок Софрон его, пожалуй, к себе на двор не пустит, да еще,
чего доброго, шею ему намнет: не беспокой-де честных людей.
— Ну, вот видите:
а земли самая малость, только и есть
что господский лес.
— Ну, вот видите… Степа, дай-ка червяка…
А, Степа?
что ты, заснул,
что ли?
Не знаю,
чем я заслужил доверенность моего нового приятеля, — только он, ни с того ни с сего, как говорится, «взял» да и рассказал мне довольно замечательный случай;
а я вот и довожу теперь его рассказ до сведения благосклонного читателя.
Да живет-то она в двадцати верстах от города,
а ночь на дворе, и дороги такие,
что фа!
— «
Что вы это, Бог с вами!»
А у ней опять жар, думаю я про себя.
Скажу вам без обиняков, больная моя… как бы это того… ну, полюбила,
что ли, меня… или нет, не то чтобы полюбила…
а, впрочем… право, как это, того-с…
Я, например, очень хорошо понял,
что Александра Андреевна — ее Александрой Андреевной звали — не любовь ко мне почувствовала,
а дружеское, так сказать, расположение, уважение,
что ли.
А то вот
что еще мучительно бывает: видишь доверие к тебе слепое,
а сам чувствуешь,
что не в состоянии помочь.
Я их тоже, с своей стороны, уверяю,
что ничего, дескать,
а у самого душа в пятки уходит.
И чувствую я,
что не след ей разговаривать,
а запретить ей, решительно этак, знаете, запретить — не могу.
А между тем, должен я вам сказать, — прибавил лекарь, нагнувшись вперед и подняв кверху брови, —
что с соседями они мало водились оттого,
что мелкие им не под стать приходились,
а с богатыми гордость запрещала знаться.
«
Что с вами?» — «Доктор, ведь я умру?» — «Помилуй Бог!» — «Нет, доктор, нет, пожалуйста, не говорите мне,
что я буду жива… не говорите… если б вы знали… послушайте, ради Бога не скрывайте от меня моего положения! —
а сама так скоро дышит.
Чувствую я,
что больная моя себя губит; вижу,
что не совсем она в памяти; понимаю также и то,
что не почитай она себя при смерти, — не подумала бы она обо мне;
а то ведь, как хотите, жутко умирать в двадцать пять лет, никого не любивши: ведь вот
что ее мучило, вот отчего она, с отчаянья, хоть за меня ухватилась, — понимаете теперь?
«Вот если бы я знала,
что я в живых останусь и опять в порядочные барышни попаду, мне бы стыдно было, точно стыдно…
а то
что?» — «Да кто вам сказал,
что вы умрете?» — «Э, нет, полно, ты меня не обманешь, ты лгать не умеешь, посмотри на себя».
Мать моя добрая, она простит, она поймет,
а я умираю — мне не к
чему лгать; дай мне руку…» Я вскочил и вон выбежал.
—
А вот это, — подхватил Радилов, указывая мне на человека высокого и худого, которого я при входе в гостиную не заметил, — это Федор Михеич… Ну-ка, Федя, покажи свое искусство гостю.
Что ты забился в угол-то?
Правда, вы в то же самое время чувствовали,
что подружиться, действительно сблизиться он ни с кем не мог, и не мог не оттого,
что вообще не нуждался в других людях,
а оттого,
что вся жизнь его ушла на время внутрь.
А теперь я от себя прибавлю только то,
что на другой же день мы с Ермолаем
чем свет отправились на охоту,
а с охоты домой,
что чрез неделю я опять зашел к Радилову, но не застал ни его, ни Ольги дома,
а через две недели узнал,
что он внезапно исчез, бросил мать, уехал куда-то с своей золовкой.
—
А я так ожидал, Лука Петрович,
что вы мне старое время хвалить станете.
— Нет, старого времени мне особенно хвалить не из
чего. Вот хоть бы, примером сказать, вы помещик теперь, такой же помещик, как ваш покойный дедушка,
а уж власти вам такой не будет! да и вы сами не такой человек. Нас и теперь другие господа притесняют; но без этого обойтись, видно, нельзя. Перемелется — авось мука будет. Нет, уж я теперь не увижу,
чего в молодости насмотрелся.
В «тверёзом» виде не лгал;
а как выпьет — и начнет рассказывать,
что у него в Питере три дома на Фонтанке: один красный с одной трубой, другой — желтый с двумя трубами,
а третий — синий без труб, и три сына (
а он и женат-то не бывал): один в инфантерии, другой в кавалерии, третий сам по себе…
И говорит,
что в каждом доме живет у него по сыну,
что к старшему ездят адмиралы, ко второму — генералы,
а к младшему — всё англичане!
Страху много,
а плакаться не на
что: смотришь — уж и улыбается.
— Миловидка, Миловидка… Вот граф его и начал упрашивать: «Продай мне, дескать, твою собаку: возьми,
что хочешь». — «Нет, граф, говорит, я не купец: тряпицы ненужной не продам,
а из чести хоть жену готов уступить, только не Миловидку… Скорее себя самого в полон отдам».
А Алексей Григорьевич его похвалил: «Люблю», — говорит. Дедушка-то ваш ее назад в карете повез;
а как умерла Миловидка, с музыкой в саду ее похоронил — псицу похоронил и камень с надписью над псицей поставил.
Пятки душегубцу сквозь горло протащу!»
А кончится тем,
что пошлет узнать,
чего ему надобно, отчего не порскает?
Нет, скажу вам:
чем мельче звание, тем строже себя держи,
а то как раз себя замараешь.
Только вот
что мне удивительно: всем наукам они научились, говорят так складно,
что душа умиляется,
а дела-то настоящего не смыслят, даже собственной пользы не чувствуют: их же крепостной человек, приказчик, гнет их, куда хочет, словно дугу.
Кричит: «Нет! меня вам не провести! нет, не на того наткнулись! планы сюда! землемера мне подайте, христопродавца подайте сюда!» — «Да какое, наконец, ваше требование?» — «Вот дурака нашли! эка! вы думаете: я вам так-таки сейчас мое требование и объявлю?.. нет, вы планы сюда подайте, вот
что!»
А сам рукой стучит по планам.
Вот и начал Александр Владимирыч, и говорит:
что мы, дескать, кажется, забыли, для
чего мы собрались;
что хотя размежевание, бесспорно, выгодно для владельцев, но в сущности оно введено для
чего? — для того, чтоб крестьянину было легче, чтоб ему работать сподручнее было, повинности справлять;
а то теперь он сам своей земли не знает и нередко за пять верст пахать едет, — и взыскать с него нельзя.
Что за притча? старое вымерло,
а молодое не нарождается!
Смотрят мужики —
что за диво! — ходит барин в плисовых панталонах, словно кучер,
а сапожки обул с оторочкой; рубаху красную надел и кафтан тоже кучерской; бороду отпустил,
а на голове така шапонька мудреная, и лицо такое мудреное, — пьян, не пьян,
а и не в своем уме.
И вот
чему удивляться надо: бывали у нас и такие помещики, отчаянные господа, гуляки записные, точно; одевались почитай
что кучерами и сами плясали, на гитаре играли, пели и пили с дворовыми людишками, с крестьянами пировали;
а ведь этот-то, Василий-то Николаич, словно красная девушка: все книги читает али пишет,
а не то вслух канты произносит, — ни с кем не разговаривает, дичится, знай себе по саду гуляет, словно скучает или грустит.
И мужики надеялись, думали: «Шалишь, брат! ужо тебя к ответу потянут, голубчика; вот ты ужо напляшешься, жила ты этакой!..»
А вместо того вышло — как вам доложить? сам Господь не разберет,
что такое вышло!
И ведь вот опять
что удивления достойно: и кланяется им барин, и смотрит приветливо, —
а животы у них от страху так и подводит.
— Какое болен! Поперек себя толще, и лицо такое, Бог с ним, окладистое, даром
что молод…
А впрочем, Господь ведает! (И Овсяников глубоко вздохнул.)
— Нет, уж вот от этого увольте, — поспешно проговорил он, — право… и сказал бы вам… да
что! (Овсяников рукой махнул.) Станемте лучше чай кушать… Мужики, как есть мужики;
а впрочем, правду сказать, как же и быть-то нам?
— Ну, подойди, подойди, — заговорил старик, —
чего стыдишься? Благодари тетку, прощен… Вот, батюшка, рекомендую, — продолжал он, показывая на Митю, — и родной племянник,
а не слажу никак. Пришли последние времена! (Мы друг другу поклонились.) Ну, говори,
что ты там такое напутал? За
что на тебя жалуются, сказывай.
— «
Что такое?» — «
А вот
что: магазины хлебные у нас в исправности, то есть лучше быть не может; вдруг приезжает к нам чиновник: приказано-де осмотреть магазины.
— „Да в
чем упущенья?“ — „
А уж про это я знаю“, говорит…
— Знаю, знаю,
что ты мне скажешь, — перебил его Овсяников, — точно: по справедливости должен человек жить и ближнему помогать обязан есть. Бывает,
что и себя жалеть не должен… Да ты разве все так поступаешь? Не водят тебя в кабак,
что ли? не поят тебя, не кланяются,
что ли: «Дмитрий Алексеич, дескать, батюшка, помоги,
а благодарность мы уж тебе предъявим», — да целковенький или синенькую из-под полы в руку?
А? не бывает этого? сказывай, не бывает?