— Размежевались, батюшка, всё твоею милостью. Третьего дня сказку подписали. Хлыновские-то сначала поломались… поломались, отец, точно. Требовали… требовали… и
бог знает, чего требовали; да ведь дурачье, батюшка, народ глупый. А мы, батюшка, милостью твоею благодарность заявили и Миколая Миколаича посредственника удовлетворили; всё по твоему приказу действовали, батюшка; как ты изволил приказать, так мы и действовали, и с ведома Егора Дмитрича всё действовали.
Неточные совпадения
Как это я до сих пор вас не
знала!» — «Александра Андреевна, успокойтесь, говорю… я, поверьте, чувствую, я не
знаю,
чем заслужил… только вы успокойтесь, ради
Бога, успокойтесь… все хорошо будет, вы будете здоровы».
«
Что с вами?» — «Доктор, ведь я умру?» — «Помилуй
Бог!» — «Нет, доктор, нет, пожалуйста, не говорите мне,
что я буду жива… не говорите… если б вы
знали… послушайте, ради
Бога не скрывайте от меня моего положения! — а сама так скоро дышит.
— Если я буду
знать наверное,
что я умереть должна… я вам тогда все скажу, все!» — «Александра Андреевна, помилуйте!» — «Послушайте, ведь я не спала нисколько, я давно на вас гляжу… ради
Бога… я вам верю, вы человек добрый, вы честный человек, заклинаю вас всем,
что есть святого на свете, — скажите мне правду!
Меня поражало уже то,
что я не мог в нем открыть страсти ни к еде, ни к вину, ни к охоте, ни к курским соловьям, ни к голубям, страдающим падучей болезнью, ни к русской литературе, ни к иноходцам, ни к венгеркам, ни к карточной и биллиардной игре, ни к танцевальным вечерам, ни к поездкам в губернские и столичные города, ни к бумажным фабрикам и свеклосахарным заводам, ни к раскрашенным беседкам, ни к чаю, ни к доведенным до разврата пристяжным, ни даже к толстым кучерам, подпоясанным под самыми мышками, к тем великолепным кучерам, у которых,
бог знает почему, от каждого движения шеи глаза косятся и лезут вон…
И ведь такой удивительный,
бог его
знает: то молчит, как пень, то вдруг заговорит, — а
что заговорит,
бог его
знает.
— Эка! не
знает небось? я об Татьяне говорю. Побойтесь
Бога, — за
что мстите? Стыдитесь: вы человек женатый, дети у вас с меня уже ростом, а я не
что другое… я жениться хочу, я по чести поступаю.
Особенность поручика Хлопакова состоит в том,
что он в продолжение года, иногда двух, употребляет постоянно одно и то же выражение, кстати и некстати, выражение нисколько не забавное, но которое,
бог знает почему, всех смешит.
—
Что Поляков? Потужил, потужил — да и женился на другой, на девушке из Глинного.
Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее звали. Очень он меня любил, да ведь человек молодой — не оставаться же ему холостым. И какая уж я ему могла быть подруга? А жену он нашел себе хорошую, добрую, и детки у них есть. Он тут у соседа в приказчиках живет: матушка ваша по пачпорту его отпустила, и очень ему, слава
Богу, хорошо.
— А то я молитвы читаю, — продолжала, отдохнув немного, Лукерья. — Только немного я
знаю их, этих самых молитв. Да и на
что я стану Господу
Богу наскучать? О
чем я его просить могу? Он лучше меня
знает,
чего мне надобно. Послал он мне крест — значит меня он любит. Так нам велено это понимать. Прочту Отче наш, Богородицу, акафист всем скорбящим — да и опять полеживаю себе безо всякой думочки. И ничего!
В тот же день, прежде
чем отправиться на охоту, был у меня разговор о Лукерье с хуторским десятским. Я
узнал от него,
что ее в деревне прозывали «Живые мощи»,
что, впрочем, от нее никакого не видать беспокойства; ни ропота от нее не слыхать, ни жалоб. «Сама ничего не требует, а напротив — за все благодарна; тихоня, как есть тихоня, так сказать надо.
Богом убитая, — так заключил десятский, — стало быть, за грехи; но мы в это не входим. А чтобы, например, осуждать ее — нет, мы ее не осуждаем. Пущай ее!»
Неточные совпадения
Осип. Да
что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все,
знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться,
что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Да объяви всем, чтоб
знали:
что вот, дискать, какую честь
бог послал городничему, —
что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого,
что и на свете еще не было,
что может все сделать, все, все, все!
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не была червонная дама. (Поспешно уходит вместе с Марьей Антоновной и говорит за сценою.)Этакое вдруг вообразится! червонная дама!
Бог знает что такое!
Почтмейстер. Сам не
знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу,
что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил,
что и в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и
что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как
узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава
богу, все пошло хорошо.