Неточные совпадения
— Ну,
вот видите… Степа, дай-ка червяка… А, Степа? что
ты, заснул, что ли?
А то
вот что еще мучительно бывает: видишь доверие к
тебе слепое, а сам чувствуешь, что не в состоянии помочь.
«
Вот если бы я знала, что я в живых останусь и опять в порядочные барышни попаду, мне бы стыдно было, точно стыдно… а то что?» — «Да кто вам сказал, что вы умрете?» — «Э, нет, полно,
ты меня не обманешь,
ты лгать не умеешь, посмотри на себя».
— А
вот это, — подхватил Радилов, указывая мне на человека высокого и худого, которого я при входе в гостиную не заметил, — это Федор Михеич… Ну-ка, Федя, покажи свое искусство гостю. Что
ты забился в угол-то?
— «Ну, — подумал я про себя, — плохо
тебе, Михайло Михайлыч…» А
вот выздоровел и жив до сих пор, как изволите видеть.
«Ну,
вот видишь, — продолжал спокойным голосом Овсяников, поднимаясь с земли, — я
тебе говорил».
— Ну, подойди, подойди, — заговорил старик, — чего стыдишься? Благодари тетку, прощен…
Вот, батюшка, рекомендую, — продолжал он, показывая на Митю, — и родной племянник, а не слажу никак. Пришли последние времена! (Мы друг другу поклонились.) Ну, говори, что
ты там такое напутал? За что на
тебя жалуются, сказывай.
Дошла очередь до меня;
вот и спрашивает: «
Ты чем был?» Говорю: «Кучером».
— А
вот посмотрим: не ночевать же здесь, — ответил он. — На,
ты, держи ружье, — сказал он Владимиру.
Вот поглядел, поглядел на нее Гаврила, да и стал ее спрашивать: «Чего
ты, лесное зелье, плачешь?» А русалка-то как взговорит ему: «Не креститься бы
тебе, говорит, человече, жить бы
тебе со мной на веселии до конца дней; а плачу я, убиваюсь оттого, что
ты крестился; да не я одна убиваться буду: убивайся же и
ты до конца дней».
— Да
вот поди
ты! — сказал Костя. — И Гаврила баил, что голосок, мол, у ней такой тоненький, жалобный, как у жабы.
— Покойников во всяк час видеть можно, — с уверенностью подхватил Ильюшка, который, сколько я мог заметить, лучше других знал все сельские поверья… — Но а в родительскую субботу
ты можешь и живого увидеть, за кем, то есть, в том году очередь помирать. Стоит только ночью сесть на паперть на церковную да все на дорогу глядеть. Те и пойдут мимо
тебя по дороге, кому, то есть, умирать в том году.
Вот у нас в прошлом году баба Ульяна на паперть ходила.
— Лучше… лучше. Там места привольные, речные, гнездо наше; а здесь теснота, сухмень… Здесь мы осиротели. Там у нас, на Красивой-то на Мечи, взойдешь
ты на холм, взойдешь — и, Господи Боже мой, что это? а?.. И река-то, и луга, и лес; а там церковь, а там опять пошли луга. Далече видно, далече.
Вот как далеко видно… Смотришь, смотришь, ах
ты, право! Ну, здесь точно земля лучше: суглинок, хороший суглинок, говорят крестьяне; да с меня хлебушка-то всюду вдоволь народится.
— Да уж это я знаю. А
вот и ученый пес у
тебя и хороший, а ничего не смог. Подумаешь, люди-то, люди, а?
Вот и зверь, а что из него сделали?
— Экста! Барину-то что за нужда! недоимок не бывает, так ему что? Да, поди
ты, — прибавил он после небольшого молчания, — пожалуйся. Нет, он
тебя… да, поди-ка… Нет уж, он
тебя вот как, того…
— Да! (Он почесал свой загорелый затылок.) Ну,
ты, тово, ступай, — заговорил он вдруг, беспорядочно размахивая руками, — во…
вот, как мимо леска пойдешь,
вот как пойдешь — тут те и будет дорога;
ты ее-то брось, дорогу-то, да все направо забирай, все забирай, все забирай, все забирай… Ну, там те и будет Ананьево. А то и в Ситовку пройдешь.
—
Вот и соврал, — перебил его парень, рябой и белобрысый, с красным галстухом и разорванными локтями, —
ты и по пашпорту ходил, да от
тебя копейки оброку господа не видали, и себе гроша не заработал: насилу ноги домой приволок, да с тех пор все в одном кафтанишке живешь.
— Ведь
вот как зазнался, — перебил его конторщик, который тоже начинал терять терпение, — фершел, просто фершел, лекаришка пустой; а послушай-ка его — фу
ты, какая важная особа!
— Сабур врачебной управой запрещен, — продолжал Николай, — я еще на
тебя пожалуюсь.
Ты уморить меня хотел —
вот что! Да Господь не попустил.
— Иди, иди же! — залепетал он, с усилием поднимая густые брови, — иди, Моргач, иди! экой
ты, братец, ползешь, право слово. Это нехорошо, братец. Тут ждут
тебя, а
ты вот ползешь… Иди.
Ну, однако ж, наконец и мне стыдно стало; говорю ей: «Матрена, слезами горю не пособить, а
вот что: надобно действовать, как говорится, решительно; надобно
тебе бежать со мной;
вот как надобно действовать».
—
Вот и это хороший человек… Не правда ли, Вася,
ты хороший человек? На твое здоровье!
Смотришь, уж и примчался к концу;
вот уж и вечер;
вот уж заспанный слуга и натягивает на
тебя сюртук — оденешься и поплетешься к приятелю и давай трубочку курить, пить жидкий чай стаканами да толковать о немецкой философии, любви, вечном солнце духа и прочих отдаленных предметах.
Он ворвался в кабинет молодого ротмистра, несмотря на сопротивление камердинера. В кабинете, над диваном, висел портрет хозяина в уланском мундире, писанный масляными красками. — А,
вот где
ты, обезьяна бесхвостая! — прогремел Чертопханов, вскочил на диван и, ударив кулаком по натянутому холсту, пробил в нем большую дыру.
— Так
вот его и бьют, сударь
ты мой.
— Ну,
вот что, братец Филофей; у
тебя, я слышал, есть лошади. Приведи-ка сюда тройку, мы их заложим в мой тарантас, — он у меня легкий, — и свези
ты меня в Тулу. Теперь ночь лунная, светло и ехать прохладно. Дорога у вас тут какова?
— Эти у нас луга Святоегорьевскими прозываются, — обратился он ко мне. — А за ними — так Великокняжеские пойдут; других таких лугов по всей Расеи нету… Уж на что красиво! — Коренник фыркнул и встряхнулся… — Господь с
тобою!.. — промолвил Филофей степенно и вполголоса. — На что красиво! — повторил он и вздохнул, а потом протяжно крякнул. —
Вот скоро сенокосы начнутся, и что тут этого самого сена нагребут — беда! А в заводях рыбы тоже много. Лещи такие! — прибавил он нараспев. — Одно слово: умирать не надо.