Неточные совпадения
В первый же
день моего знакомства с г. Полутыкиным он пригласил меня на ночь к себе.
В течение
дня он не раз заговаривал со мною, услуживал мне без раболепства, но за барином наблюдал, как за ребенком.
На другой
день г-н Полутыкин принужден был отправиться
в город по
делу с соседом Пичуковым.
Я
в этот
день пошел на охоту часами четырьмя позднее обыкновенного и следующие три
дня провел у Хоря.
И
в самом
деле, не обидно ли?
Пеньку продавать их
дело, и они ее точно продают, — не
в городе,
в город надо самим тащиться, а приезжим торгашам, которые, за неимением безмена, считают пуд
в сорок горстей — а вы знаете, что за горсть и что за ладонь у русского человека, особенно, когда он «усердствует»!
Жена его, старая и сварливая, целый
день не сходила с печи и беспрестанно ворчала и бранилась; сыновья не обращали на нее внимания, но невесток она содержала
в страхе Божием.
Раз как-то,
в юные годы, он отлучился на два
дня, увлеченный любовью; но эта дурь скоро с него соскочила.
Особенное удовольствие доставлял он поварам, которые тотчас отрывались от
дела и с криком и бранью пускались за ним
в погоню, когда он, по слабости, свойственной не одним собакам, просовывал свое голодное рыло
в полурастворенную дверь соблазнительно теплой и благовонной кухни.
Разве только
в необыкновенных случаях, как-то: во
дни рождений, именин и выборов, повара старинных помещиков приступают к изготовлению долгоносых птиц и, войдя
в азарт, свойственный русскому человеку, когда он сам хорошенько не знает, что делает, придумывают к ним такие мудреные приправы, что гости большей частью с любопытством и вниманием рассматривают поданные яства, но отведать их никак не решаются.
Но Ермолай никогда больше
дня не оставался дома; а на чужой стороне превращался опять
в «Ермолку», как его прозвали на сто верст кругом и как он сам себя называл подчас.
— А не знаю. Она грамоте разумеет;
в их
деле оно… того… хорошо бывает. Стало быть, понравилась.
Именно
в такой
день случилось мне быть на охоте.
Даже, бывало,
в праздничные
дни,
дни всеобщего жалованья и угощения хлебом-солью, гречишными пирогами и зеленым вином, по старинному русскому обычаю, — даже и
в эти
дни Степушка не являлся к выставленным столам и бочкам, не кланялся, не подходил к барской руке, не выпивал духом стакана под господским взглядом и за господское здоровье, стакана, наполненного жирною рукою приказчика; разве какая добрая душа, проходя мимо, уделит бедняге недоеденный кусок пирога.
И то сказать: почему не дожить
в свое удовольствие, —
дело господское… да разоряться-то не след.
Немного пониже крестьянская лошадь стояла
в реке по колени и лениво обмахивалась мокрым хвостом; изредка под нависшим кустом всплывала большая рыба, пускала пузыри и тихо погружалась на
дно, оставив за собою легкую зыбь.
Странные
дела случаются на свете: с иным человеком и долго живешь вместе и
в дружественных отношениях находишься, а ни разу не заговоришь с ним откровенно, от души; с другим же едва познакомиться успеешь — глядь: либо ты ему, либо он тебе, словно на исповеди, всю подноготную и проболтал.
Вот, изволите видеть,
дело было этак, как бы вам сказать — не солгать,
в Великий пост,
в самую ростопель.
Да вот
в чем
дело: пишет ко мне помещица, вдова; говорит, дескать, дочь умирает, приезжайте, ради самого Господа Бога нашего, и лошади, дескать, за вами присланы.
А
в гостиной уж самовар на столе, и ямайский тут же стоит:
в нашем
деле без этого нельзя.
Матушка ваша за мною
в город посылали; мы вам кровь пустили, сударыня; теперь извольте почивать, а
дня этак через два мы вас, даст Бог, на ноги поставим».
— Однако, — продолжал он, — на другой
день больной,
в противность моим ожиданиям, не полегчило.
Поутру вышел, словно угорелый; вошел к ней опять
в комнату уже
днем, после чаю.
— Эх! — сказал он, — давайте-ка о чем-нибудь другом говорить или не хотите ли
в преферансик по маленькой? Нашему брату, знаете ли, не след таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат думай об одном: как бы дети не пищали да жена не бранилась. Ведь я с тех пор
в законный, как говорится, брак вступить успел… Как же… Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого. Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен я вам сказать, злая, да благо спит целый
день… А что ж преферанс?
Я с ним познакомился, как уже известно читателю, у Радилова и
дня через два поехал к нему. Я застал его дома. Он сидел
в больших кожаных креслах и читал Четьи-Минеи. Серая кошка мурлыкала у него на плече. Он меня принял, по своему обыкновенью, ласково и величаво. Мы пустились
в разговор.
А то,
в бытность мою
в Москве, затеял садку такую, какой на Руси не бывало: всех как есть охотников со всего царства к себе
в гости пригласил и
день назначил, и три месяца сроку дал.
Что,
в самом
деле? или уж нет нам расправы никакой?..
И
дело свое знает:
в Москве заказы получала хорошие.
Хотя для настоящего охотника дикая утка не представляет ничего особенно пленительного, но, за неименьем пока другой дичи (
дело было
в начале сентября: вальдшнепы еще не прилетали, а бегать по полям за куропатками мне надоело), я послушался моего охотника и отправился
в Льгов.
Мы пошли было с Ермолаем вдоль пруда, но, во-первых, у самого берега утка, птица осторожная, не держится; во-вторых, если даже какой-нибудь отсталый и неопытный чирок и подвергался нашим выстрелам и лишался жизни, то достать его из сплошного майера наши собаки не были
в состоянии: несмотря на самое благородное самоотвержение, они не могли ни плавать, ни ступать по
дну, а только даром резали свои драгоценные носы об острые края тростников.
— Нет, — промолвил наконец Ермолай, —
дело неладно: надо достать лодку… Пойдемте назад
в Льгов.
Вот-с
в один
день говорит он мне: «Любезный друг мой, возьми меня на охоту: я любопытствую узнать —
в чем состоит эта забава».
— Да, он не глубок, — заметил Сучок, который говорил как-то странно, словно спросонья, — да на
дне тина и трава, и весь он травой зарос. Впрочем, есть тоже и колдобины [Глубокое место, яма
в пруде или реке. — Примеч. авт.].
— Лопатой неловко, до
дна в ином месте, пожалуй, не достанешь, — сказал Владимир.
Сучок посматривал на нас глазами человека, смолоду состоявшего на барской службе, изредка кричал: «Вон, вон еще утица!» — и то и
дело почесывал спину — не руками, а приведенными
в движение плечами.
В пылу перестрелки мы не обращали внимания на состояние нашего дощаника — как вдруг, от сильного движения Ермолая (он старался достать убитую птицу и всем телом налег на край), наше ветхое судно наклонилось, зачерпнулось и торжественно пошло ко
дну, к счастью, не на глубоком месте.
— Пойду сыщу брод, — продолжал Ермолай с уверенностью, как будто во всяком пруде непременно должен существовать брод, — взял у Сучка шест и отправился
в направлении берега, осторожно выщупывая
дно.
В такие
дни краски все смягчены; светлы, но не ярки; на всем лежит печать какой-то трогательной кротости.
В такие
дни жар бывает иногда весьма силен, иногда даже «парит» по скатам полей; но ветер разгоняет, раздвигает накопившийся зной, и вихри-круговороты — несомненный признак постоянной погоды — высокими белыми столбами гуляют по дорогам через пашню.
В такой точно
день охотился я однажды за тетеревами
в Чернском уезде, Тульской губернии.
Меня тотчас охватила неприятная, неподвижная сырость, точно я вошел
в погреб; густая, высокая трава на
дне долины, вся мокрая, белела ровной скатертью; ходить по ней было как-то жутко.
Я добрался наконец до угла леса, но там не было никакой дороги: какие-то некошеные, низкие кусты широко расстилались передо мною, а за ними далёко-далёко виднелось пустынное поле. Я опять остановился. «Что за притча?.. Да где же я?» Я стал припоминать, как и куда ходил
в течение
дня… «Э! да это Парахинские кусты! — воскликнул я наконец, — точно! вон это, должно быть, Синдеевская роща… Да как же это я сюда зашел? Так далеко?.. Странно! Теперь опять нужно вправо взять».
Лощина эта имела вид почти правильного котла с пологими боками; на
дне ее торчало стоймя несколько больших белых камней, — казалось, они сползлись туда для тайного совещания, — и до того
в ней было немо и глухо, так плоско, так уныло висело над нею небо, что сердце у меня сжалось.
В жаркую летнюю пору лошадей выгоняют у нас на ночь кормиться
в поле:
днем мухи и оводы не дали бы им покоя.
Я возвращался с охоты
в тряской тележке и, подавленный душным зноем летнего облачного
дня (известно, что
в такие
дни жара бывает иногда еще несноснее, чем
в ясные, особенно когда нет ветра), дремал и покачивался, с угрюмым терпением предавая всего себя на съедение мелкой белой пыли, беспрестанно поднимавшейся с выбитой дороги из-под рассохшихся и дребезжавших колес, — как вдруг внимание мое было возбуждено необыкновенным беспокойством и тревожными телодвижениями моего кучера, до этого мгновения еще крепче дремавшего, чем я.
Он задергал вожжами, завозился на облучке и начал покрикивать на лошадей, то и
дело поглядывая куда-то
в сторону.
Я объяснил ему,
в чем было
дело; он слушал меня, не спуская с меня своих медленно моргавших глаз.
Старик неохотно встал и вышел за мной на улицу. Кучер мой находился
в раздраженном состоянии духа: он собрался было попоить лошадей, но воды
в колодце оказалось чрезвычайно мало, и вкус ее был нехороший, а это, как говорят кучера, первое
дело… Однако при виде старика он осклабился, закивал головой и воскликнул...
— Ну, телега… телега! — повторил он и, взяв ее за оглобли, чуть не опрокинул кверху
дном… — Телега!.. А на чем же вы на ссечки поедете?..
В эти оглобли нашу лошадь не впряжешь: наши лошади большие, а это что такое?
Я попросил Ерофея заложить ее поскорей. Мне самому захотелось съездить с Касьяном на ссечки: там часто водятся тетерева. Когда уже тележка была совсем готова, и я кое-как вместе с своей собакой уже уместился на ее покоробленном лубочном
дне, и Касьян, сжавшись
в комочек и с прежним унылым выражением на лице, тоже сидел на передней грядке, — Ерофей подошел ко мне и с таинственным видом прошептал...