Неточные совпадения
Калиныч (как
узнал я после) каждый день ходил с
барином на охоту, носил его сумку, иногда и ружье, замечал, где садится птица, доставал воды, набирал земляники, устроивал шалаши, бегал за дрожками; без него г-н Полутыкин шагу ступить не мог.
Вечером мы с охотником Ермолаем отправились на «тягу»… Но, может быть, не все мои читатели
знают, что такое тяга. Слушайте же,
господа.
Дедушка Трофимыч, который
знал родословную всех дворовых в восходящей линии до четвертого колена, и тот раз только сказал, что, дескать, помнится, Степану приходится родственницей турчанка, которую покойный
барин, бригадир Алексей Романыч, из похода в обозе изволил привезти.
И вот чему удивляться надо: бывали у нас и такие помещики, отчаянные
господа, гуляки записные, точно; одевались почитай что кучерами и сами плясали, на гитаре играли, пели и пили с дворовыми людишками, с крестьянами пировали; а ведь этот-то, Василий-то Николаич, словно красная девушка: все книги читает али пишет, а не то вслух канты произносит, — ни с кем не разговаривает, дичится,
знай себе по саду гуляет, словно скучает или грустит.
— Нет, не после, а теперь, — продолжал старик… — Тебе, я
знаю, при
господине помещике совестно: тем лучше — казнись. Изволь, изволь-ка говорить… Мы послушаем.
Уж Гаврила было и встал, послушался было русалки, братцы мои, да,
знать,
Господь его надоумил: положил-таки на себя крест…
— Поздно
узнал, — отвечал старик. — Да что! кому как на роду написано. Не жилец был плотник Мартын, не жилец на земле: уж это так. Нет, уж какому человеку не жить на земле, того и солнышко не греет, как другого, и хлебушек тому не впрок, — словно что его отзывает… Да; упокой
Господь его душу!
Веялка точно действовала хорошо, но если бы Софрон
знал, какая неприятность ожидала и его и
барина на этой последней прогулке, он, вероятно, остался бы с нами дома.
— Э, да что с тобой толковать; сиди смирно, а то у меня,
знаешь? Не видишь, что ли,
барина?
— Э, полноте,
барин, — перебил он меня с досадой, — не извольте только сказывать. Да уж я лучше вас провожу, — прибавил он. —
Знать, дождика-то вам не переждать…
— А что будешь делать с размежеваньем? — отвечал мне Мардарий Аполлоныч. — У меня это размежевание вот где сидит. (Он указал на свой затылок.) И никакой пользы я от этого размежевания не предвижу. А что я конопляники у них отнял и сажалки, что ли, там у них не выкопал, — уж про это, батюшка, я сам
знаю. Я человек простой, по-старому поступаю. По-моему: коли
барин — так
барин, а коли мужик — так мужик… Вот что.
— Да,
господа, — заговорил князь, обращаясь ко всему собранию и не глядя, впрочем, ни на кого в особенности, — вы
знаете, сегодня в театре Вержембицкую вызывать.
— Изволь… и такие есть, изволь… Назар, Назар, покажи
барину серенького меринка,
знаешь, что с краю-то стоит, да гнедую с лысиной, а не то — другую гнедую, что от Красотки,
знаешь?
— Подрядчика, батюшка. Стали мы ясень рубить, а он стоит да смотрит… Стоял, стоял, да и пойди за водой к колодцу: слышь, пить захотелось. Как вдруг ясень затрещит да прямо на него. Мы ему кричим: беги, беги, беги… Ему бы в сторону броситься, а он возьми да прямо и побеги… заробел,
знать. Ясень-то его верхними сучьями и накрыл. И отчего так скоро повалился, —
Господь его
знает… Разве сердцевина гнила была.
Ты сама посуди! нам с
барином нельзя же здесь остаться; теперь скоро зима, а в деревне зимой — ты сама
знаешь — просто скверность.
— Может быть,
Господь меня
знает, может быть.
Эти два
господина сильно возбудили мое любопытство… Что могло связать узами неразрывной дружбы два существа, столь разнородные? Я начал наводить справки. Вот что я
узнал.
— А
Господь его
знает! — отвечал малый. — Постучитесь.
— Скажи твоему бездельнику
барину, — обратился он к камердинеру, — что, за неименьем его собственной гнусной рожи, дворянин Чертопханов изуродовал его писанную; и коли он желает от меня удовлетворенья, он
знает, где найти дворянина Чертопханова! А то я сам его найду! На дне моря сыщу подлую обезьяну!
— А
Господь его ведает, батюшка. Проявился у нас жид какой-то; и отколе его принесло — кто его
знает? Вася, иди, сударик, к маме; кш, кш, поскудный!
—
Барин! посмотрите-ка сюда: этого сегодня не было. Вон и колья торчат из земли:
знать, их кто вывернул.
— Вы меня не
узнаете,
барин? — прошептал опять голос; он словно испарялся из едва шевелившихся губ. — Да и где
узнать! Я Лукерья… Помните, что хороводы у матушки у вашей в Спасском водила… помните, я еще запевалой была?
— А то я молитвы читаю, — продолжала, отдохнув немного, Лукерья. — Только немного я
знаю их, этих самых молитв. Да и на что я стану
Господу Богу наскучать? О чем я его просить могу? Он лучше меня
знает, чего мне надобно. Послал он мне крест — значит меня он любит. Так нам велено это понимать. Прочту Отче наш, Богородицу, акафист всем скорбящим — да и опять полеживаю себе безо всякой думочки. И ничего!
—
Знаю,
барин, что для моей пользы. Да,
барин, милый, кто другому помочь может? Кто ему в душу войдет? Сам себе человек помогай! Вы вот не поверите — а лежу я иногда так-то одна… и словно никого в целом свете, кроме меня, нету. Только одна я — живая! И чудится мне, будто что меня осенит… Возьмет меня размышление — даже удивительно!
— Как погляжу я,
барин, на вас, — начала она снова, — очень вам меня жалко. А вы меня не слишком жалейте, право! Я вам, например, что скажу: я иногда и теперь… Вы ведь помните, какая я была в свое время веселая? Бой-девка!.. так
знаете что? Я и теперь песни пою.