Неточные совпадения
Всех его расспросов я передать
вам не могу,
да и незачем; но из наших разговоров я вынес одно убежденье, которого, вероятно, никак не ожидают читатели, — убежденье,
что Петр Великий был по преимуществу русский человек, русский именно в своих преобразованиях.
— «Отчего не велит?» — «
Да боится;
вы охотники;
чего доброго, мельницу зажжете; вишь, у
вас снаряды какие».
Да вот в
чем дело: пишет ко мне помещица, вдова; говорит, дескать, дочь умирает, приезжайте, ради самого Господа Бога нашего, и лошади, дескать, за
вами присланы.
— «
Да вы меня прикажете разбудить, коли
что случится?» — «Прикажу, прикажу».
«
Да, говорит,
вы добрый,
вы хороший человек,
вы не то,
что наши соседи… нет,
вы не такой…
«Вот если бы я знала,
что я в живых останусь и опять в порядочные барышни попаду, мне бы стыдно было, точно стыдно… а то
что?» — «
Да кто
вам сказал,
что вы умрете?» — «Э, нет, полно, ты меня не обманешь, ты лгать не умеешь, посмотри на себя».
— Эх! — сказал он, — давайте-ка о чем-нибудь другом говорить или не хотите ли в преферансик по маленькой? Нашему брату, знаете ли, не след таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат думай об одном: как бы дети не пищали
да жена не бранилась. Ведь я с тех пор в законный, как говорится, брак вступить успел… Как же… Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого. Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен я
вам сказать, злая,
да благо спит целый день… А
что ж преферанс?
— Нет, старого времени мне особенно хвалить не из
чего. Вот хоть бы, примером сказать,
вы помещик теперь, такой же помещик, как ваш покойный дедушка, а уж власти
вам такой не будет!
да и
вы сами не такой человек. Нас и теперь другие господа притесняют; но без этого обойтись, видно, нельзя. Перемелется — авось мука будет. Нет, уж я теперь не увижу,
чего в молодости насмотрелся.
Ведь вот
вы, может, знаете, —
да как
вам своей земли не знать, — клин-то,
что идет от Чеплыгина к Малинину?..
Кричит: «Нет! меня
вам не провести! нет, не на того наткнулись! планы сюда! землемера мне подайте, христопродавца подайте сюда!» — «
Да какое, наконец, ваше требование?» — «Вот дурака нашли! эка!
вы думаете: я
вам так-таки сейчас мое требование и объявлю?.. нет,
вы планы сюда подайте, вот
что!» А сам рукой стучит по планам.
— Нет, уж вот от этого увольте, — поспешно проговорил он, — право… и сказал бы
вам…
да что! (Овсяников рукой махнул.) Станемте лучше чай кушать… Мужики, как есть мужики; а впрочем, правду сказать, как же и быть-то нам?
— Оно, пожалуй,
что так, — с улыбкой сказал Митя… — Ах,
да! чуть было не забыл: Фунтиков, Антон Парфеныч, к себе
вас в воскресенье просит откушать.
Пришлось нам с братом Авдюшкой,
да с Федором Михеевским,
да с Ивашкой Косым,
да с другим Ивашкой,
что с Красных Холмов,
да еще с Ивашкой Сухоруковым,
да еще были там другие ребятишки; всех было нас ребяток человек десять — как есть вся смена; но а пришлось нам в рольне заночевать, то есть не то чтобы этак пришлось, а Назаров, надсмотрщик, запретил; говорит: «
Что, мол,
вам, ребяткам, домой таскаться; завтра работы много, так
вы, ребятки, домой не ходите».
—
Вы только смотрите, того, туда ли он
вас привезет.
Да ось-то сами извольте выбрать: поздоровее ось извольте взять… А
что, Блоха, — прибавил он громко, —
что, у
вас хлебушком можно разжиться?
— Ведь
вы, может быть, не знаете, — продолжал он, покачиваясь на обеих ногах, — у меня там мужики на оброке. Конституция —
что будешь делать? Однако оброк мне платят исправно. Я бы их, признаться, давно на барщину ссадил,
да земли мало! я и так удивляюсь, как они концы с концами сводят. Впрочем, c’est leur affaire [Это их дело (фр.).]. Бурмистр у меня там молодец, une forte tête [Умная голова (фр.).], государственный человек!
Вы увидите… Как, право, это хорошо пришлось!
— Ах
вы, отцы наши, милостивцы… и… уж
что! Ей-богу, совсем дураком от радости стал… Ей-богу, смотрю
да не верю… Ах
вы, отцы наши!..
— Ну, отцы
вы наши, умолот-то не больно хорош.
Да что, батюшка Аркадий Павлыч, позвольте
вам доложить, дельцо какое вышло. (Тут он приблизился, разводя руками, к господину Пеночкину, нагнулся и прищурил один глаз.) Мертвое тело на нашей земле оказалось.
— И сам ума не приложу, батюшка, отцы
вы наши: видно, враг попутал.
Да, благо, подле чужой межи оказалось; а только,
что греха таить, на нашей земле. Я его тотчас на чужой-то клин и приказал стащить, пока можно было,
да караул приставил и своим заказал: молчать, говорю. А становому на всякий случай объяснил: вот какие порядки, говорю;
да чайком его,
да благодарность… Ведь
что, батюшка, думаете? Ведь осталось у чужаков на шее; а ведь мертвое тело,
что двести рублев — как калач.
—
Что вам надобно? о
чем вы просите? — спросил он строгим голосом и несколько в нос. (Мужики взглянули друг на друга и словечка не промолвили, только прищурились, словно от солнца,
да поскорей дышать стали.)
— Ну,
что же
вы? — заговорил опять г. Пеночкин, — языков у
вас нет,
что ли? Сказывай ты,
чего тебе надобно? — прибавил он, качнув головой на старика. —
Да не бойся, дурак.
—
Да чем порешим, Гаврила Антоныч? От
вас, так сказать, дело зависит:
вы, кажется, не охотствуете.
—
Да что, Николай Еремеич, — заговорил Куприян, — вот
вы теперь главным у нас конторщиком, точно; спору в том, точно, нету; а ведь и
вы под опалой находились, и в мужицкой избе тоже пожили.
—
Что ж
вы мне не изволите отвечать? — продолжал Павел. — Впрочем, нет… нет, — прибавил он, — этак не дело; криком
да бранью ничего не возьмешь. Нет,
вы мне лучше добром скажите, Николай Еремеич, за
что вы меня преследуете? за
что вы меня погубить хотите? Ну, говорите же, говорите.
— Здесь не место с
вами объясняться, — не без волнения возразил главный конторщик, —
да и не время. Только я, признаюсь, одному удивляюсь: с
чего вы взяли,
что я
вас погубить желаю или преследую?
Да и как, наконец, могу я
вас преследовать?
Вы не у меня в конторе состоите.
— Еще божитесь!
Да уж коли на то пошло, скажите: ну, не боитесь
вы Бога! Ну, за
что вы бедной девке жить не даете?
Что вам надобно от нее?
— Ну, как знаете. Самовар бы я
вам поставил,
да чаю у меня нету… Пойду посмотрю,
что ваша лошадь.
— Ну, хорошо, хорошо, ступай… Прекрасный человек, — продолжал Мардарий Аполлоныч, глядя ему вслед, — очень я им доволен; одно — молод еще. Всё проповеди держит,
да вот вина не пьет. Но вы-то как, мой батюшка?..
Что вы, как
вы? Пойдемте-ка на балкон — вишь, вечер какой славный.
—
Да притом, — продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный, дай Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал. А у меня, скажу
вам, такая примета: коли отец вор, то и сын вор; уж там как хотите… О, кровь, кровь — великое дело! Я, признаться
вам откровенно, из тех-то двух семей и без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды;
да не переводятся,
что будешь делать? Плодущи, проклятые.
—
Что вы, молодой человек,
что вы? — заговорил он, качая головой. —
Что я злодей,
что ли,
что вы на меня так уставились? Любяй
да наказует:
вы сами знаете.
Михей-то во как здоров!» — «Ну, и
что ж бы
вы его?» — «Мы бы его по спине,
да по спине».
— «
Что с
вами?» — «
Да вот
что, Капитон Тимофеич.
«
Да, Василий Дмитрич, худо; пришли бы
вы ко мне деньками двумя пораньше — и ничего бы, как рукой бы снял; а теперь у
вас воспаление, вон
что; того и гляди антонов огонь сделается».
—
Да нет, — перебил он меня, — такие ли бывают хозяева! Вот видите ли, — продолжал он, скрутив голову набок и прилежно насасывая трубку, —
вы так, глядя на меня, можете подумать,
что я и того… а ведь я, должен
вам признаться, воспитанье получил средственное; достатков не было.
Вы меня извините, я человек откровенный,
да и наконец…
— «
Да на
что она
вам?» — «Понравилась, матушка; войдите в мое положенье…
— «Так отчего же
вы мне ее уступить не хотите?» — «Оттого,
что мне не угодно; не угодно,
да и все тут.
— Ну, конечно, дело известное. Я не вытерпел: «
Да помилуйте, матушка,
что вы за ахинею порете? Какая тут женитьба? я просто желаю узнать от
вас, уступаете
вы вашу девку Матрену или нет?» Старуха заохала. «Ах, он меня обеспокоил! ах, велите ему уйти! ах!..» Родственница к ней подскочила и раскричалась на меня. А старуха все стонет: «
Чем это я заслужила?.. Стало быть, я уж в своем доме не госпожа? ах, ах!» Я схватил шляпу и, как сумасшедший, выбежал вон.
Да ведь с радости заплакал, а
вы что подумали?
Что ж
вы думаете? ведь узнала барыня Матрену и меня узнала, старая,
да жалобу на меня и подай: беглая, дескать, моя девка у дворянина Каратаева проживает;
да тут же и благодарность, как следует, предъявила.
— Ведь
что вы думаете? — продолжал он, ударив кулаком по столу и стараясь нахмурить брови, меж тем как слезы все еще бежали по его разгоряченным щекам, — ведь выдала себя девка, пошла
да и выдала себя…
— Не забывайте меня, Виктор Александрыч, — продолжала она умоляющим голосом. — Уж, кажется, я на
что вас любила, все, кажется, для
вас…
Вы говорите, отца мне слушаться, Виктор Александрыч…
Да как же мне отца-то слушаться…
— Договаривайте, друг мой, эх, договаривайте, — подхватил Лупихин. — Ведь
вас,
чего доброго, в судьи могут избрать, и изберут, посмотрите. Ну, за
вас, конечно, будут думать заседатели, положим;
да ведь надобно ж на всякий случай хоть чужую-то мысль уметь выговорить. Неравно заедет губернатор — спросит: отчего судья заикается? Ну, положим, скажут: паралич приключился; так бросьте ему, скажет, кровь. А оно в вашем положении, согласитесь сами, неприлично.
— Почему!
Да по одному звуку вашего голоса:
вы так небрежно мне отвечаете… А я совсем не то,
что вы думаете…
О Боже мой! если б они знали…
да я именно и гибну оттого,
что во мне решительно нет ничего оригинального, ничего, кроме таких выходок, как, например, мой теперешний разговор с
вами; но ведь эти выходки гроша медного не стоят.
—
Вы, милостивый государь, войдите в мое положение… Посудите сами, какую, ну, какую, скажите на милость, какую пользу мог я извлечь из энциклопедии Гегеля?
Что общего, скажите, между этой энциклопедией и русской жизнью? И как прикажете применить ее к нашему быту,
да не ее одну, энциклопедию, а вообще немецкую философию… скажу более — науку?
—
Да что ж
вы находите ужасного в кружке? — спросил я.
— А вот
что: кружок —
да это гибель всякого самобытного развития; кружок — это безобразная замена общества, женщины, жизни; кружок… о,
да постойте; я
вам скажу,
что такое кружок!
Хотел было съездить в Москву,
Да, во-первых, денег недостало, а во-вторых… я
вам уже сказывал,
что я смирился.
— Преудивительные-с! — с удовольствием возразил Недопюскин, — можно сказать, первые по губернии. (Он подвинулся ко мне.)
Да что-с! Пантелей Еремеич такой человек!
Что только пожелает, вот
что только вздумает — глядишь, уж и готово, все уж так и кипит-с. Пантелей Еремеич, скажу
вам…
Он не тотчас лишился памяти; он мог еще признать Чертопханова и даже на отчаянное восклицание своего друга: «
Что, мол, как это ты, Тиша, без моего разрешения оставляешь меня, не хуже Маши?» — ответил коснеющим языком: «А я П…а…сей Е…е…ич, се…
да ад
вас су… ша… ся».
—
Вы меня не узнаете, барин? — прошептал опять голос; он словно испарялся из едва шевелившихся губ. —
Да и где узнать! Я Лукерья… Помните,
что хороводы у матушки у вашей в Спасском водила… помните, я еще запевалой была?