Неточные совпадения
— Нет, — сказал я вслух, — тележки мне
не надо; я завтра около
твоей усадьбы похожу и, если позволишь, останусь ночевать у тебя в сенном сарае.
— Чего
твой муж нас в избу
не пустил?
— И пошел. Хотел было справиться,
не оставил ли покойник какого по себе добра, да толку
не добился. Я хозяину-то его говорю: «Я, мол, Филиппов отец»; а он мне говорит: «А я почем знаю? Да и сын
твой ничего, говорит,
не оставил; еще у меня в долгу». Ну, я и пошел.
Ну, думаю, видно, брат, господа-то
твои не на золоте едят…
Старушка меня со слезами благодарит; а я про себя думаю: «
Не стою я
твоей благодарности».
— Миловидка, Миловидка… Вот граф его и начал упрашивать: «Продай мне, дескать,
твою собаку: возьми, что хочешь». — «Нет, граф, говорит, я
не купец: тряпицы ненужной
не продам, а из чести хоть жену готов уступить, только
не Миловидку… Скорее себя самого в полон отдам». А Алексей Григорьевич его похвалил: «Люблю», — говорит. Дедушка-то ваш ее назад в карете повез; а как умерла Миловидка, с музыкой в саду ее похоронил — псицу похоронил и камень с надписью над псицей поставил.
— Ну,
не хвастайся: несдобровать ей,
твоей голове, — промолвил старик, — человек-то ты сумасшедший вовсе!
—
Не на
твои ли деньги? ась? Ну, ну, хорошо, скажу ему, скажу. Только
не знаю, — продолжал старик с недовольным лицом, — этот Гарпенченко, прости Господи, жила: векселя скупает, деньги в рост отдает, именья с молотка приобретает… И кто его в нашу сторону занес? Ох, уж эти мне заезжие!
Не скоро от него толку добьешься; а впрочем, посмотрим.
—
Не надо мне
твоей платы.
— Кучер
твой справедливый человек, — задумчиво отвечал мне Касьян, — а тоже
не без греха.
Что
твое жалованье!
не надо его совсем…
— Я тебя
не боюсь, — закричал он, — слышишь ли ты, молокосос! Я и с отцом
твоим справился, я и ему рога сломил, — тебе пример, смотри!
— Пьян!..
не на
твои ли деньги, душегубец окаянный, зверь, зверь, зверь!
— Хромая?
Не знаю, видно,
твой кучерок ее как-нибудь попортил… а я, как перед Богом…
Ну, Василий Дмитрич, — проговорил он наконец, — жаль мне тебя, сердечного, а ведь дело-то
твое неладно; ты болен
не на шутку; оставайся-ка здесь у меня; я, с своей стороны, все старание приложу, а впрочем, ни за что
не ручаюсь».
Даже здоровья
твоего не поправил сельский воздух: истаял ты, как свечка, бедняк!
— Ну, брат, потешил! — кричал Обалдуй,
не выпуская изнеможенного рядчика из своих объятий, — потешил, нечего сказать! Выиграл, брат, выиграл! Поздравляю — осьмуха
твоя! Яшке до тебя далеко… Уж я тебе говорю: далеко… А ты мне верь! (И он снова прижал рядчика к своей груди.)
— «Ну, вот видишь; а брат
твой от этого
не пропадет».
— Вот и это хороший человек…
Не правда ли, Вася, ты хороший человек? На
твое здоровье!
— Ты, Акулина, девка неглупая, — заговорил он наконец, — потому вздору
не говори. Я
твоего же добра желаю, понимаешь ты меня? Конечно, ты
не глупа,
не совсем мужичка, так сказать; и
твоя мать тоже
не всегда мужичкой была. Все же ты без образованья, — стало быть, должна слушаться, когда тебе говорят.
— Да нет, врешь же —
не уйдешь!
Не дождется тебя
твой Яфф!
— Зачем жаловаться, — проговорил с низким поклоном седобородый, степенный мужик, ни дать ни взять древний патриарх. (Жида он, впрочем, тузил
не хуже других.) Мы, батюшка Пантелей Еремеич,
твою милость знаем хорошо, много
твоей милостью довольны, что поучил нас!
— Коли ты царь, — промолвил с расстановкой Чертопханов (а он отроду и
не слыхивал о Шекспире), — подай мне все
твое царство за моего коня — так и того
не возьму! — Сказал, захохотал, поднял Малек-Аделя на дыбы, повернул им на воздухе, на одних задних ногах, словно волчком или юлою — и марш-марш! Так и засверкал по жнивью. А охотник (князь, говорят, был богатейший) шапку оземь — да как грянется лицом в шапку! С полчаса так пролежал.
— Лейба! — подхватил Чертопханов. — Лейба, ты хотя еврей и вера
твоя поганая, а душа у тебя лучше иной христианской! Сжалься ты надо мною! Одному мне ехать незачем, один я этого дела
не обломаю. Я горячка — а ты голова, золотая голова! Племя ваше уж такое: без науки все постигло! Ты, может, сомневаешься: откуда, мол, у него деньги? Пойдем ко мне в комнату, я тебе и деньги все покажу. Возьми их, крест с шеи возьми — только отдай мне Малек-Аделя, отдай, отдай!
— Это, однако же, ужасно,
твое положение! — воскликнул я… и,
не зная, что прибавить, спросил: — А что же Поляков Василий? — Очень глуп был этот вопрос.
Намеднись отец Алексей, священник, стал меня причащать, да и говорит: «Тебя, мол, исповедовать нечего: разве ты в
твоем состоянии согрешить можешь?» Но я ему ответила: «А мысленный грех, батюшка?» — «Ну, — говорит, а сам смеется, — это грех
не великий».
— Какая
твоя вина, барин! Своей судьбы
не минуешь! Ну, кудластый, лошадушка моя верная, — обратился Филофей к кореннику, — ступай, брат, вперед! Сослужи последнюю службу! Все едино… Господи! бо-слови!
Неточные совпадения
Хлестаков. Я уж
не помню
твоих глупых счетов. Говори, сколько там?
Анна Андреевна. Ну, Машенька, нам нужно теперь заняться туалетом. Он столичная штучка: боже сохрани, чтобы чего-нибудь
не осмеял. Тебе приличнее всего надеть
твое голубое платье с мелкими оборками.
Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове; ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на них?
не нужно тебе глядеть на них. Тебе есть примеры другие — перед тобою мать
твоя. Вот каким примерам ты должна следовать.
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами!
не дадите ни слова поговорить о деле. Ну что, друг, как
твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что
не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша»
не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на
твою голову и на
твою важность!