Неточные совпадения
— Отчего ты
не лежишь, как
я, на груди? — начал Шубин.
— Нет-с; это
не по моей части-с, — возразил Шубин и надел шляпу на затылок. —
Я мясник-с; мое дело — мясо, мясо лепить, плечи, ноги, руки, а тут и формы нет, законченности нет, разъехалось во все стороны… Пойди поймай!
— Постой, постой, — возразил Берсенев. — Это парадокс. Если ты
не будешь сочувствовать красоте, любить ее всюду, где бы ты ее ни встретил, так она тебе и в твоем искусстве
не дастся. Если прекрасный вид, прекрасная музыка ничего
не говорят твоей душе,
я хочу сказать, если ты им
не сочувствуешь…
— Совсем с ума сошел старец. Сидит по целым дням у своей Августины Христиановны, скучает страшно, а сидит. Глазеют друг на друга, так глупо… Даже противно смотреть. Вот поди ты! Каким семейством Бог благословил этого человека: нет, подай ему Августину Христиановну!
Я ничего
не знаю гнуснее ее утиной физиономии! На днях
я вылепил ее карикатуру, в дантовском вкусе. Очень вышло недурно.
Я тебе покажу.
—
Я не совсем согласен с тобою, — начал он, —
не всегда природа намекает нам на… любовь. (Он
не сразу произнес это слово.) Она также грозит нам; она напоминает о страшных… да, о недоступных тайнах.
Не она ли должна поглотить нас,
не беспрестанно ли она поглощает нас? В ней и жизнь и смерть; и смерть в ней так же громко говорит, как и жизнь.
«Мой бог — Бог светлый и веселый!»
Я было так начал одно стихотворение; сознайся: славный первый стих, да второго никак подобрать
не мог.
— Да вот, например, мы с тобой, как ты говоришь, молоды, мы хорошие люди, положим; каждый из нас желает для себя счастья… Но такое ли это слово «счастье», которое соединило, воспламенило бы нас обоих, заставило бы нас подать друг другу руки?
Не эгоистическое ли,
я хочу сказать,
не разъединяющее ли это слово?
— Какой это Инсаров? Ах да, этот серб или болгар, о котором ты
мне говорил? Патриот этот? Уж
не он ли внушил тебе все эти философические мысли?
—
Я бы опять выкупался, — заговорил Шубин, — да боюсь опоздать. Посмотри на реку: она словно нас манит. Древние греки в ней признали бы нимфу. Но мы
не греки, о нимфа! мы толстокожие скифы.
— И все-таки
я скажу, что эти деньги
не были истрачены даром.
Я увидал там такие типы, особенно женские… Конечно,
я знаю: вне Италии нет спасения!
— Ставассер полетел же… И
не он один. А
не полечу — значит,
я пингуин морской, без крыльев.
Мне душно здесь, в Италию хочу, — продолжал Шубин, — там солнце, там красота…
— Что
я слышу? — заговорил, всплеснув руками, Шубин. — Неужели вы, восхитительная Зоя, в такую жару решились идти нас отыскивать? Так ли
я должен понять смысл вашей речи? Скажите, неужели? Или нет, лучше
не произносите этого слова: раскаяние убьет
меня мгновенно.
— Ах, перестаньте, Павел Яковлевич, — возразила
не без досады девушка, — отчего вы никогда
не говорите со
мной серьезно?
Я рассержусь, — прибавила она с кокетливой ужимкой и надула губки.
— Вы
не рассердитесь на
меня, идеальная Зоя Никитишна; вы
не захотите повергнуть
меня в мрачную бездну исступленного отчаяния. А серьезно
я говорить
не умею, потому что
я не серьезный человек.
— Павел Яковлевич!
Я рассержусь! Hélène пошла было со
мною, — продолжала она, — да осталась в саду. Ее жара испугала, но
я не боюсь жары. Пойдемте.
«Да, — думал он, самодовольно опуская углы губ и покачиваясь, —
меня удовлетворить
не легко;
меня не надуешь».
— Пойдемте же кушать, пойдемте, — проговорила жалостливым голосом хозяйка, и все отправились в столовую. — Сядьте подле
меня, Zoe, — промолвила Анна Васильевна, — а ты, Hélène, займи гостя, а ты, Paul, пожалуйста,
не шали и
не дразни Zoe. У
меня голова болит сегодня.
Анна Васильевна проговорила было: «Отчего же вы
не идете тоже гулять? — но,
не дождавшись ответа, прибавила: — Сыграйте
мне что-нибудь такое грустное…»
— Вполне, Елена Николаевна, вполне. Какое же может быть лучше призвание? Помилуйте, пойти по следам Тимофея Николаевича… Одна мысль о подобной деятельности наполняет
меня радостью и смущением, да… смущением, которого… которое происходит от сознания моих малых сил. Покойный батюшка благословил
меня на это дело…
Я никогда
не забуду его последних слов.
— Вовсе
не лекцию, — пробормотал Берсенев и покраснел, —
я хотел…
— Ну полноте,
не сердитесь, — промолвил он спустя немного. —
Я виноват. Но в самом деле, что за охота, помилуйте, теперь, в такую погоду, под этими деревьями, толковать о философии? Давайте лучше говорить о соловьях, о розах, о молодых глазах и улыбках.
—
Я не думала отсылать вас отсюда.
— Вы хотите сказать, — продолжал запальчиво Шубин, — что
я не стою другого общества, что
я ей под пару, что
я так же пуст, и вздорен, и мелок, как эта сладковатая немочка?
Не так ли-с?
— А! Упрек! Упрек теперь! — воскликнул Шубин. — Ну да,
я не скрываю, была минута, именно одна минута, когда эти свежие, пошлые щечки… Но если б
я захотел отплатить вам упреком и напомнить вам… Прощайте-с, — прибавил он вдруг, —
я готов завраться.
— Да, — возразила Елена, — но Павел до сих пор еще ничем
не упрочил за собой этого права. Что он сделал до сих пор? Дайте
мне руку и пойдемте по аллее. Он помешал нам. Мы говорили о сочинении вашего батюшки.
— Впусти
меня, Павел, полно капризничать; как тебе
не стыдно?
—
Я не капризничаю,
я сплю и вижу во сне Зою.
— Перестань, пожалуйста. Ты
не ребенок. Впусти
меня.
Мне нужно с тобою поговорить.
—
Я рад, что ты пошел по этой дороге, — с трудом проговорил он, —
я бы всю ночь
не заснул, если б
я не догнал тебя. Дай
мне руку. Ведь ты домой идешь?
—
Не правда ли,
я был очень глуп сегодня? — спросил внезапно Шубин.
— Откровенно говоря, да.
Я тебя понять
не мог.
Я тебя таким никогда
не видал. И отчего ты рассердился, помилуй! Из-за каких пустяков?
— Гм, — промычал Шубин. — Вот как ты выражаешься, а
мне не до пустяков. Видишь ли, — прибавил он, —
я должен тебе заметить, что
я… что… Думай обо
мне, что хочешь…
я… ну да!
Я влюблен в Елену.
Было время,
я ей нравился: но, во-первых,
я для нее слишком легкомысленный молодой человек, а ты существо серьезное, ты нравственно и физически опрятная личность, ты… постой,
я не кончил, ты добросовестно-умеренный энтузиаст, истый представитель тех жрецов науки, которыми, — нет,
не которыми, — коими столь справедливо гордится класс среднего русского дворянства!
— Ну да, плечи, руки,
не все ли равно? Елена застала
меня посреди этих свободных занятий после обеда, а перед обедом
я в ее присутствии бранил Зою. Елена, к сожалению,
не понимает всей естественности подобных противоречий. Тут ты подвернулся: ты веришь… во что бишь ты веришь?.. ты краснеешь, смущаешься, толкуешь о Шиллере, о Шеллинге (она же все отыскивает замечательных людей), вот ты и победил, а
я, несчастный, стараюсь шутить… и… между тем…
Лавочник, человек пухлый и равнодушный ко всему на свете, как все загородные мелочные торговцы, крякнул и зевнул ей вслед, а Шубин обратился к Берсеневу со словами: «Это… это, вот видишь… тут есть у
меня знакомое семейство… так это у них… ты
не подумай…» — и,
не докончив речи, побежал за уходившею девушкой.
— Утри по крайней мере свои слезы, — крикнул ему Берсенев и
не мог удержаться от смеха. Но когда он вернулся домой, на лице его
не было веселого выражения; он
не смеялся более. Он ни на одно мгновение
не поверил тому, что сказал ему Шубин, но слово, им произнесенное, запало глубоко ему в душу. «Павел
меня дурачил, — думал он, — но она когда-нибудь полюбит… Кого полюбит она?»
«Прав Павел, — думал он, —
я предчувствую: этот вечер
не повторится».
— Сядьте, — сказал он и сам присел на край стола. — У
меня, вы видите, еще беспорядок, — прибавил Инсаров, указывая на груду бумаг и книг на полу, — еще
не обзавелся, как должно. Некогда еще было.
— Очень вам благодарен, Андрей Петрович; но
я полагаю, средства мои
мне не позволяют.
—
Не позволяют жить на даче.
Мне две квартиры держать невозможно.
— Да ведь
я… — начал было Берсенев и остановился. — Вам от этого никаких лишних расходов бы
не было, — продолжал он. — Здешняя квартира осталась бы, положим, за вами; зато там все очень дешево; можно бы даже так устроиться, чтоб обедать, например, вместе.
— По расчету… Да помилуйте, она
мне совсем
не нужна. Просто стоит пустая.
— Да, — начал он, — в наше время молодые люди были иначе воспитаны. Молодые люди
не позволяли себе манкировать старшим. (Он произнес: ман в нос, по-французски.) А теперь
я только гляжу и удивляюсь. Может быть,
не прав
я, а они правы; может быть. Но все же у
меня есть свой взгляд на вещи:
не олухом же
я родился. Как вы об этом думаете, Увар Иванович?
— Елену Николаевну, например, — продолжал Николай Артемьевич, — Елену Николаевну
я не понимаю, точно.
Я для нее
не довольно возвышен.
Ну, прекрасно;
я это знаю и уж
не суюсь.
Но господин Шубин… положим, он артист удивительный, необыкновенный,
я об этом
не спорю; однако манкировать старшему, человеку, которому он все-таки, можно сказать, обязан многим, — это
я, признаюсь, dans mon gros bon sens [При всем моем здравом смысле (фр.).] допустить
не могу.