Неточные совпадения
— Я здесь с коляской, но и для твоего тарантаса есть тройка, — хлопотливо говорил Николай Петрович, между тем
как Аркадий пил воду из железного ковшика, принесенного хозяйкой постоялого двора, а Базаров закурил трубку и подошел к ямщику, отпрягавшему лошадей, — только коляска двухместная, и вот я не
знаю,
как твой приятель…
— А вот на что, — отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда не потакал им и обходился с ними небрежно, — я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается; а так
как мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду
знать, что и у нас внутри делается.
— Вот видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, —
как несправедливо ты судишь о дяде! Я уже не говорю о том, что он не раз выручал отца из беды, отдавал ему все свои деньги, — имение, ты, может быть, не
знаешь, у них не разделено, — но он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон…
— Воспитание? — подхватил Базаров. — Всякий человек сам себя воспитать должен — ну хоть
как я, например… А что касается до времени — отчего я от него зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня. Нет, брат, это все распущенность, пустота! И что за таинственные отношения между мужчиной и женщиной? Мы, физиологи,
знаем,
какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться,
как ты говоришь, загадочному взгляду? Это все романтизм, чепуха, гниль, художество. Пойдем лучше смотреть жука.
— Нет, нет! — воскликнул с внезапным порывом Павел Петрович, — я не хочу верить, что вы, господа, точно
знаете русский народ, что вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский народ не такой,
каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он — патриархальный, он не может жить без веры…
— Гм!.. Действовать, ломать… — продолжал он. — Но
как же это ломать, не
зная даже почему?
Представилась ему опять покойница жена, но не такою,
какою он ее
знал в течение многих лет, не домовитою, доброю хозяйкою, а молодою девушкой с тонким станом, невинно-пытливым взглядом и туго закрученною косой над детскою шейкой.
О,
как Базаров посмеялся бы над ним, если б он
узнал, что в нем тогда происходило!
—
Знаешь ли что? — говорил в ту же ночь Базаров Аркадию. — Мне в голову пришла великолепная мысль. Твой отец сказывал сегодня, что он получил приглашение от этого вашего знатного родственника. Твой отец не поедет; махнем-ка мы с тобой в ***; ведь этот господин и тебя зовет. Вишь,
какая сделалась здесь погода; а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся дней пять-шесть, и баста!
— Да, я. И
знаете ли, с
какою целью? Куклы делать, головки, чтобы не ломались. Я ведь тоже практическая. Но все еще не готово. Нужно еще Либиха почитать. Кстати, читали вы статью Кислякова о женском труде в «Московских ведомостях»? Прочтите, пожалуйста. Ведь вас интересует женский вопрос? И школы тоже? Чем ваш приятель занимается?
Как его зовут?
Аркадий танцевал плохо,
как мы уже
знаем, а Базаров вовсе не танцевал: они оба поместились в уголке; к ним присоединился Ситников. Изобразив на лице своем презрительную насмешку и отпуская ядовитые замечания, он дерзко поглядывал кругом и, казалось, чувствовал истинное наслаждение. Вдруг лицо его изменилось, и, обернувшись к Аркадию, он,
как бы с смущением, проговорил: «Одинцова приехала».
— Экой ты чудак! — небрежно перебил Базаров. — Разве ты не
знаешь, что на нашем наречии и для нашего брата «неладно» значит «ладно»? Пожива есть, значит. Не сам ли ты сегодня говорил, что она странно вышла замуж, хотя, по мнению моему, выйти за богатого старика — дело ничуть не странное, а, напротив, благоразумное. Я городским толкам не верю; но люблю думать,
как говорит наш образованный губернатор, что они справедливы.
— А кто ее
знает! Вишь,
как она себя заморозила! — возразил Базаров и, помолчав немного, прибавил: — Герцогиня, владетельная особа. Ей бы только шлейф сзади носить да корону на голове.
—
Как это вы успели меня
узнать так скоро? Я, во-первых, нетерпелива и настойчива, спросите лучше Катю; а во-вторых, я очень легко увлекаюсь.
— Нет, есть:
как между больным и здоровым. Легкие у чахоточного не в том положении,
как у нас с вами, хоть устроены одинаково. Мы приблизительно
знаем, отчего происходят телесные недуги; а нравственные болезни происходят от дурного воспитания, от всяких пустяков, которыми сызмала набивают людские головы, от безобразного состояния общества, одним словом. Исправьте общество, и болезней не будет.
Как все женщины, которым не удалось полюбить, она хотела чего-то, сама не
зная, чего именно.
Вечером того же дня Одинцова сидела у себя в комнате с Базаровым, а Аркадий расхаживал по зале и слушал игру Кати. Княжна ушла к себе наверх; она вообще терпеть не могла гостей, и в особенности этих «новых оголтелых»,
как она их называла. В парадных комнатах она только дулась; зато у себя, перед своею горничной, она разражалась иногда такою бранью, что чепец прыгал у ней на голове вместе с накладкой. Одинцова все это
знала.
— А помните: вы меня уверяли, что книга не может заменить… я забыла,
как вы выразились, но вы
знаете, что я хочу сказать… помните?
— Перестаньте! Возможно ли, чтобы вы удовольствовались такою скромною деятельностью, и не сами ли вы всегда утверждаете, что для вас медицина не существует. Вы — с вашим самолюбием — уездный лекарь! Вы мне отвечаете так, чтобы отделаться от меня, потому что вы не имеете никакого доверия ко мне. А
знаете ли, Евгений Васильич, что я умела бы понять вас: я сама была бедна и самолюбива,
как вы; я прошла, может быть, через такие же испытания,
как и вы.
Анне Сергеевне хотелось сказать ему какое-нибудь доброе слово, но она не
знала,
как заговорить с ним…
— По непринужденности обращения, — заметил Аркадию Базаров, — и по игривости оборотов речи ты можешь судить, что мужики у моего отца не слишком притеснены. Да вот и он сам выходит на крыльцо своего жилища. Услыхал,
знать, колокольчик. Он, он —
узнаю его фигуру. Эге-ге!
как он, однако, поседел, бедняга!
— Вы хотите
знать,
как мы встретились?
— Да, — начал Базаров, — странное существо человек.
Как посмотришь этак сбоку да издали на глухую жизнь,
какую ведут здесь «отцы», кажется: чего лучше? Ешь, пей и
знай, что поступаешь самым правильным, самым разумным манером. Ан нет; тоска одолеет. Хочется с людьми возиться, хоть ругать их, да возиться с ними.
— Лекарская? — повторила Фенечка и повернулась к нему. — А
знаете что? Ведь с тех пор,
как вы мне те капельки дали, помните? уж
как Митя спит хорошо! Я уж и не придумаю,
как мне вас благодарить; такой вы добрый, право.
— А вы небось не
знаете? Понюхайте,
как славно пахнет роза, что вы мне дали.
— А вот извольте выслушать. В начале вашего пребывания в доме моего брата, когда я еще не отказывал себе в удовольствии беседовать с вами, мне случалось слышать ваши суждения о многих предметах; но, сколько мне помнится, ни между нами, ни в моем присутствии речь никогда не заходила о поединках, о дуэли вообще. Позвольте
узнать,
какое ваше мнение об этом предмете?
Так выражалась Анна Сергеевна, и так выражался Базаров; они оба думали, что говорили правду. Была ли правда, полная правда, в их словах? Они сами этого не
знали, а автор и подавно. Но беседа у них завязалась такая,
как будто они совершенно поверили друг другу.
— В
какую это роль, позвольте
узнать?
— Роль тетки, наставницы, матери,
как хотите назовите. Кстати,
знаете ли, что я прежде хорошенько не понимала вашей тесной дружбы с Аркадием Николаичем; я находила его довольно незначительным. Но теперь я его лучше
узнала и убедилась, что он умен… А главное, он молод, молод… не то, что мы с вами, Евгений Васильич.
Он
знал, что Анна Сергеевна сидит наедине с Базаровым, и ревности он не чувствовал,
как бывало; напротив, лицо его тихо светлело; казалось, он и дивился чему-то, и радовался, и решался на что-то.
— Катерина Сергеевна, — заговорил он с какою-то застенчивою развязностью, — с тех пор
как я имею счастье жить в одном доме с вами, я обо многом с вами беседовал, а между тем есть один очень важный для меня… вопрос, до которого я еще не касался. Вы заметили вчера, что меня здесь переделали, — прибавил он, и ловя и избегая вопросительно устремленный на него взор Кати. — Действительно, я во многом изменился, и это вы
знаете лучше всякого другого, — вы, которой я, в сущности, и обязан этою переменой.
— Вы
знаете, что не это было причиною нашей размолвки. Но
как бы то ни было, мы не нуждались друг в друге, вот главное; в нас слишком много было…
как бы это сказать… однородного. Мы это не сразу поняли. Напротив, Аркадий…
— Разумеется… Но что же мы стоим? Пойдемте.
Какой странный разговор у нас, не правда ли? И могла ли я ожидать, что буду говорить так с вами? Вы
знаете, что я вас боюсь… и в то же время я вам доверяю, потому что в сущности вы очень добры.
«Енюшенька!» — бывало скажет она, — а тот еще не успеет оглянуться,
как уж она перебирает шнурками ридикюля и лепечет: «Ничего, ничего, я так», — а потом отправится к Василию Ивановичу и говорит ему, подперши щеку: «
Как бы, голубчик,
узнать: чего Енюша желает сегодня к обеду, щей или борщу?
— Похвально! — промолвил наконец отец Алексей, не
зная, что отвечать и
как отделаться от пришедшего в экстаз старика.
— Кто такой Аркадий Николаич? — проговорил Базаров
как бы в раздумье. — Ах да! птенец этот! Нет, ты его не трогай: он теперь в галки попал. Не удивляйся, это еще не бред. А ты пошли нарочного к Одинцовой, Анне Сергеевне, тут есть такая помещица…
Знаешь? (Василий Иванович кивнул головой.) Евгений, мол, Базаров кланяться велел и велел сказать, что умирает. Ты это исполнишь?
— Меня вы забудете, — начал он опять, — мертвый живому не товарищ. Отец вам будет говорить, что вот, мол,
какого человека Россия теряет… Это чепуха; но не разуверяйте старика. Чем бы дитя ни тешилось… вы
знаете. И мать приласкайте. Ведь таких людей,
как они, в вашем большом свете днем с огнем не сыскать… Я нужен России… Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник… мясо продает… мясник… постойте, я путаюсь… Тут есть лес…