Неточные совпадения
Агафоклея Кузьминишна скоро за ним последовала:
она не могла привыкнуть к глухой столичной жизни; тоска отставного существованья
ее загрызла.
Супруги жили очень хорошо и тихо: они почти никогда
не расставались, читали вместе, играли в четыре руки на фортепьяно, пели дуэты;
она сажала цветы и наблюдала за птичным двором, он изредка ездил на охоту и занимался хозяйством, а Аркадий рос да рос — тоже хорошо и тихо.
—
Не называй
ее, пожалуйста, громко… Ну да…
она теперь живет у меня. Я
ее поместил в доме… там были две небольшие комнатки. Впрочем, это все можно переменить.
Николай Петрович умолк, а Аркадий, который начал было слушать его
не без некоторого изумления, но и
не без сочувствия, поспешил достать из кармана серебряную коробочку со спичками и послал
ее Базарову с Петром.
Толпа дворовых
не высыпала на крыльцо встречать господ; показалась всего одна девочка лет двенадцати, а вслед за
ней вышел из дому молодой парень, очень похожий на Петра, одетый в серую ливрейную куртку [Ливрейная куртка — короткая ливрея, повседневная одежда молодого слуги.] с белыми гербовыми пуговицами, слуга Павла Петровича Кирсанова.
Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегка наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки
не подал и даже положил
ее обратно в карман.
Базаров ушел, а Аркадием овладело радостное чувство. Сладко засыпать в родимом доме, на знакомой постели, под одеялом, над которым трудились любимые руки, быть может руки нянюшки, те ласковые, добрые и неутомимые руки. Аркадий вспомнил Егоровну, и вздохнул, и пожелал
ей царствия небесного… О себе он
не молился.
— А вот на что, — отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда
не потакал им и обходился с ними небрежно, — я лягушку распластаю да посмотрю, что у
нее там внутри делается; а так как мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду знать, что и у нас внутри делается.
— Ты мне даешь смелость спросить тебя…
Не оттого ли Фен…
не оттого ли
она не приходит сюда чай разливать, что я здесь?
— Напрасно ж
она стыдится. Во-первых, тебе известен мой образ мыслей (Аркадию очень было приятно произнести эти слова), а во-вторых — захочу ли я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки? Притом, я уверен, ты
не мог сделать дурной выбор; если ты позволил
ей жить с тобой под одною кровлей, стало быть
она это заслуживает: во всяком случае, сын отцу
не судья, и в особенности я, и в особенности такому отцу, который, как ты, никогда и ни в чем
не стеснял моей свободы.
— Спасибо, Аркаша, — глухо заговорил Николай Петрович, и пальцы его опять заходили по бровям и по лбу. — Твои предположения действительно справедливы. Конечно, если б эта девушка
не стоила… Это
не легкомысленная прихоть. Мне нелегко говорить с тобой об этом; но ты понимаешь, что
ей трудно было прийти сюда при тебе, особенно в первый день твоего приезда.
В то время в петербургском свете изредка появлялась женщина, которую
не забыли до сих пор, княгиня Р. У
ней был благовоспитанный и приличный, но глуповатый муж и
не было детей.
Она слыла за легкомысленную кокетку, с увлечением предавалась всякого рода удовольствиям, танцевала до упаду, хохотала и шутила с молодыми людьми, которых принимала перед обедом в полумраке гостиной, а по ночам плакала и молилась,
не находила нигде покою и часто до самого утра металась по комнате, тоскливо ломая руки, или сидела, вся бледная и холодная, над Псалтырем.
Она была удивительно сложена;
ее коса золотого цвета и тяжелая, как золото, падала ниже колен, но красавицей
ее никто бы
не назвал; во всем
ее лице только и было хорошего, что глаза, и даже
не самые глаза — они были невелики и серы, — но взгляд их, быстрый и глубокий, беспечный до удали и задумчивый до уныния, — загадочный взгляд.
Павел Петрович встретил
ее на одном бале, протанцевал с
ней мазурку, в течение которой
она не сказала ни одного путного слова, и влюбился в
нее страстно.
Напротив: он еще мучительнее, еще крепче привязался к этой женщине, в которой, даже тогда, когда
она отдавалась безвозвратно, все еще как будто оставалось что-то заветное и недоступное, куда никто
не мог проникнуть.
Казалось,
она находилась во власти каких-то тайных, для
нее самой неведомых сил; они играли
ею, как хотели;
ее небольшой ум
не мог сладить с их прихотью.
Все
ее поведение представляло ряд несообразностей; единственные письма, которые могли бы возбудить справедливые подозрения
ее мужа,
она написала к человеку почти
ей чужому, а любовь
ее отзывалась печалью:
она уже
не смеялась и
не шутила с тем, кого избирала, и слушала его и глядела на него с недоумением.
Тяжело было Павлу Петровичу даже тогда, когда княгиня Р. его любила; но когда
она охладела к нему, а это случилось довольно скоро, он чуть с ума
не сошел.
Он терзался и ревновал,
не давал
ей покою, таскался за
ней повсюду;
ей надоело его неотвязное преследование, и
она уехала за границу.
Он вышел в отставку, несмотря на просьбы приятелей, на увещания начальников, и отправился вслед за княгиней; года четыре провел он в чужих краях, то гоняясь за
нею, то с намерением теряя
ее из виду; он стыдился самого себя, он негодовал на свое малодушие… но ничто
не помогало.
В Бадене [Баден — знаменитый курорт.] он как-то опять сошелся с
нею по-прежнему; казалось, никогда еще
она так страстно его
не любила… но через месяц все уже было кончено: огонь вспыхнул в последний раз и угас навсегда.
В 48-м году это различие уменьшилось: Николай Петрович потерял жену, Павел Петрович потерял свои воспоминания; после смерти княгини он старался
не думать о
ней.
Зато, поселившись однажды в деревне, он уже
не покидал
ее, даже и в те три зимы, которые Николай Петрович провел в Петербурге с сыном.
— Извините, если я помешал, — начал Павел Петрович,
не глядя на
нее, — мне хотелось только попросить вас… сегодня, кажется, в город посылают… велите купить для меня зеленого чаю.
— Да полфунта довольно будет, я полагаю. А у вас здесь, я вижу, перемена, — прибавил он, бросив вокруг быстрый взгляд, который скользнул и по лицу Фенечки. — Занавески вот, — промолвил он, видя, что
она его
не понимает.
Павел Петрович умолк. «Теперь уйдет», — думала Фенечка, но он
не уходил, и
она стояла перед ним как вкопанная, слабо перебирая пальцами.
Фенечка вся покраснела от смущения и от радости.
Она боялась Павла Петровича: он почти никогда
не говорил с
ней.
— Дуняша, — кликнула
она, — принесите Митю (Фенечка всем в доме говорила вы).А
не то погодите; надо ему платьице надеть.
Николай Петрович в то время только что переселился в новую свою усадьбу и,
не желая держать при себе крепостных людей, искал наемных; хозяйка, с своей стороны, жаловалась на малое число проезжающих в городе, на тяжелые времена; он предложил
ей поступить к нему в дом в качестве экономки;
она согласилась.
О Фенечке, которой тогда минул уже семнадцатый год, никто
не говорил, и редкий
ее видел:
она жила тихонько, скромненько, и только по воскресеньям Николай Петрович замечал в приходской церкви, где-нибудь в сторонке, тонкий профиль
ее беленького лица.
В одно утро Арина явилась к нему в кабинет и, по обыкновению низко поклонившись, спросила его,
не может ли он помочь
ее дочке, которой искра из печки попала в глаз.
Николай Петрович
не дал
ей своей руки и, сконфузившись, сам поцеловал
ее в наклоненную голову, в пробор.
Фенечкин глаз скоро выздоровел, но впечатление, произведенное
ею на Николая Петровича, прошло
не скоро.
Он начал с большим вниманием глядеть на
нее в церкви, старался заговаривать с
нею. Сначала
она его дичилась и однажды, перед вечером, встретив его на узкой тропинке, проложенной пешеходами через ржаное поле, зашла в высокую, густую рожь, поросшую полынью и васильками, чтобы только
не попасться ему на глаза. Он увидал
ее головку сквозь золотую сетку колосьев, откуда
она высматривала, как зверок, и ласково крикнул
ей...
— Здравствуйте, — прошептала
она,
не выходя из своей засады.
— Bene. [Хорошо (лат.).] Мне нравится в
ней то, что
она не слишком конфузится. Иной, пожалуй, это-то и осудил бы в
ней. Что за вздор? чего конфузиться?
Она мать — ну и права.
— Как тебе
не стыдно предполагать во мне такие мысли! — с жаром подхватил Аркадий. — Я
не с этой точки зрения почитаю отца неправым; я нахожу, что он должен бы жениться на
ней.
— И природа пустяки в том значении, в каком ты
ее понимаешь. Природа
не храм, а мастерская, и человек в
ней работник.
Наступили лучшие дни в году — первые дни июня. Погода стояла прекрасная; правда, издали грозилась опять холера, но жители…й губернии успели уже привыкнуть к
ее посещениям. Базаров вставал очень рано и отправлялся версты за две, за три,
не гулять — он прогулок без цели терпеть
не мог, — а собирать травы, насекомых. Иногда он брал с собой Аркадия. На возвратном пути у них обыкновенно завязывался спор, и Аркадий обыкновенно оставался побежденным, хотя говорил больше своего товарища.
— Да, — заметил Николай Петрович, — он самолюбив. Но без этого, видно, нельзя; только вот чего я в толк
не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы
не отстать от века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают; читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень с современными требованиями, — а они говорят, что песенка моя спета. Да что, брат, я сам начинаю думать, что
она точно спета.
Эта последняя фраза, видимо,
не понравилась Базарову; от
нее веяло философией, то есть романтизмом, ибо Базаров и философию называл романтизмом; но он
не почел за нужное опровергать своего молодого ученика.
Однажды я с покойницей матушкой поссорился:
она кричала,
не хотела меня слушать…
Я, наконец, сказал
ей, что вы, мол, меня понять
не можете; мы, мол, принадлежим к двум различным поколениям.
— Вам больше чаю
не угодно? — промолвила Фенечка, просунув голову в дверь:
она не решалась войти в гостиную, пока в
ней раздавались голоса споривших.
Представилась ему опять покойница жена, но
не такою, какою он
ее знал в течение многих лет,
не домовитою, доброю хозяйкою, а молодою девушкой с тонким станом, невинно-пытливым взглядом и туго закрученною косой над детскою шейкой.
Он
не старался уяснить самому себе свою мысль, но он чувствовал, что ему хотелось удержать то блаженное время чем-нибудь более сильным, нежели память; ему хотелось вновь осязать близость своей Марии, ощутить
ее теплоту и дыхание, и ему уже чудилось, как будто над ним…
Он вздрогнул. Ему
не стало ни больно, ни совестно… Он
не допускал даже возможности сравнения между женой и Фенечкой, но он пожалел о том, что
она вздумала его отыскивать.
Ее голос разом напомнил ему: его седые волосы, его старость, его настоящее…
— Поверите ли, — продолжал он, — что, когда при мне Евгений Васильевич в первый раз сказал, что
не должно признавать авторитетов, я почувствовал такой восторг… словно прозрел! «Вот, — подумал я, — наконец нашел я человека!» Кстати, Евгений Васильевич, вам непременно надобно сходить к одной здешней даме, которая совершенно в состоянии понять вас и для которой ваше посещение будет настоящим праздником; вы, я думаю, слыхали о
ней?
— Кукшина, Eudoxie, Евдоксия Кукшина. Это замечательная натура, émancipée [Свободная от предрассудков (фр.).] в истинном смысле слова, передовая женщина. Знаете ли что? Пойдемте теперь к
ней все вместе.
Она живет отсюда в двух шагах. Мы там позавтракаем. Ведь вы еще
не завтракали?