Неточные совпадения
— Да, — проговорил он, ни на кого
не глядя, — беда пожить этак годков пять в деревне, в отдалении от великих умов! Как
раз дурак дураком станешь. Ты стараешься
не забыть того, чему тебя учили, а там — хвать! — оказывается, что все это вздор, и тебе говорят, что путные люди этакими пустяками больше
не занимаются и что ты, мол, отсталый колпак. [Отсталый колпак — в то время старики носили ночные колпаки.] Что делать! Видно, молодежь, точно, умнее нас.
В Бадене [Баден — знаменитый курорт.] он как-то опять сошелся с нею по-прежнему; казалось, никогда еще она так страстно его
не любила… но через месяц все уже было кончено: огонь вспыхнул в последний
раз и угас навсегда.
— Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту убили, раскис и опустился до того, что ни на что
не стал способен, этакой человек —
не мужчина,
не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше знать; но дурь из него
не вся вышла. Я уверен, что он
не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и
раз в месяц избавит мужика от экзекуции.
Базаров продолжал хохотать; но Аркадий, как ни благоговел перед своим учителем, на этот
раз даже
не улыбнулся.
Он вздрогнул. Ему
не стало ни больно, ни совестно… Он
не допускал даже возможности сравнения между женой и Фенечкой, но он пожалел о том, что она вздумала его отыскивать. Ее голос
разом напомнил ему: его седые волосы, его старость, его настоящее…
— Поверите ли, — продолжал он, — что, когда при мне Евгений Васильевич в первый
раз сказал, что
не должно признавать авторитетов, я почувствовал такой восторг… словно прозрел! «Вот, — подумал я, — наконец нашел я человека!» Кстати, Евгений Васильевич, вам непременно надобно сходить к одной здешней даме, которая совершенно в состоянии понять вас и для которой ваше посещение будет настоящим праздником; вы, я думаю, слыхали о ней?
«Вот тебе
раз! бабы испугался!» — подумал он и, развалясь в кресле
не хуже Ситникова, заговорил преувеличенно развязно, а Одинцова
не спускала с него своих ясных глаз.
Раз она где-то за границей встретила молодого красивого шведа с рыцарским выражением лица, с честными голубыми глазами под открытым лбом; он произвел на нее сильное впечатление, но это
не помешало ей вернуться в Россию.
Базаров встал и толкнул окно. Оно
разом со стуком распахнулось… Он
не ожидал, что оно так легко отворялось; притом его руки дрожали. Темная мягкая ночь глянула в комнату с своим почти черным небом, слабо шумевшими деревьями и свежим запахом вольного, чистого воздуха.
— Вы меня
не поняли, — прошептала она с торопливым испугом. Казалось, шагни он еще
раз, она бы вскрикнула… Базаров закусил губы и вышел.
Ее спокойствие
не было потрясено; но она опечалилась и даже всплакнула
раз, сама
не зная отчего, только
не от нанесенного оскорбления. Она
не чувствовала себя оскорбленною: она скорее чувствовала себя виноватою. Под влиянием различных смутных чувств, сознания уходящей жизни, желания новизны она заставила себя дойти до известной черты, заставила себя заглянуть за нее — и увидала за ней даже
не бездну, а пустоту… или безобразие.
Одинцова
раза два — прямо,
не украдкой — посмотрела на его лицо, строгое и желчное, с опущенными глазами, с отпечатком презрительной решимости в каждой черте, и подумала: «Нет… нет… нет…» После обеда она со всем обществом отправилась в сад и, видя, что Базаров желает заговорить с нею, сделала несколько шагов в сторону и остановилась.
Он только что сошел к завтраку в новом щегольском, на этот
раз не славянофильском, наряде; накануне он удивил приставленного к нему человека множеством навезенного им белья, и вдруг его товарищи его покидают!
— Ничего! поправимся. Одно скучно — мать у меня такая сердобольная: коли брюха
не отрастил да
не ешь десять
раз в день, она и убивается. Ну, отец ничего, тот сам был везде, и в сите и в решете. Нет, нельзя курить, — прибавил он и швырнул сигарку в пыль дороги.
— Добро пожаловать еще
раз! — промолвил Василий Иванович, прикладывая по-военному руку к засаленной ермолке, прикрывавшей его голову. — Вы, я знаю, привыкли к роскоши, к удовольствиям, но и великие мира сего
не гнушаются провести короткое время под кровом хижины.
— Да так же. Например, я: я придерживаюсь отрицательного направления — в силу ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен — и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? — тоже в силу ощущения. Это все едино. Глубже этого люди никогда
не проникнут.
Не всякий тебе это скажет, да и я в другой
раз тебе этого
не скажу.
Впрочем, Базарову было
не до того, чтобы разбирать, что именно выражали глаза его матери; он редко обращался к ней, и то с коротеньким вопросом.
Раз он попросил у ней руку «на счастье»; она тихонько положила свою мягкую ручку на его жесткую и широкую ладонь.
Он встречался с ней большею частью по утрам рано, в саду или на дворе; в комнату к ней он
не захаживал, и она всего
раз подошла к его двери, чтобы спросить его — купать ли ей Митю или нет?
Дорога из Марьина огибала лесок; легкая пыль лежала на ней, еще
не тронутая со вчерашнего дня ни колесом, ни ногою. Базаров невольно посматривал вдоль той дороги, рвал и кусал траву, а сам все твердил про себя: «Экая глупость!» Утренний холодок заставил его
раза два вздрогнуть… Петр уныло взглянул на него, но Базаров только усмехнулся: он
не трусил.
Базаров тихонько двинулся вперед, и Павел Петрович пошел на него, заложив левую руку в карман и постепенно поднимая дуло пистолета… «Он мне прямо в нос целит, — подумал Базаров, — и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану смотреть на цепочку его часов…» Что-то резко зыкнуло около самого уха Базарова, и в то же мгновенье раздался выстрел. «Слышал, стало быть ничего», — успело мелькнуть в его голове. Он ступил еще
раз и,
не целясь, подавил пружинку.
— Ну, извините, это до другого
раза, — отвечал Базаров и обхватил Павла Петровича, который начинал бледнеть. — Теперь я уже
не дуэлист, а доктор и прежде всего должен осмотреть вашу рану. Петр! поди сюда, Петр! куда ты спрятался?
(Николай Петрович
не послушался брата, да и сам Базаров этого желал; он целый день сидел у себя в комнате, весь желтый и злой, и только на самое короткое время забегал к больному;
раза два ему случилось встретиться с Фенечкой, но она с ужасом от него отскакивала.)
— Ax, Павел, Павел! дай мне еще
раз тебя поцеловать.
Не бойся, я осторожно.
— Знаете ли что, Катерина Сергеевна? Всякий
раз, когда я слышу этот ответ, я ему
не верю… Нет такого человека, о котором каждый из нас
не мог бы судить! Это просто отговорка.
«Уж
не несчастье ли какое у нас дома?» — подумал Аркадий и, торопливо взбежав по лестнице,
разом отворил дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил, хотя более опытный глаз, вероятно, открыл бы в энергической по-прежнему, но осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною шинелью на плечах, с картузом на голове, сидел он на оконнице; он
не поднялся и тогда, когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями к нему на шею.
— Да, — повторила Катя, и в этот
раз он ее понял. Он схватил ее большие прекрасные руки и, задыхаясь от восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на ногах и только твердил: «Катя, Катя…», а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто
не видал таких слез в глазах любимого существа, тот еще
не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от стыда, может быть счастлив на земле человек.
— Я убеждена, что мы
не в последний
раз видимся, — произнесла Анна Сергеевна с невольным движением.
Перемена к лучшему продолжалась недолго. Приступы болезни возобновились. Василий Иванович сидел подле Базарова. Казалось, какая-то особенная мука терзала старика. Он несколько
раз собирался говорить — и
не мог.
— Спасибо, — усиленно заговорил он, — я этого
не ожидал. Это доброе дело. Вот мы еще
раз и увиделись, как вы обещали.