Неточные совпадения
В качестве генеральского сына Николай Петрович —
хотя не только
не отличался храбростью, но даже заслужил прозвище трусишки — должен был, подобно брату Павлу, поступить в военную службу; но он переломил себе ногу в самый тот день, когда уже прибыло известие об его определении, и, пролежав два месяца в постели, на всю жизнь остался «хроменьким».
Петр вернулся к коляске и вручил ему вместе с коробочкой толстую черную сигарку, которую Аркадий немедленно закурил, распространяя вокруг себя такой крепкий и кислый запах заматерелого табаку, что Николай Петрович, отроду
не куривший, поневоле,
хотя незаметно, чтобы
не обидеть сына, отворачивал нос.
— А вот на что, — отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших,
хотя он никогда
не потакал им и обходился с ними небрежно, — я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается; а так как мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду знать, что и у нас внутри делается.
— Напрасно ж она стыдится. Во-первых, тебе известен мой образ мыслей (Аркадию очень было приятно произнести эти слова), а во-вторых —
захочу ли я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки? Притом, я уверен, ты
не мог сделать дурной выбор; если ты позволил ей жить с тобой под одною кровлей, стало быть она это заслуживает: во всяком случае, сын отцу
не судья, и в особенности я, и в особенности такому отцу, который, как ты, никогда и ни в чем
не стеснял моей свободы.
Он жил, как уже сказано, на одной квартире с братом, которого любил искренно,
хотя нисколько на него
не походил.
Казалось, она находилась во власти каких-то тайных, для нее самой неведомых сил; они играли ею, как
хотели; ее небольшой ум
не мог сладить с их прихотью.
Хозяйственные дрязги наводили на него тоску; притом ему постоянно казалось, что Николай Петрович, несмотря на все свое рвение и трудолюбие,
не так принимается за дело, как бы следовало;
хотя указать, в чем собственно ошибается Николай Петрович, он
не сумел бы.
Слуги также привязались к нему,
хотя он над ними подтрунивал: они чувствовали, что он все-таки свой брат,
не барин.
Наступили лучшие дни в году — первые дни июня. Погода стояла прекрасная; правда, издали грозилась опять холера, но жители…й губернии успели уже привыкнуть к ее посещениям. Базаров вставал очень рано и отправлялся версты за две, за три,
не гулять — он прогулок без цели терпеть
не мог, — а собирать травы, насекомых. Иногда он брал с собой Аркадия. На возвратном пути у них обыкновенно завязывался спор, и Аркадий обыкновенно оставался побежденным,
хотя говорил больше своего товарища.
— И я
не поеду. Очень нужно тащиться за пятьдесят верст киселя есть. Mathieu
хочет показаться нам во всей своей славе; черт с ним! будет с него губернского фимиама, обойдется без нашего. И велика важность, тайный советник! Если б я продолжал служить, тянуть эту глупую лямку, я бы теперь был генерал-адъютантом. Притом же мы с тобой отставные люди.
— Я эфтим
хочу доказать, милостивый государь (Павел Петрович, когда сердился, с намерением говорил: «эфтим» и «эфто»,
хотя очень хорошо знал, что подобных слов грамматика
не допускает.
— Это совершенно другой вопрос. Мне вовсе
не приходится объяснять вам теперь, почему я сижу сложа руки, как вы изволите выражаться. Я
хочу только сказать, что аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь вам.
Не так ли, Николай?
— Ты уже чересчур благодушен и скромен, — возразил Павел Петрович, — я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков,
хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilli, [Старомодно (фр.).] и
не имеем той дерзкой самонадеянности… И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: «Какого вина вы
хотите, красного или белого?» — «Я имею привычку предпочитать красное!» — отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновенье…
Он приподнялся и
хотел возвратиться домой; но размягченное сердце
не могло успокоиться в его груди, и он стал медленно ходить по саду, то задумчиво глядя себе под ноги, то поднимая глаза к небу, где уже роились и перемигивались звезды.
Она, я уверена, и
не слыхивала об эмбриологии, а в наше время — как вы
хотите без этого?
— Нет, я
не славянофил,
хотя, конечно…
— Экой ты чудак! — небрежно перебил Базаров. — Разве ты
не знаешь, что на нашем наречии и для нашего брата «неладно» значит «ладно»? Пожива есть, значит.
Не сам ли ты сегодня говорил, что она странно вышла замуж,
хотя, по мнению моему, выйти за богатого старика — дело ничуть
не странное, а, напротив, благоразумное. Я городским толкам
не верю; но люблю думать, как говорит наш образованный губернатор, что они справедливы.
Она навела речь на музыку, но, заметив, что Базаров
не признает искусства, потихоньку возвратилась к ботанике,
хотя Аркадий и пустился было толковать о значении народных мелодий.
Княжна молча встала с кресла и первая вышла из гостиной. Все отправились вслед за ней в столовую. Казачок в ливрее с шумом отодвинул от стола обложенное подушками, также заветное, кресло, в которое опустилась княжна; Катя, разливавшая чай, первой ей подала чашку с раскрашенным гербом. Старуха положила себе меду в чашку (она находила, что пить чай с сахаром и грешно и дорого,
хотя сама
не тратила копейки ни на что) и вдруг спросила хриплым голосом...
Базаров и Аркадий скоро догадались, что на нее
не обращали внимания,
хотя обходились с нею почтительно.
Катя неохотно приблизилась к фортепьяно; и Аркадий,
хотя точно любил музыку, неохотно пошел за ней: ему казалось, что Одинцова его отсылает, а у него на сердце, как у всякого молодого человека в его годы, уже накипало какое-то смутное и томительное ощущение, похожее на предчувствие любви. Катя подняла крышку фортепьяно и,
не глядя на Аркадия, промолвила вполголоса...
Катя достала це-мольную сонату-фантазию Моцарта. Она играла очень хорошо,
хотя немного строго и сухо.
Не отводя глаз от нот и крепко стиснув губы, сидела она неподвижно и прямо, и только к концу сонаты лицо ее разгорелось и маленькая прядь развившихся волос упала на темную бровь.
А Базаров между тем ремизился да ремизился. [Ремизиться — Ремиз (в карточной игре) — штраф за недобор установленного числа взяток.] Анна Сергеевна играла мастерски в карты, Порфирий Платоныч тоже мог постоять за себя. Базаров остался в проигрыше
хотя незначительном, но все-таки
не совсем для него приятном. За ужином Анна Сергеевна снова завела речь о ботанике.
Но ей жилось легко,
хотя она и скучала подчас, и она продолжала провожать день за днем,
не спеша и лишь изредка волнуясь.
Как все женщины, которым
не удалось полюбить, она
хотела чего-то, сама
не зная, чего именно.
Собственно, ей ничего
не хотелось,
хотя ей казалось, что ей хотелось всего.
Покойного Одинцова она едва выносила (она вышла за него по расчету,
хотя она, вероятно,
не согласилась бы сделаться его женой, если б она
не считала его за доброго человека) и получила тайное отвращение ко всем мужчинам, которых представляла себе
не иначе как неопрятными, тяжелыми и вялыми, бессильно докучливыми существами.
Базаров шел сзади ее, самоуверенно и небрежно, как всегда, но выражение его лица,
хотя веселое и даже ласковое,
не понравилось Аркадию.
В Базарове, к которому Анна Сергеевна очевидно благоволила,
хотя редко с ним соглашалась, стала проявляться небывалая прежде тревога: он легко раздражался, говорил нехотя, глядел сердито и
не мог усидеть на месте, словно что его подмывало; а Аркадий, который окончательно сам с собой решил, что влюблен в Одинцову, начал предаваться тихому унынию.
А между тем Базаров
не совсем ошибался. Он поразил воображение Одинцовой; он занимал ее, она много о нем думала. В его отсутствие она
не скучала,
не ждала его; но его появление тотчас ее оживляло; она охотно оставалась с ним наедине и охотно с ним разговаривала, даже тогда, когда он ее сердил или оскорблял ее вкус, ее изящные привычки. Она как будто
хотела и его испытать, и себя изведать.
— А помните: вы меня уверяли, что книга
не может заменить… я забыла, как вы выразились, но вы знаете, что я
хочу сказать… помните?
— Я вижу, вы меня знаете мало,
хотя вы и уверяете, что все люди друг на друга похожи и что их изучать
не стоит. Я вам когда-нибудь расскажу свою жизнь… но вы мне прежде расскажете свою.
— Это все равно, — пробормотал он, — я
хотел сказать, что
не понимаю хорошенько, зачем вы поселились в деревне?
— Послушайте, я давно
хотела объясниться с вами. Вам нечего говорить, — вам это самим известно, — что вы человек
не из числа обыкновенных; вы еще молоды — вся жизнь перед вами. К чему вы себя готовите? какая будущность ожидает вас? я
хочу сказать — какой цели вы
хотите достигнуть, куда вы идете, что у вас на душе? словом, кто вы, что вы?
— Нет, я
не то
хотела сказать.
— А коли ты
не совсем меня понимаешь, так я тебе доложу следующее: по-моему — лучше камни бить на мостовой, чем позволить женщине завладеть
хотя бы кончиком пальца.
— Лазаря петь! — повторил Василий Иванович. — Ты, Евгений,
не думай, что я
хочу, так сказать, разжалобить гостя: вот, мол, мы в каком захолустье живем. Я, напротив, того мнения, что для человека мыслящего нет захолустья. По крайней мере, я стараюсь, по возможности,
не зарасти, как говорится, мохом,
не отстать от века.
— Я уже
не говорю о том, что я, например,
не без чувствительных для себя пожертвований, посадил мужиков на оброк и отдал им свою землю исполу. [«Отдать землю исполу» — отдавать землю в аренду за половину урожая.] Я считал это своим долгом, самое благоразумие в этом случае повелевает,
хотя другие владельцы даже
не помышляют об этом: я говорю о науках, об образовании.
—
Хочу, да одно другому
не мешает.
Обед,
хотя наскоро сготовленный, вышел очень хороший, даже обильный; только вино немного, как говорится, подгуляло: почти черный херес, купленный Тимофеичем в городе у знакомого купца, отзывался
не то медью,
не то канифолью; и мухи тоже мешали.
В переводе на русский издавался в 1794, 1800, 1804 годах.] писала одно, много два письма в год, а в хозяйстве, сушенье и варенье знала толк,
хотя своими руками ни до чего
не прикасалась и вообще неохотно двигалась с места.
Она знала, что есть на свете господа, которые должны приказывать, и простой народ, который должен служить, — а потому
не гнушалась ни подобострастием, ни земными поклонами; но с подчиненными обходилась ласково и кротко, ни одного нищего
не пропускала без подачки и никогда никого
не осуждала,
хотя и сплетничала подчас.
— Разумеется,
не на медицинском,
хотя он и в этом отношении будет из первых ученых.
— А я думаю: я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня
не было и
не будет… А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то
хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!
— Ты прав, — подхватил Базаров. — Я
хотел сказать, что они вот, мои родители то есть, заняты и
не беспокоятся о собственном ничтожестве, оно им
не смердит… а я… я чувствую только скуку да злость.
— В кои-то веки разик можно, — пробормотал старик. — Впрочем, я вас, господа, отыскал
не с тем, чтобы говорить вам комплименты; но с тем, чтобы, во-первых, доложить вам, что мы скоро обедать будем; а во-вторых, мне хотелось предварить тебя, Евгений… Ты умный человек, ты знаешь людей, и женщин знаешь, и, следовательно, извинишь… Твоя матушка молебен отслужить
хотела по случаю твоего приезда. Ты
не воображай, что я зову тебя присутствовать на этом молебне: уж он кончен; но отец Алексей…
— Да вы думаете, я денег
хочу? — перебил ее Базаров. — Нет, мне от вас
не деньги нужны.
— То есть вы
хотите сказать, если я только вас понял, что какое бы ни было ваше теоретическое воззрение на дуэль, на практике вы бы
не позволили оскорбить себя,
не потребовав удовлетворения?
— Все это вздор… Я
не нуждаюсь ни в чьей помощи, — промолвил с расстановкой Павел Петрович, — и… надо… опять… — Он
хотел было дернуть себя за ус, но рука его ослабела, глаза закатились, и он лишился чувств.
— Она очень горда… я
не то
хотела сказать… она очень дорожит своею независимостью.