— Алеша, — значит, по-нашему (приятельница, примиряюще). — Да дай ей, дура, сказать, — она ведь сказывает,
не ты. Не серчай, Мусенька, на няньку, она дура, неученая, а ты грамотная, тебе и знать.
Неточные совпадения
— Нет, нет, нет,
ты только представь себе! — говорила мать, совершенно
не представляя себе этого
ты.
Мрачная мысль — гиганта поставить среди цепей. Ибо стоит Пушкин среди цепей, окружен («огражден») его пьедестал камнями и цепями: камень — цепь, камень — цепь, камень — цепь, все вместе — круг. Круг николаевских рук, никогда
не обнявших поэта, никогда и
не выпустивших. Круг, начавшийся словом: «
Ты теперь
не прежний Пушкин,
ты — мой Пушкин» и разомкнувшийся только Дантесовым выстрелом.
Позвонили, и залой прошел господин. Из гостиной, куда он прошел, сразу вышла мать, и мне, тихо: «Муся!
Ты видела этого господина?» — «Да». — «Так это — сын Пушкина.
Ты ведь знаешь памятник Пушкина? Так это его сын. Почетный опекун.
Не уходи и
не шуми, а когда пройдет обратно — гляди. Он очень похож на отца.
Ты ведь знаешь его отца?»
— Звезда! Мало ли у кого на груди звезда! У
тебя какой-то особенный дар смотреть
не туда и
не на то…
«Ваня, а у нас был сын Памятник-Пушкина». — «Что, барышня?» — «У нас был сын Памятник-Пушкина, и папа сказал, чтобы я это
тебе сказала». — «Ну, значит, что-нибудь от папаши нужно было, раз пришли…» — неопределенно отозвался Ваня. «Ничего
не нужно было, просто с визитом к нашему барину, — вмешалась няня. — Небось сами — полный енерал.
Ты Пушкина-то на Тверском знаешь?» — «Знаю». — «Ну, сынок их, значит. Уже в летах, вся борода седая, надвое расчесана. Ваше высокопревосходительство».
— А
ты — дура.
Не Алека, а Алэко!
— Со стариком — ничего, у него молодая жена Мариула, которая от него ушла с цыганом, и эта, тоже, Земфира — ушла. Сначала все пела: «Старый муж, грозный муж!
Не боюсь я
тебя!» — это она про него, про отца своего, пела, а потом ушла и села с цыганом на могилу, а Алеко спал и страшно хрипел, а потом встал и тоже пошел на могилу, и потом зарезал цыгана ножом, а Земфира упала и тоже умерла.
— Так ему и надо.
Не побивши — убивать! А вот у нас в деревне один тоже жену зарезал, — да
ты, Мусенька,
не слушай (громким шепотом) — застал с полюбовником. И его враз, и ее. Потом на каторгу пошел. Васильем звали… Да-а-а… Какой на свете беды
не бывает. А все она, любовь.
— Но как же это может быть?
Ты же там ничего
не поняла? Ну, что
ты там могла понять?
— Ага, ни слова
не поняла, как я и думала. В шесть лет! Но что же
тебе там могло понравиться?
—
Ты совершенная дура и упрямее десяти ослов! (Оборачиваясь к подошедшему директору школы, Александру Леонтьевичу Зографу.) Я ее знаю, теперь будет всю дорогу на извозчике на все мои вопросы повторять: «Татьяна и Онегин!» Прямо
не рада, что взяла. Ни одному ребенку мира из всего виденного бы
не понравилось «Татьяна и Онегин», все бы предпочли «Русалку», потому что — сказка, понятное. Прямо
не знаю, что мне с ней делать!!!
Андрюшина хрестоматия была несомненно-толстая, ее распирало Багровым-внуком и Багровым-дедом, и лихорадящей матерью, дышащей прямо в грудь ребенку, и всей безумной любовью этого ребенка, и ведрами рыбы, ловимой дурашливым молодым отцом, и «
Ты опять
не спишь?» — Николенькой, и всеми теми гончими и борзыми, и всеми лирическими поэтами России.
„
Ты не знаешь, что такое Петрово?“ — „Нет“.
Мама из коры умеет делать лодочки, и даже с парусом, я же умею только есть смолу и обнимать сосну. В этих соснах никто
не живет. В этих соснах, в таких же соснах, живет пушкинская няня. «
Ты под окном своей светлицы» — у нее очень светлое окно, она его все время протирает (как мы в зале, когда ждем дедушкиного экипажа) — чтобы видеть,
не едет ли Пушкин. А он все
не едет.
Не приедет никогда.
«А Бонапарте — что такое?» — нет, я этого у матери
не спросила, слишком памятуя одну с ней нашу для меня злосчастную прогулку «на пеньки»: мою первую и единственную за все детство попытку вопроса: — Мама, что такое Наполеон? — Как?
Ты не знаешь, что такое Наполеон? — Нет, мне никто
не сказал. — Да ведь это же — в воздухе носится!
— Во всяком случае — кто бы ни сказал, — а сказал, конечно,
ты, Андрюша, потому что Ася еще слишком мала для такой глупости, — сказал глупость. Так сразу умереть и показываться? Совсем я
не умру, а наоборот, мы все поедем к морю.
— Да как же, вот этого бедного Миколку вы ведь как, должно быть, терзали и мучили, психологически-то, на свой манер, покамест он не сознался; день и ночь, должно быть, доказывали ему: «ты убийца, ты убийца…», — ну, а теперь, как он уж сознался, вы его опять по косточкам разминать начнете: «Врешь, дескать,
не ты убийца! Не мог ты им быть! Не свои ты слова говоришь!» Ну, так как же после этого должность не комическая?
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу
тебя уведомить, душенька, что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего
не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Хлестаков. Поросенок
ты скверный… Как же они едят, а я
не ем? Отчего же я, черт возьми,
не могу так же? Разве они
не такие же проезжающие, как и я?
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак!
Ты привык там обращаться с другими: я, брат,
не такого рода! со мной
не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире
не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это
не жаркое.
(Насвистывает сначала из «Роберта», потом «
Не шей
ты мне, матушка», а наконец ни се ни то.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я
тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот
тебе и сейчас! Вот
тебе ничего и
не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто
тебе делает гримасу, когда
ты отвернешься.