Неточные совпадения
— Ну, так вот, видишь. Вот почему я
и не могу быть веселой сейчас. Однако,
пойдем… Боюсь, чтобы не вышло неприятностей на самом деле.
Ужин был уже кончен, когда обе девушки появились в столовой.
Шла вечерняя молитва. M-lle Кузьмичева метнула строгим взором из-под очков в сторону вошедших, но, встретив спокойный
и невинный взгляд больших синих глаз Милицы, как-то успокоилась сразу.
—
И мой папа
пойдет. Он командует полком, недалеко от австрийской границы. В первую голову
пойдет со своими солдатами.
И вдруг совсем едва внятное рыдание раздается в дальнем углу дортуара. Это плачет Маша Пронская. Её отец тоже заведует пограничным отрядом таможенников
и, наверное, при объявлении войны, первым
пойдет в дело. Волнение Маши передается
и остальным. Теперь всхлипывания учащаются. То в одном, то в другом уголке длинной, похожей на казарму, комнаты раздаются тихие заглушенные рыдания.
Согласилась
пойти на компромисс с собственной совестью
и, скрыв от институтского начальства истинную причину отъезда Милицы на каникулы, рискнула взять ее к себе
и от себя уже отправить девушку в дальний путь, на её родину, в Белград.
«Сильный, Державный, царствуй на
славу…» подхватили сотни дружных голосов,
и могучей волной разлился по улице хорошо знакомый каждому русскому сердцу национальный гимн.
И теперь такое же время повторяется, но только не сам Данило, a сыновья его, вместо престарелого калеки отца,
идут отстаивать свободу, честь
и благо дорогой родины…
Но ответа нет. Только слышно шуршанье бумаги в прихожей. Очевидно, Милица читает письмо… Что же она медлит, однако? Почему не возвращается в маленькую, уютную столовую? Что с ней? Тетя Родайка, начиная волноваться, невольно поднимается со стула
и идет узнать, в чем дело.
И он отвернулся от молоденького офицерика
и пошел отдавать приказание своим юнакам. [Молодцам-богатырям, воинам.]
Поздравление их, вновь произведенных офицеров, королевичем Александром, славным доблестным королевичем, которого все юнаки, все войско любит поголовно,
и за которого в огонь
и воду
пойдут они все, как
и за самого престарелого короля Петра.
И он, Иоле, хочет
идти по их стопам.
Капитан Танасио внимательно
и зорко глядит на брата, глядит минуту, другую, третью. Потом говорит сдержанным, но твердым, не допускающим возражение, голосом: — Нет, подпоручик Иоле Петрович, на этот раз нам не потребуется услуги охотников. Было бы слишком безрассудно
посылать людей на верную смерть…
Танасио не решается произвести открытого нападения; он бережет людей, дорожит своей батареей. A против той мысли, которая явилась в голову Иоле, конечно, он не станет, не должен возражать. Да
и рассказывать ему ничего не надо. Ведь если
идти на этот отчаянный шаг, Иоле не нужно помощников-юнаков. Он справится
и без них, конечно, один. Ах, если бы удалось ему только!
После знойной июльской ночи, студеная вода реки словно обжигает юношу. Но это только в первый момент. Не проходит
и пяти минут, как её колючие волны, плавно расступающиеся под ударами его рук, перестают источать этот холод. Юноша плывет легко
и свободно, по направлению к черному чудовищу, которое еще час тому назад, как бы шутя
и издеваясь над небольшой частью защитников побережья,
слала к ним гибель
и смерть из своих гаубиц.
Слава Господу Богу
и святому Савве, покровителю их храброго народа!
Иоле прислушивается еще несколько минут, потом, быстро
и ловко лавируя между спящей орудийной прислугой, ползет по доскам палубы туда, где находятся грозные источники смерти. Его руки сами натыкаются на холодные остовы неприятельских пушек.
Слава Господу
и его святым, он, Иоле, y цели сейчас!
Шли бурные толки о вероломных претензиях германского
и австрийского монархов.
— Государь выйдет на балкон! — снова пронеслось животрепещущей вестью в народе.
И теснее сдвинулись его
и без того тесные ряды. Высоко, в голубое пространство уходила гранитная Александровская колонна — символ победы
и славы могучего русского воинства. Как-то невольно глаза обращались к ней
и приходили в голову мысли о новой победе, о новой
славе.
На балкон, в сопровождении Государыни Императрицы, выходил Тот, от Кого зависела
и честь,
и мощь,
и слава великой родины русского народа…
Коленопреклоненная толпа
слала могучее «ура» своему Государю, a Он — тихо, взволнованный
и потрясенный, стоял перед ней со склоненной головой.
— Вот, увидели Его
и еще отраднее на душе стало… Действительно, отраднее
и легче. Ведь от него зависит теперь наша
слава и честь…
и защита,
и оплот несчастных сербов.
И если суждено пасть Белграду, то маленький народ может быть спокоен: он все-таки будет отомщен.
— Вы сербка? Давно приехали с вашей родины? Когда поедете обратно? Передайте вашим львам, чтобы они мужались… Скоро
идем на помощь к ним. Русские не оставят без помощи своих младших братьев. Рано же приходить в отчаяние
и терять надежду. Где вы живете, скажите? Мы доведем вас до дому. Вы же едва держитесь на ногах…
—
Идем, — говорит он тоном, не допускающим возражений
и энергично пробивает себе
и своей спутнице дорогу в толпе.
Ольга, сестра моя, рассудительная женщина
и ей я мог откровенно признаться во всем: так, мол,
и так, Ольга, отпусти меня на войну добровольцем; мне уже
пошел семнадцатый год, стреляю я в цель весьма недурно, попадаю, видите ли, в спичечную коробку на расстоянии пятидесяти шагов.
Стыдно как-то бездействовать, когда наши солдатики запасные семьи свои, жен
и детей оставляют
и идут жертвовать своей жизнью родине за нас всех.
Вот, взвесив все это, я
и пошел к знакомому офицеру
и умолил его взять меня, хотя бы в качестве разведчика при его роте, на передовые позиции в действующую армию, куда они
и отправляются завтра утром.
— Вот
и великолепно. Так
идем, Милочка. Прежде всего к нам. Ведь если вы хотите завтра со мной ехать на театр военных действий, вы не должны заглядывать ни под каким видом домой.
—
Идем все трое… Что будешь делать с вами, коли с боя берете! — засмеялся Любавин
и пошел вперед, указывая дорогу своим спутникам.
— Видишь этих молодцов, Онуфриев? — обратился к солдату Любавин. — Они
идут при нашей роте в поход. Так вот тебе их поручаю. Заботься о них, потому, сам видишь, как они молоды оба. Так вот, равно они мои родные братья, кровные, так о них
и пекись. Понял?
Всю ночь, пользуясь темнотой,
шли они, пробираясь лесной дорогой к позициям уже нащупанного врага. Дошли почти до самой опушки. Лес поредел, за ним потянулось все в кочках
и небольших холмиках-буграх огромное поле. По ту сторону этого широкого пустыря, уходя своей стрельчатой верхушкой, подернутой дымкой дождевого тумана, высился белый далекий костел. К нему жались со всех сторон, как дети к матери, домишки-избы небольшого галицийского селения.
Но несмотря на гибель своих прекрасных
и цветущих городов, доблестная бельгийская армия, предводительствуемая самим королем-героем, все еще стойко дралась с наседающим на нее со всех сторон вдесятеро сильнейшим врагом. Тем временем
и во Франции
шла та же борьба, та же кровавая распря. Нескольким немецким корпусам удалось проникнуть на французскую территорию.
И все-таки доблестно
шли их завоевания, особенно на галицийском театре военных действий, против соединенных сил Австрии
и явившихся к ней с запада на подмогу немцев.
Пехотный полк, где служил Павел Павлович Любавин, совершал свои операции в Галиции, где, преследуя разбитые корпуса австрийцев, бегущие в беспорядке вглубь страны,
шел чуть ли не в самой главе русской галицийской армии. Впереди его полка, то
и дело уклоняясь на много верст вправо
и влево, ехали разве одни только казачьи разъезды, всюду нащупывающие врага.
Но
и тут Милица утешала себя мыслью, что, когда, даст Бог, окончится со
славой для русско-сербского союзнического оружия война
и вернется она домой, — отец, узнав побуждение, толкнувшее ее на поле военных действий, не станет бранить
и упрекать свою Милицу…
— A меня за что изволили обидеть, господин капитан? — произнес он дрогнувшим голосом. — Не помешает ведь делу, если
пойду и я вместе с Митей?.. Ведь два глаза хорошо, a четыре, пожалуй,
и совсем чудесно. Правда, Митя Агарин много меньше меня ростом, но ведь
и я не богатырь… A вместе, вдвоем, нам куда сподручнее будет произвести разведку; по крайней мере, если понадобится, с двух концов деревни сразу ее
и сможем произвести… — волнуясь
и всячески стараясь скрыть это волнение, говорил Игорь.
— Прикажете
идти? — все еще держа руку под козырек, осведомился он, едва удерживаясь от совсем уже ребяческого желания запрыгать от восторга. О, он готов был сейчас броситься на шей этому славному капитану за данное разрешение: ведь таким образом Милица не будет одна
и он сможет охранять девушку от всяких случайностей каждую минуту.
И капитан Любавин пожал маленькие, но сильные руки молодежи. Те горячо ответили на это пожатие со вспыхнувшими от счастья глазами
и уже собирались
идти, как неожиданно, точно из-под земли, вырос пёред ними Онуфриев.
—
Слава тебе, Господи! — прошептал Игорь
и перекрестился.
— Ты видишь ту крайнюю избушку на самом конце селения? Туда
и пойдем… Назовемся беглецами из соседней деревни… Авось сойдет… A y хозяев расспросим со всевозможными предосторожностями, сколько «их» тут, куда
и когда выступают… — зашептал Игорь, на минуту останавливаясь
и припадая между гряд.
Домик или, вернее, остатки домика, куда они
шли, примыкал к огородному полю. Дальше, по ту сторону дороги,
шло самое селение. Там хозяйничали всюду неприятельские солдаты. У колодца поили лошадей. Картинно-нарядные всадники то
и дело пролетали с одного конца улицы на другой. Но самих крестьян, настоящих, законных хозяев деревни, нигде не было видно. Как будто все село вымерло, или все его обыватели были перебиты, либо угнаны в плен.
— Матка Боска! [Матерь Божия!] — прошептала она, едва выговаривая слова от страха
и волнения на том смешанном полу-русском полу-польском наречии, на котором говорят крестьяне этого края. — Матерь Божие!
Слава Иисусу! Это вы! A я уж боялась, что вернулись опять наши злодеи…
— Вот что… Я проведу вас на колокольню… Она,
слава Иисусу, уцелела, хотя купол костела
и обгорел. A с колокольни все видать, как на ладони, все дворы, все хаты…
Пойдем…
Вот он, наконец, лес, таинственный
и молчаливый.
Слава Всевышнему! Сейчас она в нем. Неприятель отстал, наконец; должно быть, побоялся засады, остановился
и совещается прежде, чем въехать в лес. Зато там, впереди, за стволами деревьев, мелькают знакомые фигуры в одеждах защитного цвета… Вон
и землянки
и окопы… Наконец-то! Благодарение Господу! Всевышний помог ей благополучно добраться до них…
— Эх, дите малое уходили… Дьяволы, a не люди… Гнались-то, почитай, за две версты… Нам-то видно было да стрелять нельзя: несподручно открывать прикрытие. Ну, да никто, как Бог. A Гореньку вызволим… Нечего
и говорить, что не оставим. Наш капитан не таковский, чтобы не выручить.
И взашей накладет обидчикам так тебе любо, что только держись!
Идем к нему, дите. Давай, снесу на руках за милую душу.
— Ради Бога, ради всего святого, спасите Горю… Выручите его, выручите его!.. — трепетно
и взволнованно срывалось с её губ. — Он — герой, он
послал меня, тогда как сам… О, спасите его, спасите, пока он жив, пока его не расстреляли, не повесили, не запытали…
— Ну, вот! Так вот тебе
и умирает сейчас. Типун тебе на язык! Да полно тебе, парень, не накликай зря, не каркай ты, ради Бога… У самого нутро выворотило, видит Бог… Уж, кажись, доведется коли нашего дите Гореньку живым раздобыть, да самому живу остаться, из похода вернусь, — к Скорбящей пешком
пойду, либо в Колпино к Святителю Николаю Угоднику, полпудовую свечу поставлю, лишь бы Он, Милостивец, Горю нашего сохранил.
— Господи, да ведь он — типичный пруссак! — вихрем пронеслось в голове юноши
и он сразу вспомнил то обстоятельство, о котором давно уже ходили слухи в русской армии: немецкий император Вильгельм, после целого ряда пережитых его армией неудач на восточном
и западном фронтах в борьбе с нашими
и союзными войсками,
послал целые корпуса в Галицию на помощь австрийцам, терпевшим еще большие неудачи против русского войска.
— Послушайте, вы молоды, также молоды, как
и я, еще моложе меня, пожалуй. A я люблю жизнь
и солнце
и моих родителей, которые остались в Пеште… Послушайте, полковнику жаль вас, вашу молодость… Он
послал меня к вам предупредить вас, что отменит казнь, если вы скажете нам, где находятся сейчас ваши передовые отряды.
— Живо наше дите,
слава Тебе, Господи, живо! — трепетным голосом говорил Онуфриев, кидаясь к Игорю
и обнимая не менее его взволнованного юношу.
Боже Сильный, Ты спасаешь нас от злобы
и врагов
И народ свой сохраняешь от злых бед
и злых оков,
И твоей великой
славой осчастливлен весь народ.
Боже Сильный! Боже Правый! Сохрани Ты сербский род.