Неточные совпадения
«Пьяный», —
было мнение одних консерваторов; «промотался», — утверждали
другие консерваторы.
Труд без знания бесплоден, наше счастье невозможно без счастья
других. Просветимся — и обогатимся;
будем счастливы — и
будем братья и сестры, — это дело пойдет, — поживем, доживем.
Смелая, бойкая
была песенка, и ее мелодия
была веселая, —
было в ней две — три грустные ноты, но они покрывались общим светлым характером мотива, исчезали в рефрене, исчезали во всем заключительном куплете, — по крайней мере, должны
были покрываться, исчезать, — исчезали бы, если бы дама
была в
другом расположении духа; но теперь у ней эти немногие грустные ноты звучали слышнее
других, она как будто встрепенется, заметив это, понизит на них голос и сильнее начнет
петь веселые звуки, их сменяющие, но вот она опять унесется мыслями от песни к своей думе, и опять грустные звуки берут верх.
— Милый мой, мы должны расстаться. Я решилась. Это тяжело. Но еще тяжелее
было бы нам видеть
друг друга. Я его убийца. Я убила его для тебя.
По должности он не имел доходов; по дому — имел, но умеренные:
другой получал бы гораздо больше, а Павел Константиныч, как сам говорил, знал совесть; зато хозяйка
была очень довольна им, и в четырнадцать лет управления он скопил тысяч до десяти капитала.
Неделю гостила смирно, только все ездил к ней какой-то статский, тоже красивый, и дарил Верочке конфеты, и надарил ей хороших кукол, и подарил две книжки, обе с картинками; в одной книжке
были хорошие картинки — звери, города; а
другую книжку Марья Алексевна отняла у Верочки, как уехал гость, так что только раз она и видела эти картинки, при нем: он сам показывал.
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику и дольше обыкновенного стояла у него, и все говорила: «слава богу, счастливо
было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену и сказала: «на здоровье, Матренушка, ведь и ты много потрудилась», и после не то чтобы драться да ругаться, как бывало в
другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
Впрочем, такой случай только один и
был; а
другие бывали разные, но не так много.
В то время как она, расстроенная огорчением от дочери и в расстройстве налившая много рому в свой пунш, уже давно храпела, Михаил Иваныч Сторешников ужинал в каком-то моднейшем ресторане с
другими кавалерами, приходившими в ложу. В компании
было еще четвертое лицо, — француженка, приехавшая с офицером. Ужин приближался к концу.
— Жюли,
будь хладнокровнее. Это невозможно. Не он, так
другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа
будет в такой дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в гостей: — не знаю, в силах ли
будет выйти и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка,
друг мой, можешь ты выйти, или нет?
— Милое дитя мое, вы удивляетесь и смущаетесь, видя человека, при котором
были вчера так оскорбляемы, который, вероятно, и сам участвовал в оскорблениях. Мой муж легкомыслен, но он все-таки лучше
других повес. Вы его извините для меня, я приехала к вам с добрыми намерениями. Уроки моей племяннице — только предлог; но надобно поддержать его. Вы сыграете что-нибудь, — покороче, — мы пойдем в вашу комнату и переговорим. Слушайте меня, дитя мое.
Он согласен, и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет… «первое — нужно для нее, второе — также для нее, но еще более для вас: я отложу ужин на неделю, потом еще на неделю, и дело забудется; но вы поймете, что
другие забудут его только в том случае, когда вы не
будете напоминать о нем каким бы то ни
было словом о молодой особе, о которой» и т. д.
Марья Алексевна, конечно, уже не претендовала на отказ Верочки от катанья, когда увидела, что Мишка — дурак вовсе не такой дурак, а чуть
было даже не поддел ее. Верочка
была оставлена в покое и на
другое утро без всякой помехи отправилась в Гостиный двор.
Жюли стала объяснять выгоды: вы избавитесь от преследований матери, вам грозит опасность
быть проданной, он не зол, а только недалек, недалекий и незлой муж лучше всякого
другого для умной женщины с характером, вы
будете госпожею в доме.
Я не привыкла к богатству — мне самой оно не нужно, — зачем же я стану искать его только потому, что
другие думают, что оно всякому приятно и, стало
быть, должно
быть приятно мне?
Я не
была в обществе, не испытывала, что значит блистать, и у меня еще нет влечения к этому, — зачем же я стану жертвовать чем-нибудь для блестящего положения только потому, что, по мнению
других, оно приятно?
Я хочу делать только то, чего
буду хотеть, и пусть
другие делают так же; я не хочу ни от кого требовать ничего, я хочу не стеснять ничьей свободы и сама хочу
быть свободна.
Не тем я развращена, за что называют женщину погибшей, не тем, что
было со мною, что я терпела, от чего страдала, не тем я развращена, что тело мое
было предано поруганью, а тем, что я привыкла к праздности, к роскоши, не в силах жить сама собою, нуждаюсь в
других, угождаю, делаю то, чего не хочу — вот это разврат!
Самолюбие
было раздражено вместе с сладострастием. Но оно
было затронуто и с
другой стороны: «она едва ли пойдет за вас» — как? не пойдет за него, при таком мундире и доме? нет, врешь, француженка, пойдет! вот пойдет же, пойдет!
Но теперь чаще и чаще стали
другие случаи: порядочные люди стали встречаться между собою. Да и как же не случаться этому все чаще и чаще, когда число порядочных людей растет с каждым новым годом? А со временем это
будет самым обыкновенным случаем, а еще со временем и не
будет бывать
других случаев, потому что все люди
будут порядочные люди. Тогда
будет очень хорошо.
Раз пять или шесть Лопухов
был на своем новом уроке, прежде чем Верочка и он увидели
друг друга. Он сидел с Федею в одном конце квартиры, она в
другом конце, в своей комнате. Но дело подходило к экзаменам в академии; он перенес уроки с утра на вечер, потому что по утрам ему нужно заниматься, и когда пришел вечером, то застал все семейство за чаем.
Когда он
был в третьем курсе, дела его стали поправляться: помощник квартального надзирателя предложил ему уроки, потом стали находиться
другие уроки, и вот уже два года перестал нуждаться и больше года жил на одной квартире, но не в одной, а в двух разных комнатах, — значит, не бедно, — с
другим таким же счастливцем Кирсановым.
Они
были величайшие
друзья.
Они должны
были в том году кончить курс и объявили, что
будут держать (или, как говорится в Академии: сдавать) экзамен прямо на степень доктора медицины; теперь они оба работали для докторских диссертаций и уничтожали громадное количество лягушек; оба они выбрали своею специальностью нервную систему и, собственно говоря, работали вместе; но для диссертационной формы работа
была разделена: один вписывал в материалы для своей диссертации факты, замечаемые обоими по одному вопросу,
другой по
другому.
Читатель, ты, конечно, знаешь вперед, что на этом вечере
будет объяснение, что Верочка и Лопухов полюбят
друг друга? — разумеется, так.
Марья Алексевна хотела сделать большой вечер в день рождения Верочки, а Верочка упрашивала, чтобы не звали никаких гостей; одной хотелось устроить выставку жениха,
другой выставка
была тяжела. Поладили на том, чтоб сделать самый маленький вечер, пригласить лишь несколько человек близких знакомых. Позвали сослуживцев (конечно, постарше чинами и повыше должностями) Павла Константиныча, двух приятельниц Марьи Алексевны, трех девушек, которые
были короче
других с Верочкой.
Но
другие не принимают их к сердцу, а ты приняла — это хорошо, но тоже не странно: что ж странного, что тебе хочется
быть вольным и счастливым человеком!
А вот что странно, Верочка, что
есть такие же люди, у которых нет этого желания, у которых совсем
другие желания, и им, пожалуй, покажется странно, с какими мыслями ты, мой
друг, засыпаешь в первый вечер твоей любви, что от мысли о себе, о своем милом, о своей любви, ты перешла к мыслям, что всем людям надобно
быть счастливыми, и что надобно помогать этому скорее прийти.
А факт
был тот, что Верочка, слушавшая Лопухова сначала улыбаясь, потом серьезно, думала, что он говорит не с Марьей Алексевною, а с нею, и не шутя, а правду, а Марья Алексевна, с самого начала слушавшая Лопухова серьезно, обратилась к Верочке и сказала: «
друг мой, Верочка, что ты все такой букой сидишь?
Другим результатом-то, что от удешевления учителя (то
есть, уже не учителя, а Дмитрия Сергеича) Марья Алексевна еще больше утвердилась в хорошем мнении о нем, как о человеке основательном, дошла даже до убеждения, что разговоры с ним
будут полезны для Верочки, склонят Верочку на венчанье с Михаилом Иванычем — этот вывод
был уже очень блистателен, и Марья Алексевна своим умом не дошла бы до него, но встретилось ей такое ясное доказательство, что нельзя
было не заметить этой пользы для Верочки от влияния Дмитрия Сергеича.
У одного окна, с одного конца стола, сидела Верочка и вязала шерстяной нагрудник отцу, свято исполняя заказ Марьи Алексевны; у
другого окна, с
другого конца стола, сидел Лопухов; локтем одной руки оперся на стол, и в этой руке
была сигара, а
другая рука у него
была засунута в карман; расстояние между ним и Верочкою
было аршина два, если не больше.
Мое намерение выставлять дело, как оно
было, а не так, как мне удобнее
было бы рассказывать его, делает мне и
другую неприятность: я очень недоволен тем, что Марья Алексевна представляется в смешном виде с размышлениями своими о невесте, которую сочинила Лопухову, с такими же фантастическими отгадываниями содержания книг, которые давал Лопухов Верочке, с рассуждениями о том, не обращал ли людей в папскую веру Филипп Эгалите и какие сочинения писал Людовик XIV.
Сходство их понятий
было так велико, что просвещенные и благородные романисты, журналисты и
другие поучатели нашей публики давно провозгласили: «эти люди вроде Лопухова ничем не разнятся от людей вроде Марьи Алексевны».
Но, кроме того, что она
была женщина неученая, она имеет и
другое извинение своей ошибке: Лопухов не договаривался с нею до конца.
Сострадательные люди, не оправдывающие его, могли бы также сказать ему в извинение, что он не совершенно лишен некоторых похвальных признаков: сознательно и твердо решился отказаться от всяких житейских выгод и почетов для работы на пользу
другим, находя, что наслаждение такою работою — лучшая выгода для него; на девушку, которая
была так хороша, что он влюбился в нее, он смотрел таким чистым взглядом, каким не всякий брат глядит на сестру; но против этого извинения его материализму надобно сказать, что ведь и вообще нет ни одного человека, который
был бы совершенно без всяких признаков чего-нибудь хорошего, и что материалисты, каковы бы там они ни
были, все-таки материалисты, а этим самым уже решено и доказано, что они люди низкие и безнравственные, которых извинять нельзя, потому что извинять их значило бы потворствовать материализму.
А этот главный предмет, занимавший так мало места в их не слишком частых длинных разговорах, и даже в коротких разговорах занимавший тоже лишь незаметное место, этот предмет
был не их чувство
друг к
другу, — нет, о чувстве они не говорили ни слова после первых неопределенных слов в первом их разговоре на праздничном вечере: им некогда
было об этом толковать; в две — три минуты, которые выбирались на обмен мыслями без боязни подслушивания, едва успевали они переговорить о
другом предмете, который не оставлял им ни времени, ни охоты для объяснений в чувствах, — это
были хлопоты и раздумья о том, когда и как удастся Верочке избавиться от ее страшного положения.
—
Друг мой, я отнимаю у вас время, но как же
быть.
— Если
будет надобно, то увидите, что верный
друг.
Путешествие
было далекое; но
другого такого знакомого, поближе к Выборгской стороне, не нашлось; ведь надобно
было, чтобы в знакомом соединялось много условий: порядочная квартира, хорошие семейные обстоятельства, почтенный вид.
— Да, это
был выговор, мой
друг. Я человек обидчивый и суровый.
— Нынче поутру Кирсанов дал мне адрес дамы, которая назначила мне завтра
быть у нее. Я лично незнаком с нею, но очень много слышал о ней от нашего общего знакомого, который и
был посредником. Мужа ее знаю я сам, — мы виделись у этого моего знакомого много раз. Судя по всему этому, я уверен, что в ее семействе можно жить. А она, когда давала адрес моему знакомому, для передачи мне, сказала, что уверена, что сойдется со мною в условиях. Стало
быть, мой
друг, дело можно считать почти совершенно конченным.
— Нет, мой
друг, это возбудит подозрения. Ведь я бываю у вас только для уроков. Мы сделаем вот что. Я пришлю по городской почте письмо к Марье Алексевне, что не могу
быть на уроке во вторник и переношу его на среду. Если
будет написано: на среду утро — значит, дело состоялось; на среду вечер — неудача. Но почти несомненно «на утро». Марья Алексевна это расскажет и Феде, и вам, и Павлу Константинычу.
—
Друг мой, да это
было бы еще неосторожнее, чем мне приехать к вам. Нет, уже лучше я приеду.
Вы, профессор N (она назвала фамилию знакомого, через которого получен
был адрес) и ваш товарищ, говоривший с ним о вашем деле, знаете
друг друга за людей достаточно чистых, чтобы вам можно
было говорить между собою о дружбе одного из вас с молодою девушкою, не компрометируя эту девушку во мнении
других двух.
— Все, что вы говорили в свое извинение,
было напрасно. Я обязан
был оставаться, чтобы не
быть грубым, не заставить вас подумать, что я виню или сержусь. Но, признаюсь вам, я не слушал вас. О, если бы я не знал, что вы правы! Да, как это
было бы хорошо, если б вы не
были правы. Я сказал бы ей, что мы не сошлись в условиях или что вы не понравились мне! — и только, и мы с нею стали бы надеяться встретить
другой случай избавления. А теперь, что я ей скажу?
— Да ведь это
было так верно? Как же неудача? Отчего же, мой
друг?
— Пойдемте домой, мой
друг, я вас провожу. Поговорим. Я через несколько минут скажу, в чем неудача. А теперь дайте подумать. Я все еще не собрался с мыслями. Надобно придумать что-нибудь новое. Не
будем унывать, придумаем. — Он уже прибодрился на последних словах, но очень плохо.
— Что вас обманывать? Да, нельзя. Я это хотел сказать вам. Но — терпение, терпение, мой
друг!
Будьте тверды! Кто тверд, добьется удачи.
— А ведь я до двух часов не спала от радости, мой
друг. А когда я уснула, какой сон видела! Будто я освобождаюсь ив душного подвала, будто я
была в параличе и выздоровела, и выбежала в поле, и со мной выбежало много подруг, тоже, как я, вырвавшихся из подвалов, выздоровевших от паралича, и нам
было так весело, так весело бегать по просторному полю! Не сбылся сон! А я думала, что уж не ворочусь домой.