Неточные совпадения
— Ах,
да на них меньше узора,
чем на тех, которые
вы мне вышили!
Ты, Верочка, ученая, а я неученая,
да я знаю все,
что у
вас в книгах написано; там и то написано,
что не надо так делать, как со мною сделали.
Это, я знаю, у
вас в книгах писано, Верочка,
что только нечестным
да злым и хорошо жить на свете.
Да в книгах-то у
вас написано,
что коли не так жить, так надо все по — новому завести, а по нынешнему заведенью нельзя так жить, как они велят, — так
что ж они по новому-то порядку не заводят?
— Ты напрасно думаешь, милая Жюли,
что в нашей нации один тип красоты, как в вашей.
Да и у
вас много блондинок. А мы, Жюли, смесь племен, от беловолосых, как финны («
Да,
да, финны», заметила для себя француженка), до черных, гораздо чернее итальянцев, — это татары, монголы («
Да, монголы, знаю», заметила для себя француженка), — они все дали много своей крови в нашу! У нас блондинки, которых ты ненавидишь, только один из местных типов, — самый распространенный, но не господствующий.
—
Да, — сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников; у
вас дело еще не кончено, а ты уж наговорил,
что живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас.
Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то,
чего еще не видал; впрочем, это ничего; не за неделю до нынешнего дня, так через неделю после нынешнего дня, — это все равно. И ты не разочаруешься в описаниях, которые делал по воображению; найдешь даже лучше,
чем думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
—
Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту,
что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в гостей: — не знаю, в силах ли будет выйти и показать
вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
— То-то, батюшка, я уж и сначала догадывалась,
что вы что-нибудь неспросту приехали,
что уроки-то уроками, а цель у
вас другая,
да я не то полагала; я думала, у
вас ему другая невеста приготовлена,
вы его у нас отбить хотите, — погрешила на
вас, окаянная, простите великодушно.
—
Да, ваша мать не была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких людей, как ваша мать. У них никакие чувства не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и
чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае,
вам будет очень тяжело. На первое время она оставит
вас в покое; но я
вам говорю,
что это будет не надолго.
Что вам теперь делать? Есть у
вас родные в Петербурге?
А
чего я хочу теперь,
вы спрашиваете? — ну
да, я этого не знаю.
А я ему, сестрица, сказал,
что вы у нас красавица, а он, сестрица, сказал: «ну, так
что же?», а я, сестрица, сказал:
да ведь красавиц все любят, а он сказал: «все глупые любят», а я сказал: а разве
вы их не любите? а он сказал: «мне некогда».
И учитель узнал от Феди все,
что требовалось узнать о сестрице; он останавливал Федю от болтовни о семейных делах,
да как
вы помешаете девятилетнему ребенку выболтать
вам все, если не запугаете его? на пятом слове
вы успеваете перервать его, но уж поздно, — ведь дети начинают без приступа, прямо с сущности дела; и в перемежку с другими объяснениями всяких других семейных дел учитель слышал такие начала речей: «А у сестрицы жених-то богатый!
— Мы все говорили обо мне, — начал Лопухов: — а ведь это очень нелюбезно с моей стороны,
что я все говорил о себе. Теперь я хочу быть любезным, — говорить о
вас! Вера Павловна. Знаете, я был о
вас еще гораздо худшего мнения,
чем вы обо мне. А теперь… ну,
да это после. Но все-таки, я не умею отвечать себе на одно. Отвечайте
вы мне. Скоро будет ваша свадьба?
—
Да за
что же, мой друг,
что вы сделали?
— Как долго! Нет, у меня не достанет терпенья. И
что ж я узнаю из письма? Только «
да» — и потом ждать до среды! Это мученье! Если «
да», я как можно скорее уеду к этой даме. Я хочу знать тотчас же. Как же это сделать? Я сделаю вот
что: я буду ждать
вас на улице, когда
вы пойдете от этой дамы.
— Друг мой,
да это было бы еще неосторожнее,
чем мне приехать к
вам. Нет, уже лучше я приеду.
— Все,
что вы говорили в свое извинение, было напрасно. Я обязан был оставаться, чтобы не быть грубым, не заставить
вас подумать,
что я виню или сержусь. Но, признаюсь
вам, я не слушал
вас. О, если бы я не знал,
что вы правы!
Да, как это было бы хорошо, если б
вы не были правы. Я сказал бы ей,
что мы не сошлись в условиях или
что вы не понравились мне! — и только, и мы с нею стали бы надеяться встретить другой случай избавления. А теперь,
что я ей скажу?
—
Что вас обманывать?
Да, нельзя. Я это хотел сказать
вам. Но — терпение, терпение, мой друг! Будьте тверды! Кто тверд, добьется удачи.
— Тонкая бестия, шельма этакий! схапал у невесты уж не одну тысячу, — а родные-то проведали,
что он карман-то понабил,
да и приступили; а он им: нет, батюшка и матушка, как сын, я
вас готов уважать, а денег у меня для
вас нет.
— Простите меня, Вера Павловна, — сказал Лопухов, входя в ее комнату, — как тихо он говорит, и голос дрожит, а за обедом кричал, — и не «друг мой», а «Вера Павловна»: — простите меня,
что я был дерзок.
Вы знаете,
что я говорил:
да, жену и мужа не могут разлучить. Тогда
вы свободны.
Если я отвечаю «
да», я выхожу в нейтральную комнату, и
вы сообщаете мне,
что я должна передать вашему знакомому.
— Вот какое и вот какое дело, Алексей Петрович! Знаю,
что для
вас это очень серьезный риск; хорошо, если мы помиримся с родными, а если они начнут дело?
вам может быть беда,
да и наверное будет; но… Никакого «но» не мог отыскать в своей голове Лопухов: как, в самом деле, убеждать человека, чтобы он за нас клал шею в петлю!
— Как же с этим быть? Ведь хотелось бы… то,
что вы теперь делаете, сделал и я год назад,
да стал неволен в себе, как и
вы будете. А совестно: надо бы помочь
вам.
Да, когда есть жена, оно и страшновато идти без оглядки.
Лопухов возвратился с Павлом Константинычем, сели; Лопухов попросил ее слушать, пока он доскажет то,
что начнет, а ее речь будет впереди, и начал говорить, сильно возвышая голос, когда она пробовала перебивать его, и благополучно довел до конца свою речь, которая состояла в том,
что развенчать их нельзя, потому дело со (Сторешниковым — дело пропащее, как
вы сами знаете, стало быть, и утруждать себя
вам будет напрасно, а впрочем, как хотите: коли лишние деньги есть, то даже советую попробовать;
да что, и огорчаться-то не из
чего, потому
что ведь Верочка никогда не хотела идти за Сторешникова, стало быть, это дело всегда было несбыточное, как
вы и сами видели, Марья Алексевна, а девушку, во всяком случае, надобно отдавать замуж, а это дело вообще убыточное для родителей: надобно приданое,
да и свадьба, сама по себе, много денег стоит, а главное, приданое; стало быть, еще надобно
вам, Марья Алексевна и Павел Константиныч, благодарить дочь,
что она вышла замуж без всяких убытков для
вас!
А мужчина говорит, и этот мужчина Дмитрий Сергеич: «это все для нас еще пустяки, милая маменька, Марья Алексевна! а настоящая-то важность вот у меня в кармане: вот, милая маменька, посмотрите, бумажник, какой толстый и набит все одними 100–рублевыми бумажками, и этот бумажник я
вам, мамаша, дарю, потому
что и это для нас пустяки! а вот этого бумажника, который еще толще, милая маменька, я
вам не подарю, потому
что в нем бумажек нет, а в нем все банковые билеты
да векселя, и каждый билет и вексель дороже стоит,
чем весь бумажник, который я
вам подарил, милая маменька, Марья Алексевна!» — Умели
вы, милый сын, Дмитрий Сергеич, составить счастье моей дочери и всего нашего семейства; только откуда же, милый сын,
вы такое богатство получили?
Да, Марья Алексевна, с
вами еще можно иметь дело, потому
что вы не хотите зла для зла в убыток себе самой — это очень редкое, очень великое достоинство, Марья Алексевна!
— Данилыч, а ведь я ее спросила про ихнее заведенье.
Вы, говорю, не рассердитесь,
что я
вас спрошу:
вы какой веры будете? — Обыкновенно какой, русской, говорит. — А супружник ваш? — Тоже, говорит, русской. — А секты никакой не изволите содержать? — Никакой, говорит: а
вам почему так вздумалось? —
Да вот почему, сударыня, барыней ли, барышней ли, не знаю, как
вас назвать:
вы с муженьком-то живете ли? — засмеялась; живем, говорит.
— Засмеялась: живем, говорит. Так отчего же у
вас заведенье такое,
что вы неодетая не видите его, точно
вы с ним не живете? —
Да это, говорит, для того,
что зачем же растрепанной показываться? а секты тут никакой нет. — Так
что же такое? говорю. — А для того, говорит,
что так-то любви больше, и размолвок нет.
Каким образом Петровна видела звезды на Серже, который еще и не имел их,
да если б и имел, то, вероятно, не носил бы при поездках на службе Жюли, это вещь изумительная; но
что действительно она видела их,
что не ошиблась и не хвастала, это не она свидетельствует, это я за нее также ручаюсь: она видела их. Это мы знаем,
что на нем их не было; но у него был такой вид,
что с точки зрения Петровны нельзя было не увидать на нем двух звезд, — она и увидела их; не шутя я
вам говорю: увидела.
—
Да, конечно, я понимаю, к
чему вы спрашиваете, — говорит Серж, — но оставим этот предмет, обратимся к другой стороне их мыслей. Они также заботились о детях.
Я буду
вам понемногу рассказывать,
что еще можно сделать, по словам умных людей,
да вы и сами будете присматриваться, так будете замечать, и как
вам покажется,
что можно сделать что-нибудь хорошее, мы и будем пробовать это делать, — понемножечку, как можно будет.
Долго он урезонивал Веру Павловну, но без всякого толку. «Никак» и «ни за
что», и «я сама рада бы,
да не могу», т. е. спать по ночам и оставлять мужа без караула. Наконец, она сказала: — «
да ведь все,
что вы мне говорите, он мне уже говорил, и много раз, ведь
вы знаете. Конечно, я скорее бы послушалась его,
чем вас, — значит, не могу».
—
Да, а вот мне и работать нельзя. Какие добрые эти девушки, находили мне занятие по моему здоровью. Я их всех буду благодарить, каждую. Скажите и
вы им, Вера Павловна,
что я
вас просила благодарить их за меня.
Что ж, Вера Павловна,
вы не поверите, ведь мне стыдно стало, — а в
чем моя жизнь была,
да перед этим как я бесстыдничала!
Так это странно мне показалось, ведь я вовсе не к тому сказала;
да и как же этого ждать было?
да я и ушам своим не верила, расплакалась еще больше, думала,
что он надо мною насмехается: «грешно
вам обижать бедную девушку, когда видите,
что я плачу»; и долго ему не верила, когда он стал уверять,
что говорит не в шутку.
«
Да как же, говорю,
да за
что же, когда
вы не хотите иметь со мною дела?» Выкупилась от хозяйки, наняла особую комнату.
И все, бывало, любуется, все, бывало, любуется. Ах,
что это за наслаждение такое! Этого никто не может представить, кто не испытывал.
Да вы это знаете, Вера Павловна.
А главное в том,
что он порядком установился у фирмы, как человек дельный и оборотливый, и постепенно забрал дела в свои руки, так
что заключение рассказа и главная вкусность в нем для Лопухова вышло вот
что: он получает место помощника управляющего заводом, управляющий будет только почетное лицо, из товарищей фирмы, с почетным жалованьем; а управлять будет он; товарищ фирмы только на этом условии и взял место управляющего, «я, говорит, не могу, куда мне», —
да вы только место занимайте, чтобы сидел на нем честный человек, а в дело нечего
вам мешаться, я буду делать», — «а если так, то можно, возьму место», но ведь и не в этом важность,
что власть, а в том,
что он получает 3500 руб. жалованья, почти на 1000 руб. больше,
чем прежде получал всего и от случайной черной литературной работы, и от уроков, и от прежнего места на заводе, стало быть, теперь можно бросить все, кроме завода, — и превосходно.
Ведь
вы убеждены,
что я человек, заслуживающий безусловного доверия?» — «
Да, мне сказали это все, и я сам теперь вижу».
А я вспомнил и больше: в то лето, три — четыре раза, в разговорах со мною, он, через несколько времени после первого нашего разговора, полюбил меня за то,
что я смеялся (наедине с ним) над ним, и в ответ на мои насмешки вырывались у него такого рода слова: «
да, жалейте меня,
вы правы, жалейте: ведь и я тоже не отвлеченная идея, а человек, которому хотелось бы жить.
Да, я не остановил его, потому
что решение его было основательно, как
вы сама увидите.
— Ах! — вскрикнула Вера Павловна: — я не то сказала, зачем? —
Да,
вы сказали только,
что согласны слушать меня. Но уже все равно. Надобно же было когда-нибудь сжечь. — Говоря эти слова, Рахметов сел. — И притом осталась копия с записки. Теперь, Вера Павловна, я
вам выражу свое мнение о деле. Я начну с
вас.
Вы уезжаете. Почему?
—
Да, это чувство неприятное. Но неужели много легче было бы
вам во всяком другом месте? Ведь очень немногим легче. И между тем,
что вы делали? Для получения ничтожного облегчения себе
вы бросили на произвол случая пятьдесят человек, судьба которых от
вас зависела. Хорошо ли это?
—
Вы бы не послушались.
Да ведь я же и знал,
что вы скоро возвратитесь, стало быть, дело не будет иметь ничего важного. Виновата
вы?
—
Да, есть; вижу,
что есть и очень даже, когда
вы напомнили, — сказала Вера Павловна, уж вовсе смеясь.
—
Да чего ж
вам больше? —
вы уж и так отыскали два, бесчувственность к Маше и бесчувственность к мастерской. Я каюсь.
— Вероятно, не совсем в этом, или говорили слова,
да не верили друг другу, слыша друг от друга эти слова, а не верили конечно потому,
что беспрестанно слышали по всяким другим предметам, а, может быть, и по этому самому предмету слова в другом духе; иначе как же
вы мучились бог знает сколько времени? и из — за
чего?
Его честный образ действия в ней едва — едва достаточен для покрытия его прежней вины,
что он не предотвратил эту мелодраму подготовлением
вас,
да и себя, вероятно, к очень спокойному взгляду на все это, как на чистый вздор, из — за которого не стоит выпить лишний стакан чаю или не допить одного стакана чаю.
— «
Да что же
вы ждали меня, Маша, —
вы бы давно обедали, не дожидаясь меня».
«Ах,
что ж это я вспоминаю, — продолжает думать Вера Павловна и смеется, —
что ж это я делаю? будто это соединено с этими воспоминаниями! О, нет, это первое свидание, состоявшее из обеданья, целованья рук, моего и его смеха, слез о моих бледных руках, оно было совершенно оригинальное. Я сажусь разливать чай: «Степан, у
вас нет сливок? можно где-нибудь достать хороших?
Да нет, некогда, и наверное нельзя достать. Так и быть; но завтра мы устроим это. Кури же, мой милый: ты все забываешь курить».