Неточные совпадения
Я сердит
на тебя за
то, что ты так зла к людям, а ведь люди — это ты: что же ты так зла к самой себе. Потому я и браню тебя. Но ты зла от умственной немощности, и потому, браня тебя, я обязан помогать тебе. С чего начать оказывание помощи? да хоть с
того, о чем ты теперь
думаешь: что это за писатель, так нагло говорящий со мною? — я скажу тебе, какой я писатель.
Он справился о здоровье Веры Павловны — «я здорова»; он сказал, что очень рад, и навел речь
на то, что здоровьем надобно пользоваться, — «конечно, надобно», а по мнению Марьи Алексевны, «и молодостью также»; он совершенно с этим согласен, и
думает, что хорошо было бы воспользоваться нынешним вечером для поездки за город: день морозный, дорога чудесная.
— То-то, батюшка, я уж и сначала догадывалась, что вы что-нибудь неспросту приехали, что уроки-то уроками, а цель у вас другая, да я не
то полагала; я
думала, у вас ему другая невеста приготовлена, вы его у нас отбить хотите, — погрешила
на вас, окаянная, простите великодушно.
Лопухов сказал и смутился. Верочка посмотрела
на него — нет, он не
то что не договорил, он не
думал продолжать, он ждет от нее ответа.
Да хоть и не объясняли бы, сама сообразит: «ты, мой друг, для меня вот от чего отказался, от карьеры, которой ждал», — ну, положим, не денег, — этого не взведут
на меня ни приятели, ни она сама, — ну, хоть и
то хорошо, что не будет
думать, что «он для меня остался в бедности, когда без меня был бы богат».
Думал, что если она успеет уйти из семейства,
то отложить дело года
на два; в это время успел бы стать профессором, денежные дела были бы удовлетворительны.
Вся ваша прежняя жизнь привела вас к заключению, что люди делятся
на два разряда — дураков и плутов: «кто не дурак,
тот плут, непременно плут,
думали вы, а не плутом может быть только дурак».
Конечно, вы остались бы довольны и этим, потому что вы и не
думали никогда претендовать
на то, что вы мила или добра; в минуту невольной откровенности вы сами признавали, что вы человек злой и нечестный, и не считали злобы и нечестности своей бесчестьем для себя, доказывая, что иною вы не могли быть при обстоятельствах вашей жизни.
Это все равно, как если, когда замечтаешься, сидя одна, просто
думаешь: «Ах, как я его люблю», так ведь тут уж ни тревоги, ни боли никакой нет в этой приятности, а так ровно, тихо чувствуешь, так вот
то же самое, только в тысячу раз сильнее, когда этот любимый человек
на тебя любуется; и как это спокойно чувствуешь, а не
то, что сердце стучит, нет, это уж тревога была бы, этого не чувствуешь, а только оно как-то ровнее, и с приятностью, и так мягко бьется, и грудь шире становится, дышится легче, вот это так, это самое верное: дышать очень легко.
«16 августа»,
то есть,
на другой день после прогулки
на острова, ведь она была именно 15–го,
думает Вера Павловна: «миленький все время гулянья говорил с этим Рахметовым, или, как они в шутку зовут его, ригористом, и с другими его товарищами.
Кирсанов лежит
на диване, курит и
думает: «Будь честен,
то есть расчетлив, не просчитывайся в расчете, помни сумму, помни, что она больше своей части,
то есть, твоя человеческая натура сильнее, важнее для тебя, чем каждое отдельное твое стремление, предпочитай же ее выгоды выгодам каждого отдельного твоего стремления, если они как-нибудь разноречат, — вот только и всего, это и называется попросту: будь честен, и все будет отлично.
— Изволь, мой милый. Мне снялось, что я скучаю оттого, что не поехала в оперу, что я
думаю о ней, о Бозио; ко мне пришла какая-то женщина, которую я сначала приняла за Бозио и которая все пряталась от меня; она заставила меня читать мой дневник; там было написано все только о
том, как мы с тобою любим друг друга, а когда она дотрогивалась рукою до страниц,
на них показывались новые слова, говорившие, что я не люблю тебя.
Но когда жена заснула, сидя у него
на коленях, когда он положил ее
на ее диванчик, Лопухов крепко задумался о ее сне. Для него дело было не в
том, любит ли она его; это уж ее дело, в котором и она не властна, и он, как он видит, не властен; это само собою разъяснится, об этом нечего
думать иначе, как
на досуге, а теперь недосуг, теперь его дело разобрать, из какого отношения явилось в ней предчувствие, что она не любит его.
На другой день, когда ехали в оперу в извозничьей карете (это ведь дешевле, чем два извозчика), между другим разговором сказали несколько слов и о Мерцаловых, у которых были накануне, похвалили их согласную жизнь, заметили, что это редкость; это говорили все, в
том числе Кирсанов сказал: «да, в Мерцалове очень хорошо и
то, что жена может свободно раскрывать ему свою душу», только и сказал Кирсанов, каждый из них троих
думал сказать
то же самое, но случилось сказать Кирсанову, однако, зачем он сказал это?
А тут, кроме
того, действительно, был очень осязательный факт, который таил в себе очень полную разгадку дела: ясно, что Кирсанов уважает Лопуховых; зачем же он слишком
на два года расходился с ними? Ясно, что он человек вполне порядочный; каким же образом произошло тогда, что он выставился человеком пошлым? Пока Вере Павловне не было надобности
думать об этом, она и не
думала, как не
думал Лопухов; а теперь ее влекло
думать.
Года через два после
того, как мы видим его сидящим в кабинете Кирсанова за ньютоновым толкованием
на «Апокалипсис», он уехал из Петербурга, сказавши Кирсанову и еще двум — трем самым близким друзьям, что ему здесь нечего делать больше, что он сделал все, что мог, что больше делать можно будет только года через три, что эти три года теперь у него свободны, что он
думает воспользоваться ими, как ему кажется нужно для будущей деятельности.
А я сказал Маше, чтобы она не будила вас раньше половины одиннадцатого, так что завтра, едва успеете вы напиться чаю, как уж надобно будет вам спешить
на железную дорогу; ведь если и не успеете уложить всех вещей,
то скоро вернетесь, или вам привезут их; как вы
думаете сделать, чтобы вслед за вами поехал Александр Матвеич, или сами вернетесь? а вам теперь было бы тяжело с Машею, ведь не годилось бы, если б она заметила, что вы совершенно спокойны.
Лопухов очень хорошо знал, что все, что
думает теперь про себя он, и
думает про него Рахметов (и
думает Мерцалов, и
думает Мерцалова, и
думает тот офицер, который боролся с ним
на островах), стала бы через несколько времени
думать про него и Вера Павловна, хотя ей никто этого не скажет.
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и
подумает: «какой он благородный человек, знал, что в
те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась
на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня уж не важно, я и без
того была бы спокойна; а через
то, что эти мысли были высказаны мне в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
Но все-таки ей очень помогло
то, что она постоянно
думала о муже, постоянно была с ним, смотрела
на него,
думала с ним.
— Так, Саша; смотри же, что я
думала, а теперь это обнаруживается для меня еще резче. Я
думала: если женский организм крепче выдерживает разрушительные материальные впечатления,
то слишком вероятно, что женщина должна была бы легче, тверже выносить и нравственные потрясения. А
на деле мы видим не
то.
Осталось и разделение комнат
на нейтральные и ненейтральные; осталось и правило не входить в ненейтральные комнаты друг к другу без разрешения, осталось и правило не повторять вопрос, если
на первый вопрос отвечают «не спрашивай»; осталось и
то, что такой ответ заставляет совершенно ничего не
думать о сделанном вопросе, забыть его: осталось это потому, что осталась уверенность, что если бы стоило отвечать,
то и не понадобилось бы спрашивать, давно все было бы сказано без всякого вопроса, а в
том, о чем молчат, наверное нет ничего любопытного.
Просыпаясь, она нежится в своей теплой постельке, ей лень вставать, она и
думает и не
думает, и полудремлет и не дремлет;
думает, — это, значит,
думает о чем-нибудь таком, что относится именно к этому дню, к этим дням, что-нибудь по хозяйству, по мастерской, по знакомствам, по планам, как расположить этот день, это, конечно, не дремота; но, кроме
того, есть еще два предмета, года через три после свадьбы явился и третий, который тут в руках у ней, Митя: он «Митя», конечно, в честь друга Дмитрия; а два другие предмета, один — сладкая мысль о занятии, которое дает ей полную самостоятельность в жизни, другая мысль — Саша; этой мысли даже и нельзя назвать особою мыслью, она прибавляется ко всему, о чем думается, потому что он участвует во всей ее жизни; а когда эта мысль, эта не особая мысль, а всегдашняя мысль, остается одна в ее думе, — она очень, очень много времени бывает одна в ее думе, — тогда как это назвать? дума ли это или дремота, спится ли ей или Не спится? глаза полузакрыты,
на щеках легкий румянец будто румянец сна… да, это дремота.
Вы можете рассердиться
на мои слова, почувствовать нелюбовь ко мне за них, но все-таки вы скажете себе: он говорит
то, что
думает, не притворяется, не хочет меня обманывать.
Вчера Полозову все представлялась натуральная мысль: «я постарше тебя и поопытней, да и нет никого
на свете умнее меня; а тебя, молокосос и голыш, мне и подавно не приходится слушать, когда я своим умом нажил 2 миллиона (точно, в сущности, было только 2, а не 4) — наживи — ка ты, тогда и говори», а теперь он
думал: — «экой медведь, как поворотил; умеет ломать», и чем дальше говорил он с Кирсановым,
тем живее рисовалась ему, в прибавок к медведю, другая картина, старое забытое воспоминание из гусарской жизни: берейтор Захарченко сидит
на «Громобое» (тогда еще были в ходу у барышень, а от них отчасти и между господами кавалерами, военными и статскими, баллады Жуковского), и «Громобой» хорошо вытанцовывает под Захарченкой, только губы у «Громобоя» сильно порваны, в кровь.
Но она любила мечтать о
том, как завидна судьба мисс Найтингель, этой тихой, скромной девушки, о которой никто не знает ничего, о которой нечего знать, кроме
того, за что она любимица всей Англии: молода ли она? богата ли она, или бедна? счастлива ли она сама, или несчастна? об этом никто не говорит, этом никто не
думает, все только благословляют девушку, которая была ангелом — утешителем в английских гошпиталях Крыма и Скутари, и по окончании войны, вернувшись
на родину с сотнями спасенных ею, продолжает заботиться о больных…
— Оно очень прозаично, m-r Бьюмонт, но меня привела к нему жизнь. Мне кажется, дело, которым я занимаюсь, слишком одностороннее дело, и
та сторона,
на которую обращено оно, не первая сторона,
на которую должны быть обращены заботы людей, желающих принести пользу народу. Я
думаю так: дайте людям хлеб, читать они выучатся и сами. Начинать надобно с хлеба, иначе мы попусту истратим время.
— Да ведь я тогда
думал, что надену сюртук
на другой день,
то есть третьего дня; а третьего дня
думал, что надену вчера, вчера — что ныне.
Думал, не стоит тревожить вас.