Неточные совпадения
Я хватаюсь за слово «знаю» и
говорю: ты этого не знаешь, потому что этого тебе еще не сказано, а ты знаешь только то, что тебе скажут; сам ты ничего не знаешь, не знаешь даже того, что тем,
как я начал повесть, я оскорбил, унизил тебя.
По должности он не имел доходов; по дому — имел, но умеренные: другой получал бы гораздо больше, а Павел Константиныч,
как сам
говорил, знал совесть; зато хозяйка была очень довольна им, и в четырнадцать лет управления он скопил тысяч до десяти капитала.
У Марьи Алексевны тоже был капиталец — тысяч пять,
как она
говорила кумушкам, — на самом деле побольше.
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику и дольше обыкновенного стояла у него, и все
говорила: «слава богу, счастливо было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену и сказала: «на здоровье, Матренушка, ведь и ты много потрудилась», и после не то чтобы драться да ругаться,
как бывало в другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
Платья не пропали даром: хозяйкин сын повадился ходить к управляющему и, разумеется, больше
говорил с дочерью, чем с управляющим и управляющихой, которые тоже, разумеется, носили его на руках. Ну, и мать делала наставления дочери, все
как следует, — этого нечего и описывать, дело известное.
Только и сказала Марья Алексевна, больше не бранила дочь, а это
какая же брань? Марья Алексевна только вот уж так и
говорила с Верочкою, а браниться на нее давно перестала, и бить ни разу не била с той поры,
как прошел слух про начальника отделения.
— Знаю: коли не о свадьбе, так известно о чем. Да не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего с тобой много
говорить, и так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Так будешь с ним
говорить,
как я тебе велю?
Я бы ничего не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата, не бесцветное, а,
как вы
говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое могут брать в рот только ваши эскимосы!
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно. Не он, так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену не прошибешь,
говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь,
как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
Марья Алексевна так и велела: немножко пропой, а потом заговори. — Вот, Верочка и
говорит, только, к досаде Марьи Алексевны, по — французски, — «экая дура я
какая, забыла сказать, чтобы по — русски»; — но Вера
говорит тихо… улыбнулась, — ну, значит, ничего, хорошо. Только что ж он-то выпучил глаза? впрочем, дурак, так дурак и есть, он только и умеет хлопать глазами. А нам таких-то и надо. Вот, подала ему руку — умна стала Верка, хвалю.
— Я
говорю с вами,
как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может быть, вы еще не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам не понимая, что делает.
— Маменька, прежде я только не любила вас; а со вчерашнего вечера мне стало вас и жалко. У вас было много горя, и оттого вы стали такая. Я прежде не
говорила с вами, а теперь хочу
говорить, только когда вы не будете сердиться.
Поговорим тогда хорошенько,
как прежде не
говорили.
— Ваша дочь нравится моей жене, теперь надобно только условиться в цене и, вероятно, мы не разойдемся из — за этого. Но позвольте мне докончить наш разговор о нашем общем знакомом. Вы его очень хвалите. А известно ли вам, что он
говорит о своих отношениях к вашему семейству, — например, с
какою целью он приглашал нас вчера в вашу ложу?
— Да, ваша мать не была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких людей,
как ваша мать. У них никакие чувства не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам будет очень тяжело. На первое время она оставит вас в покое; но я вам
говорю, что это будет не надолго. Что вам теперь делать? Есть у вас родные в Петербурге?
Жюли протянула руку, но Верочка бросилась к ней на шею, и целовала, и плакала, и опять целовала, А Жюли и подавно не выдержала, — ведь она не была так воздержана на слезы,
как Верочка, да и очень ей трогательна была радость и гордость, что она делает благородное дело; она пришла в экстаз,
говорила,
говорила, все со слезами и поцелуями, и заключила восклицанием...
Кокетство, — я
говорю про настоящее кокетство, а не про глупые, бездарные подделки под него: они отвратительны,
как всякая плохая подделка под хорошую вещь, — кокетство — это ум и такт в применении к делам женщины с мужчиною.
Словом, Сторешников с каждым днем все тверже думал жениться, и через неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела и обдумывала,
как ловить его, он сам явился с предложением. Верочка не выходила из своей комнаты, он мог
говорить только с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны считает себе за большую честь, но,
как любящая мать, должна узнать мнение дочери и просит пожаловать за ответом завтра поутру.
— Ну, молодец девка моя Вера, —
говорила мужу Марья Алексевна, удивленная таким быстрым оборотом дела: — гляди — ко,
как она забрала молодца-то в руки! А я думала, думала, не знала,
как и ум приложить! думала, много хлопот мне будет опять его заманить, думала, испорчено все дело, а она, моя голубушка, не портила, а к доброму концу вела, — знала,
как надо поступать. Ну, хитра, нечего сказать.
— Что ты
говоришь, Вера? — закричал Павел Константиныч; дело было так ясно, что и он мог кричать, не осведомившись у жены,
как ему поступать.
—
Как же это можно? Что же мы ему скажем завтра? —
говорил отец.
— Так было, ваше превосходительство, что Михаил Иванович выразили свое намерение моей жене, а жена сказала им, что я вам, Михаил Иванович, ничего не скажу до завтрего утра, а мы с женою были намерены, ваше превосходительство, явиться к вам и доложить обо всем, потому что
как в теперешнее позднее время не осмеливались тревожить ваше превосходительство. А когда Михаил Иванович ушли, мы сказали Верочке, и она
говорит: я с вами, папенька и маменька, совершенно согласна, что нам об этом думать не следует.
— Отлично, матушка; она уж узнала и
говорит:
как вы осмеливаетесь? а я
говорю: мы не осмеливаемся, ваше превосходительство, и Верочка уж отказала.
Дочь и
говорила, и
как будто бы поступала решительно против ее намерений.
А маменька
говорит: жених-то глупый!» «А уж маменька
как за женихом-то ухаживает!» «А маменька
говорит: сестрица ловко жениха поймала!» «А маменька
говорит: я хитра, а Верочка хитрее меня!» «А маменька
говорит: мы женихову-то мать из дому выгоним», и так дальше.
Они должны были в том году кончить курс и объявили, что будут держать (или,
как говорится в Академии: сдавать) экзамен прямо на степень доктора медицины; теперь они оба работали для докторских диссертаций и уничтожали громадное количество лягушек; оба они выбрали своею специальностью нервную систему и, собственно
говоря, работали вместе; но для диссертационной формы работа была разделена: один вписывал в материалы для своей диссертации факты, замечаемые обоими по одному вопросу, другой по другому.
«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит себя так,
как держал бы Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли.
Какой же он дикарь? Но почему же он так странно
говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он не хотел ничего слушать обо мне, сказал, что это не любопытно?
«
Как это так скоро,
как это так неожиданно, — думает Верочка, одна в своей комнате, по окончании вечера: — в первый раз
говорили и стали так близки! за полчаса вовсе не знать друг друга и через час видеть, что стали так близки!
как это странно!»
«
Как это странно, — думает Верочка: — ведь я сама все это передумала, перечувствовала, что он
говорит и о бедных, и о женщинах, и о том,
как надобно любить, — откуда я это взяла?
А вот он
говорит, что его невеста растолковала всем, кто ее любит, что это именно все так будет,
как мне казалось, и растолковала так понятно, что все они стали заботиться, чтоб это поскорее так было.
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие книги, другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе,
как аромат в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить обманом и обиранием; она хотела
говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она не имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется, не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, — а она
говорит все-таки: «и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».
Что это? учитель уж и позабыл было про свою фантастическую невесту, хотел было сказать «не имею на примете», но вспомнил: «ах, да ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, — ведь
какую глупость тогда придумал!
Как это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе не нужно было! Ну вот, подите же,
говорят, пропаганда вредна — вон,
как на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто и не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне
какое дело?
И с документов прямо так и начал, да и говорит-то
как! «без этого,
говорит, нельзя, кто в своем уме» — редкой основательности молодой человек!
Верочка сначала едва удерживалась от слишком заметной улыбки, но постепенно ей стало казаться, —
как это ей стало казаться? — нет, это не так, нет, это так! что Лопухов, хоть отвечал Марье Алексевне, но
говорит не с Марьей Алексевною, а с нею, Верочкою, что над Марьей Алексевною он подшучивает, серьезно же и правду, и только правду,
говорит одной ей, Верочке.
А Наполеон I
как был хитр, — гораздо хитрее их обоих, да еще при этакой-то хитрости имел,
говорят, гениальный ум, — а
как мастерски провел себя за нос на Эльбу, да еще мало показалось, захотел подальше, и удалось, удалось так, что дотащил себя за нос до Св.
— Люди, говорящие разные пустяки, могут
говорить о нем,
как им угодно; люди, имеющие правильный взгляд на жизнь, скажут, что вы поступили так,
как следовало вам поступить; если вы так сделали, значит, такова была ваша личность, что нельзя вам было поступить иначе при таких обстоятельствах, они скажут, что вы поступили по необходимости вещей, что, собственно
говоря, вам и не было другого выбора.
— Итак, разрешение, — быть может, даже одобрение, — быть может, даже прямой совет поступить так,
как я
говорю?
— Видите,
какая я хорошая ученица. Теперь этот частный вопрос о поступках, имеющих житейскую важность, кончен. Но в общем вопросе остаются затруднения. Ваша книга
говорит: человек действует по необходимости. Но ведь есть случаи, когда кажется, что от моего произвола зависит поступить так или иначе. Например: я играю и перевертываю страницы нот; я перевертываю их иногда левою рукою, иногда правою. Положим, теперь я перевернула правою: разве я не могла перевернуть левою? не зависит ли это от моего произвола?
А вот
как он по — ученому-то
говорит, она и слушает, и видит, что правда, и соглашается.
Но он действительно держал себя так,
как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он
говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, — не
говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
Разумеется, главным содержанием разговоров Верочки с Лопуховым было не то,
какой образ мыслей надобно считать справедливым, но вообще они
говорили между собою довольно мало, и длинные разговоры у них, бывавшие редко, шли только о предметах посторонних, вроде образа мыслей и тому подобных сюжетов.
А этот главный предмет, занимавший так мало места в их не слишком частых длинных разговорах, и даже в коротких разговорах занимавший тоже лишь незаметное место, этот предмет был не их чувство друг к другу, — нет, о чувстве они не
говорили ни слова после первых неопределенных слов в первом их разговоре на праздничном вечере: им некогда было об этом толковать; в две — три минуты, которые выбирались на обмен мыслями без боязни подслушивания, едва успевали они переговорить о другом предмете, который не оставлял им ни времени, ни охоты для объяснений в чувствах, — это были хлопоты и раздумья о том, когда и
как удастся Верочке избавиться от ее страшного положения.
Когда пьеса кончилась и они стали
говорить о том,
какую выбрать теперь другую, Верочка уже сказала: «А это мне казалось самое лучшее.
— Не слушаю и ухожу. — Вернулась. —
Говорите скорее, не буду перебивать. Ах, боже мой, если б вы знали,
как вы меня обрадовали! Дайте вашу руку. Видите,
как крепко, крепко жму.
— Нет, здесь, может быть, нельзя было б и
говорить. И, во всяком случае, маменька стала бы подозревать. Нет, лучше так,
как я вздумала. У меня есть такой густой вуаль, что никто не узнает.
— Да, это дело очень серьезное, мсье Лопухов. Уехать из дома против воли родных, — это, конечно, уже значит вызывать сильную ссору. Но это,
как я вам
говорила, было бы еще ничего. Если бы она бежала только от грубости и тиранства их, с ними было бы можно уладить так или иначе, — в крайнем случае, несколько лишних денег, и они удовлетворены. Это ничего. Но… такая мать навязывает ей жениха; значит, жених богатый, очень выгодный.
— Все, что вы
говорили в свое извинение, было напрасно. Я обязан был оставаться, чтобы не быть грубым, не заставить вас подумать, что я виню или сержусь. Но, признаюсь вам, я не слушал вас. О, если бы я не знал, что вы правы! Да,
как это было бы хорошо, если б вы не были правы. Я сказал бы ей, что мы не сошлись в условиях или что вы не понравились мне! — и только, и мы с нею стали бы надеяться встретить другой случай избавления. А теперь, что я ей скажу?
—
Как устроим, мой милый? это вы
говорите, чтобы утешить меня. Ничего нельзя сделать.
«
Как они громко там
говорят. Что они
говорят? — Нет, ничего не слышно.
«Да и чего тут бояться? ведь это так хорошо! Только вот подожду,
какое это средство, про которое он
говорит. Да нет, никакого нет. Это только так, он успокаивал меня.
— Марья Алексевна, вы не пробовали никогда перед обедом рюмку водки? Это очень полезно, особенно вот этой, горькой померанцевой. Я вам
говорю как медик. Пожалуйста, попробуйте. Нет, нет, непременно попробуйте. Я
как медик предписываю попробовать.