Неточные совпадения
Видно, что молодая дама не любит поддаваться грусти; только видно, что грусть не
хочет отстать от нее,
как ни отталкивает она ее от себя.
— Верочка, ты на меня не сердись. Я из любви к тебе бранюсь, тебе же добра
хочу. Ты не знаешь, каковы дети милы матерям. Девять месяцев тебя в утробе носила! Верочка, отблагодари, будь послушна, сама увидишь, что к твоей пользе. Веди себя,
как я учу, — завтра же предложенье сделает!
Действительно, все время,
как они всходили по лестнице, Марья Алексевна молчала, — а чего ей это стоило! и опять, чего ей стоило, когда Верочка пошла прямо в свою комнату, сказавши, что не
хочет пить чаю, чего стоило Марье Алексевне ласковым голосом сказать...
— Верочка, подойди ко мне. — Дочь подошла. —
Хочу тебя благословить на сон грядущий, Верочка. Нагни головку! — Дочь нагнулась. — Бог тебя благословит, Верочка,
как я тебя благословляю.
— Вы лжете, господа, — закричала она, вскочила и ударила кулаком по столу: — вы клевещете! Вы низкие люди! она не любовница его! он
хочет купить ее! Я видела,
как она отворачивалась от него, горела негодованьем и ненавистью. Это гнусно!
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно. Не он, так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех не убережешь, когда мать
хочет торговать дочерью. Лбом стену не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь,
как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
— Маменька, прежде я только не любила вас; а со вчерашнего вечера мне стало вас и жалко. У вас было много горя, и оттого вы стали такая. Я прежде не говорила с вами, а теперь
хочу говорить, только когда вы не будете сердиться. Поговорим тогда хорошенько,
как прежде не говорили.
Как женщина прямая, я изложу вам основания такого моего мнения с полною ясностью,
хотя некоторые из них и щекотливы для вашего слуха, — впрочем, малейшего вашего слова будет достаточно, чтобы я остановилась.
Обстоятельства были так трудны, что Марья Алексевна только махнула рукою. То же самое случилось и с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп,
как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить,
как Верочка: Наполеон тоже бился, бился, совершал чудеса искусства, — и остался не при чем, и мог только махнуть рукой и сказать: отрекаюсь от всего, делай, кто
хочет, что
хочет и с собою, и со мною.
— Мне жаль вас, — сказала Верочка: — я вижу искренность вашей любви (Верочка, это еще вовсе не любовь, это смесь разной гадости с разной дрянью, — любовь не то; не всякий тот любит женщину, кому неприятно получить от нее отказ, — любовь вовсе не то, — но Верочка еще не знает этого, и растрогана), — вы
хотите, чтобы я не давала вам ответа — извольте. Но предупреждаю вас, что отсрочка ни к чему не поведет: я никогда не дам вам другого ответа, кроме того,
какой дала нынче.
Если судить по ходу дела, то оказывалось: Верочка
хочет того же, чего и она, Марья Алексевна, только,
как ученая и тонкая штука, обрабатывает свою материю другим манером.
А между тем
как же быть, если он и ошибочен, если дочь действительно не
хочет идти за Сторешникова?
По всей вероятности, негодная Верка не
хочет выходить замуж, — это даже несомненно, — здравый смысл был слишком силен в Марье Алексевне, чтобы обольститься хитрыми ее же собственными раздумьями о Верочке,
как о тонкой интриганке; но эта девчонка устраивает все так, что если выйдет (а чорт ее знает, что у ней на уме, может быть, и это!), то действительно уже будет полной госпожей и над мужем, и над его матерью, и над домом, — что ж остается?
По денежным своим делам Лопухов принадлежал к тому очень малому меньшинству медицинских вольнослушающих, то есть не живущих на казенном содержании, студентов, которое не голодает и не холодает.
Как и чем живет огромное большинство их — это богу, конечно, известно, а людям непостижимо. Но наш рассказ не
хочет заниматься людьми, нуждающимися в съестном продовольствии; потому он упомянет лишь в двух — трех словах о времени, когда Лопухов находился в таком неприличном состоянии.
«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит себя так,
как держал бы Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли.
Какой же он дикарь? Но почему же он так странно говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он не
хотел ничего слушать обо мне, сказал, что это не любопытно?
Верочка взяла первые ноты,
какие попались, даже не посмотрев, что это такое, раскрыла тетрадь опять, где попалось, и стала играть машинально, — все равно, что бы ни сыграть, лишь бы поскорее отделаться. Но пьеса попалась со смыслом, что-то из какой-то порядочной оперы, и скоро игра девушки одушевилась. Кончив, она
хотела встать.
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие книги, другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе,
как аромат в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить обманом и обиранием; она
хотела говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что
хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она не имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется, не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, — а она говорит все-таки: «и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».
Что это? учитель уж и позабыл было про свою фантастическую невесту,
хотел было сказать «не имею на примете», но вспомнил: «ах, да ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, — ведь
какую глупость тогда придумал!
Как это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе не нужно было! Ну вот, подите же, говорят, пропаганда вредна — вон,
как на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто и не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне
какое дело?
А Наполеон I
как был хитр, — гораздо хитрее их обоих, да еще при этакой-то хитрости имел, говорят, гениальный ум, — а
как мастерски провел себя за нос на Эльбу, да еще мало показалось,
захотел подальше, и удалось, удалось так, что дотащил себя за нос до Св.
Я понимаю,
как сильно компрометируется Лопухов в глазах просвещенной публики сочувствием Марьи Алексевны к его образу мыслей. Но я не
хочу давать потачки никому и не прячу этого обстоятельства, столь вредного для репутации Лопухова, хоть и доказал, что мог утаить такую дурную сторону отношений Лопухова в семействе Розальских; я делаю даже больше: я сам принимаюсь объяснять, что он именно заслуживал благосклонность Марьи Алексевны.
— Ах,
как это будет хорошо!
Какая радость! — твердила Верочка. — Но я
хочу знать это скорее,
как можно скорее. Вы от нее проедете прямо к нам?
—
Как долго! Нет, у меня не достанет терпенья. И что ж я узнаю из письма? Только «да» — и потом ждать до среды! Это мученье! Если «да», я
как можно скорее уеду к этой даме. Я
хочу знать тотчас же.
Как же это сделать? Я сделаю вот что: я буду ждать вас на улице, когда вы пойдете от этой дамы.
Кто обязан и
какой благоразумный человек
захочет поступать не так,
как г-жа Б.? мы нисколько не вправе осуждать ее; да и Лопухов не был неправ, отчаявшись за избавление Верочки.
(«Экая шельма
какой! Сам-то не пьет. Только губы приложил к своей ели-то. А славная эта ель, — и будто кваском припахивает, и сила есть, хорошая сила есть. Когда Мишку с нею окручу, водку брошу, все эту ель стану пить. — Ну, этот ума не пропьет! Хоть бы приложился, каналья! Ну, да мне же лучше. А поди, чай, ежели бы
захотел пить, здоров пить».)
Не все-то так хитро делается,
как хитро выходит, Лопухов не рассчитывал на этот результат, когда покупал вино: он
хотел только дать взятку Марье Алексевне, чтоб не потерять ее благосклонности, назвавшись на обед.
— Так, так, Верочка. Всякий пусть охраняет свою независимость всеми силами, от всякого,
как бы ни любил его,
как бы ни верил ему. Удастся тебе то, что ты говоришь, или нет, не знаю, но это почти все равно: кто решился на это, тот уже почти оградил себя: он уже чувствует, что может обойтись сам собою, отказаться от чужой опоры, если нужно, и этого чувства уже почти довольно. А ведь
какие мы смешные люди, Верочка! ты говоришь: «не
хочу жить на твой счет», а я тебя хвалю за это. Кто же так говорит, Верочка?
— Так я, мой милый, уж и не буду заботиться о женственности; извольте, Дмитрий Сергеич, я буду говорить вам совершенно мужские мысли о том,
как мы будем жить. Мы будем друзьями. Только я
хочу быть первым твоим другом. Ах, я еще тебе не говорила,
как я ненавижу этого твоего милого Кирсанова!
— Прекрасное начало. Так запугана моим деспотизмом, что
хочет сделать мужа куклою. И
как же нам с ним не видеться, когда мы живем вместе?
Ты не
хотел мне сказать,
как мы с тобой будем жить, а сам все рассказал!
Но это были точно такие же мечты,
как у хозяйки мысль развести Павла Константиныча с женою; такие проекты,
как всякая поэзия, служат, собственно, не для практики, а для отрады сердцу, ложась основанием для бесконечных размышлений наедине и для иных изъяснений в беседах будущности, что, дескать, я вот что могла (или, смотря по полу лица: мог) сделать и
хотела (
хотел), да по своей доброте пожалела (пожалел).
Миллионы людей, Марья Алексевна, вреднее вас и себе и другим,
хотя не имеют того ужасного вида,
какой имеете вы.
— Да она еще
какое слово сказала: ежели, говорит, я не
хочу, чтобы другие меня в безобразии видели, так мужа-то я больше люблю, значит, к нему-то и вовсе не приходится не умывшись на глаза лезть.
— Нейдут из тебя слова-то. Хорошо им жить? — спрашиваю; хороши они? — спрашиваю; такой
хотела бы быть,
как они? — Молчишь! рыло-то воротишь! — Слушай же ты, Верка, что я скажу. Ты ученая — на мои воровские деньги учена. Ты об добром думаешь, а
как бы я не злая была, так бы ты и не знала, что такое добром называется. Понимаешь? Все от меня, моя ты дочь, понимаешь? Я тебе мать.
Вера Павловна не сказала своим трем первым швеям ровно ничего, кроме того, что даст им плату несколько, немного побольше той,
какую швеи получают в магазинах; дело не представляло ничего особенного; швеи видели, что Вера Павловна женщина не пустая, не легкомысленная, потому без всяких недоумений приняли ее предложение работать у ней: не над чем было недоумевать, что небогатая дама
хочет завести швейную.
Так теперь с этими историями: когда-нибудь и от этой оспы люди избавят себя, даже и средство известно, только еще не
хотят принимать его, все равно,
как долго, очень долго не
хотели принимать и средства против оспы.
Что ж это, в самом деле? да,
как будто не нужно?. «
как будто», а кто знает? нет, нельзя оставить «миленького» одного, мало ли что может случиться? да, наконец, пить
захочет, может быть, чаю
захочет, ведь он деликатный, будить не станет, значит, и нельзя не сидеть подле него.
Дня через два Лопухов сказал Вере Павловне, что заходил к Кирсанову и,
как ему показалось, встречен был довольно странно. Кирсанов
как будто
хотел быть с ним любезен, что было вовсе лишнее между ними. Лопухов, посмотревши на него, сказал прямо...
— А
какое влияние имеет на человека заботливость других, — сказал Лопухов: — ведь он и сам отчасти подвергается обольщению, что ему нужна, бог знает,
какая осторожность, когда видит, что из — за него тревожатся. Ведь вот я мог бы выходить из дому уже дня три, а все продолжал сидеть. Ныне поутру
хотел выйти, и еще отложил на день для большей безопасности.
— Я
хочу поговорить с вами о том, что вы вчера видели, Вера Павловна, — сказала она, — она несколько времени затруднялась,
как ей продолжать: — мне не хотелось бы, чтобы вы дурно подумали о нем, Вера Павловна.
— Настасья Борисовна, я имела такие разговоры,
какой вы
хотите начать. И той, которая говорит, и той, которая слушает, — обеим тяжело. Я вас буду уважать не меньше, скорее больше прежнего, когда знаю теперь, что вы иного перенесли, но я понимаю все, и не слышав. Не будем говорить об этом: передо мною не нужно объясняться. У меня самой много лет прошло тоже в больших огорчениях; я стараюсь не думать о них и не люблю говорить о них, — это тяжело.
— Нет, Вера Павловна, у меня другое чувство. Я вам
хочу сказать,
какой он добрый; мне хочется, чтобы кто-нибудь знал,
как я ему обязана, а кому сказать кроме вас? Мне это будет облегчение.
Какую жизнь я вела, об этом, разумеется, нечего говорить, — она у всех таких бедных одинакая. Я
хочу сказать только о том,
как я с ним познакомилась. Об нем так приятно говорить мне; и ведь я переезжаю к нему жить, — надобно же вам знать, почему я бросаю мастерскую.
Так, когда я ему сказала, что непременно пойду с ним, он засмеялся и сказал: «когда
хотите, идите; только напрасно будет», —
хотел проучить меня,
как после сказал: ему было досадно, что я пристаю.
«Да
как же, говорю, да за что же, когда вы не
хотите иметь со мною дела?» Выкупилась от хозяйки, наняла особую комнату.
Как он это сказал, что я стала ему нравиться, я так обрадовалась, что
хотела к нему на шею броситься, да не посмела, остановилась.
Но при всем моем стыде — смешно сказать, Вера Павловна: при моем стыде, а ведь это правда, — я все-таки сказала: «
Как это вы
захотели приласкать меня, Александр Матвеич?» А он сказал: «Потому, Настенька, что вы теперь честная девушка».
То, знаете, кровь кипит, тревожно что-то, и в сладком чувстве есть
как будто какое-то мученье, так что даже тяжело это,
хотя нечего и говорить,
какое это блаженство, что за такую минуту можно, кажется, жизнью пожертвовать, — да и жертвуют, Вера Павловна; значит, большое блаженство, а все не то, совсем не то.
Я только
хотела сказать,
какой Сашенька добрый.
Но ведь я и теперь смотрю на этих студентов,
как на младших братьев, и я не всегда бы
хотела превращаться непременно в Верочку, когда
хочу отдыха от серьезных мыслей и труда.
Как он сочувствует всему, что требует сочувствия,
хочет помогать всему, что требует помощи;
как он уверен, что счастье для людей возможно, что оно должно быть, что злоба и горе не вечно, что быстро идет к нам новая, светлая жизнь.
Даже и эти глаза не могли увидеть ничего, но гостья шептала: нельзя ли увидеть тут вот это,
хотя тут этого и вовсе нет,
как я сама вижу, а все-таки попробуем посмотреть; и глаза всматривались, и хоть ничего не видели, но и того, что всматривались глаза, уже было довольно, чтобы глаза заметили: тут что-то не так.