Неточные совпадения
Опять явилось у некоторых сомнение: застрелился на мосту; на мосту
не стреляются, — следовательно,
не застрелился. — Но к вечеру прислуга гостиницы была позвана в часть
смотреть вытащенную из воды простреленную фуражку, — все признали, что фуражка та самая, которая была на проезжем. Итак, несомненно застрелился, и дух отрицания и прогресса побежден окончательно.
Молодой человек взял письмо; и он побледнел, и у него задрожали руки, и он долго
смотрел на письмо, хотя оно было
не велико, всего-то слов десятка два...
— Нет, таких слов что-то
не слышно… Вера, да ты мне, видно, слова-то
не так сказала?
Смотри у меня!
— Счастлив твой бог! — однако
не утерпела Марья Алексевна, рванула дочь за волосы, — только раз, и то слегка. — Ну, пальцем
не трону, только завтра чтоб была весела! Ночь спи, дура!
Не вздумай плакать.
Смотри, если увижу завтра, что бледна или глаза заплаканы! Спущала до сих пор…
не спущу.
Не пожалею смазливой-то рожи, уж заодно пропадать будет, так хоть дам себя знать.
Странен показался Верочке голос матери: он в самом деле был мягок и добр, — этого никогда
не бывало. Она с недоумением
посмотрела на мать. Щеки Марьи Алексевны пылали, и глаза несколько блуждали.
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно.
Не он, так другой, все равно. Да вот,
посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех
не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену
не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
Как величественно сидит она, как строго
смотрит! едва наклонила голову в ответ на его поклон. «Очень рада вас видеть, прошу садиться». — Ни один мускул
не пошевелился в ее лице. Будет сильная головомойка, — ничего, ругай, только спаси.
Я
не хочу ни властвовать, ни подчиняться, я
не хочу ни обманывать, ни притворяться, я
не хочу
смотреть на мнение других, добиваться того, что рекомендуют мне другие, когда мне самой этого
не нужно.
А ко всему этому прибавлялось, что ведь Сторешников
не смел показаться к Верочке в прежней роли, а между тем так и тянет
посмотреть на нее.
— Но если так, я прошу у вас одной пощады: вы теперь еще слишком живо чувствуете, как я оскорбил вас…
не давайте мне теперь ответа, оставьте мне время заслужить ваше прощение! Я кажусь вам низок, подл, но
посмотрите, быть может, я исправлюсь, я употреблю все силы на то, чтоб исправиться! Помогите мне,
не отталкивайте меня теперь, дайте мне время, я буду во всем слушаться вас! Вы увидите, как я покорен; быть может, вы увидите во мне и что-нибудь хорошее, дайте мне время.
И она
посмотрела на вошедшего учителя. Студент был уже
не юноша, человек среднего роста или несколько повыше среднего, с темными каштановыми волосами, с правильными, даже красивыми чертами лица, с гордым и смелым видом — «
не дурен и, должно быть, добр, только слишком серьезен».
— Это все наболтал Федя вскоре после первого же урока и потом болтал все в том же роде, с разными такими прибавлениями: а я ему, сестрица, нынче сказал, что на вас все
смотрят, когда вы где бываете, а он, сестрица, сказал: «ну и прекрасно»; а я ему сказал: а вы на нее
не хотите
посмотреть? а он сказал: «еще увижу».
А жених, сообразно своему мундиру и дому, почел нужным
не просто увидеть учителя, а, увидев, смерить его с головы до ног небрежным, медленным взглядом, принятым в хорошем обществе. Но едва он начал снимать мерку, как почувствовал, что учитель —
не то, чтобы снимает тоже с него самого мерку, а даже хуже:
смотрит ему прямо в глаза, да так прилежно, что, вместо продолжения мерки, жених сказал...
А тут
посмотрела на него точно так, как
смотрела на мать и отца, — холодно и вовсе
не любезно.
— Вы
смотрите прямо, просто. Нет, ваш взгляд меня
не обижает.
Вот Верочка играет, Дмитрий Сергеич стоит и слушает, а Марья Алексевна
смотрит,
не запускает ли он глаз за корсет, — нет, и
не думает запускать! или иной раз вовсе
не глядит на Верочку, а так куда-нибудь глядит, куда случится, или иной раз глядит на нее, так просто в лицо ей глядит, да так бесчувственно, что сейчас видно:
смотрит на нее только из учтивости, а сам думает о невестином приданом, — глаза у него
не разгораются, как у Михаила Иваныча.
—
Посмотрите — ко, Михаил Иваныч, французскую-то я сама почти что разобрала: «Гостиная» — значит, самоучитель светского обращения, а немецкую-то
не пойму.
— Хорошо.
Посмотрим,
не поймаю ли я вас на вопросах о себе.
Сострадательные люди,
не оправдывающие его, могли бы также сказать ему в извинение, что он
не совершенно лишен некоторых похвальных признаков: сознательно и твердо решился отказаться от всяких житейских выгод и почетов для работы на пользу другим, находя, что наслаждение такою работою — лучшая выгода для него; на девушку, которая была так хороша, что он влюбился в нее, он
смотрел таким чистым взглядом, каким
не всякий брат глядит на сестру; но против этого извинения его материализму надобно сказать, что ведь и вообще нет ни одного человека, который был бы совершенно без всяких признаков чего-нибудь хорошего, и что материалисты, каковы бы там они ни были, все-таки материалисты, а этим самым уже решено и доказано, что они люди низкие и безнравственные, которых извинять нельзя, потому что извинять их значило бы потворствовать материализму.
Лопухов сказал и смутился. Верочка
посмотрела на него — нет, он
не то что
не договорил, он
не думал продолжать, он ждет от нее ответа.
— Ах, боже мой! И все замечания, вместо того чтобы говорить дело. Я
не знаю, что я с вами сделала бы — я вас на колени поставлю: здесь нельзя, — велю вам стать на колени на вашей квартире, когда вы вернетесь домой, и чтобы ваш Кирсанов
смотрел и прислал мне записку, что вы стояли на коленях, — слышите, что я с вами сделаю?
На нее в самом деле было жалко
смотреть: она
не прикидывалась. Ей было в самом деле больно. Довольно долго ее слова были бессвязны, — так она была сконфужена за себя; потом мысли ее пришли в порядок, но и бессвязные, и в порядке, они уже
не говорили Лопухову ничего нового. Да и сам он был также расстроен. Он был так занят открытием, которое она сделала ему, что
не мог заниматься ее объяснениями по случаю этого открытия. Давши ей наговориться вволю, он сказал...
— Правда, батюшка Дмитрий Сергеич. То-то, я
смотрю, что-то уж вы деньгами-то больно сорите, чего я от вас
не ждала, как от человека основательного. Видно, от невесты задаточек получили?
«Да, а потом? Будут все
смотреть — голова разбитая, лицо разбитое, в крови, в грязи… Нет, если бы можно было на это место посыпать чистого песку, — здесь и песок-то все грязный… нет, самого белого, самого чистого… вот бы хорошо было. И лицо бы осталось
не разбитое, чистое,
не пугало бы никого.
«Да,
посмотрю,
посмотрю, да и сделаю, как бедные парижские девушки. Ведь если я скажу, так сделаю. Я
не боюсь.
— Ах, как весело будет! Только ты, мой миленький, теперь вовсе
не говори со мною, и
не гляди на меня, и на фортепьяно
не каждый раз будем играть. И
не каждый раз буду выходить при тебе из своей комнаты. Нет,
не утерплю, выйду всегда, только на одну минуточку, и так холодно буду
смотреть на тебя, неласково. И теперь сейчас уйду в свою комнату. До свиданья, мой милый. Когда?
«
Не годится, показавши волю, оставлять человека в неволе», и после этого думал два часа: полтора часа по дороге от Семеновского моста на Выборгскую и полчаса на своей кушетке; первую четверть часа думал,
не нахмуривая лба, остальные час и три четверти думал, нахмуривая лоб, по прошествии же двух часов ударил себя по лбу и, сказавши «хуже гоголевского почтмейстера, телятина!», —
посмотрел на часы.
Но это были точно такие же мечты, как у хозяйки мысль развести Павла Константиныча с женою; такие проекты, как всякая поэзия, служат, собственно,
не для практики, а для отрады сердцу, ложась основанием для бесконечных размышлений наедине и для иных изъяснений в беседах будущности, что, дескать, я вот что могла (или,
смотря по полу лица: мог) сделать и хотела (хотел), да по своей доброте пожалела (пожалел).
А мужчина говорит, и этот мужчина Дмитрий Сергеич: «это все для нас еще пустяки, милая маменька, Марья Алексевна! а настоящая-то важность вот у меня в кармане: вот, милая маменька,
посмотрите, бумажник, какой толстый и набит все одними 100–рублевыми бумажками, и этот бумажник я вам, мамаша, дарю, потому что и это для нас пустяки! а вот этого бумажника, который еще толще, милая маменька, я вам
не подарю, потому что в нем бумажек нет, а в нем все банковые билеты да векселя, и каждый билет и вексель дороже стоит, чем весь бумажник, который я вам подарил, милая маменька, Марья Алексевна!» — Умели вы, милый сын, Дмитрий Сергеич, составить счастье моей дочери и всего нашего семейства; только откуда же, милый сын, вы такое богатство получили?
Много глаз
смотрели, как дивный феномен остановился у запертых ворот одноэтажного деревянного домика в 7 окон, как из удивительной кареты явился новый, еще удивительнейший феномен, великолепная дама с блестящим офицером, важное достоинство которого
не подлежало сомнению.
Посмотрите корень этого прекрасного колоса: около корня грязь, но эта грязь свежая, можно сказать, чистая грязь; слышите запах сырой, неприятный, но
не затхлый,
не скиснувшийся.
—
Не исповедуйтесь, Серж, — говорит Алексей Петрович, — мы знаем вашу историю; заботы об излишнем, мысли о ненужном, — вот почва, на которой вы выросли; эта почва фантастическая. Потому,
посмотрите вы на себя: вы от природы человек и
не глупый, и очень хороший, быть может,
не хуже и
не глупее нас, а к чему же вы пригодны, на что вы полезны?
Вы видите, надобно вести счеты и
смотреть за тем, чтобы
не было лишних расходов.
Ведь ваши деньги, а
не мои, стало быть, вам надобно и
смотреть за ними.
Вера Павловна, — теперь она уже окончательно Вера Павловна до следующего утра, — хлопочет по хозяйству: ведь у ней одна служанка, молоденькая девочка, которую надобно учить всему; а только выучишь, надобно приучать новую к порядку: служанки
не держатся у Веры Павловны, все выходят замуж — полгода, немного больше,
смотришь, Вера Павловна уж и шьет себе какую-нибудь пелеринку или рукавчики, готовясь быть посаженною матерью; тут уж нельзя отказаться, — «как же, Вера Павловна, ведь вы сами все устроили, некому быть, кроме вас».
Вот я тебе покажу людей!» Во мгновение ока дама взвизгнула и упала в обморок, а Nicolas постиг, что
не может пошевельнуть руками, которые притиснуты к его бокам, как железным поясом, и что притиснуты они правою рукою Кирсанова, и постиг, что левая рука Кирсанова, дернувши его за вихор, уже держит его за горло и что Кирсанов говорит: «
посмотри, как легко мне тебя задушить» — и давнул горло; и Nicolas постиг, что задушить точно легко, и рука уже отпустила горло, можно дышать, только все держится за горло.
Лопухов зашел
посмотреть,
не болен ли в самом деле.
— Я ходила по Невскому, Вера Павловна; только еще вышла, было еще рано; идет студент, я привязалась к нему. Он ничего
не сказал а перешел на другую сторону улицы.
Смотрит, я опять подбегаю к нему, схватила его за руку. «Нет, я говорю,
не отстану от вас, вы такой хорошенький». «А я вас прошу об этом, оставьте меня», он говорит. «Нет, пойдемте со мной». «Незачем». «Ну, так я с вами пойду. Вы куда идете? Я уж от вас ни за что
не отстану». — Ведь я была такая бесстыдная, хуже других.
Он сидит,
смотрит, но
не обращает никакого внимания: так обидно.
Это, я думаю,
не оттого ли, что ведь он мне уж и
не казался другим человеком, а как будто мы оба один человек; это как будто
не он на меня
смотрит, а я сама на себя
смотрю, это
не он меня целует, а я сама себя целую, — право, так мне представлялось; оттого мне и
не стыдно.
Тяжеловато и очень хитро это дело: уйти из виду так, чтобы
не заметили твоего движения, когда
смотрят на тебя во все глаза, а нечего делать, надобно действовать так.
Труден был маневр, на целые недели надобно было растянуть этот поворот налево кругом и повертываться так медленно, так ровно, как часовая стрелка:
смотрите на нее, как хотите, внимательно,
не увидите, что она поворачивается, а она себе исподтишка делает свое дело, идет в сторону от прежнего своего положения.
Но ведь я и теперь
смотрю на этих студентов, как на младших братьев, и я
не всегда бы хотела превращаться непременно в Верочку, когда хочу отдыха от серьезных мыслей и труда.
«Миленький только
смотрел и смеялся. Почему ж бы ему
не пошалить с нами? Ведь это было бы еще веселее. Разве это было неловко или разве он этого
не сумел бы — принять участие в нашей игре? Нет, нисколько
не неловко, и он сумел бы. Но у него такой характер. Он только
не мешает, но одобряет, радуется, — и только».
В это утро Дмитрий Сергеич
не идет звать жену пить чай: она здесь, прижавшись к нему; она еще спит; он
смотрит на нее и думает: «что это такое с ней, чем она была испугана, откуда этот сон?»
— Нет,
не ласкай, мой милый! Довольно. Благодарю тебя! — и она так кротко и искренно
смотрит на него. — Благодарю тебя, ты так добр ко мне.
— Слушай, Дмитрий, — сказал Кирсанов еще более серьезным тоном: — мы с тобою друзья. Но есть вещи, которых
не должны дозволять себе и друзья. Я прошу тебя прекратить этот разговор. Я
не расположен теперь к серьезным разговорам. И никогда
не бываю расположен. — Глаза Кирсанова
смотрели пристально и враждебно, как будто перед ним человек, которого он подозревает в намерении совершить злодейство.
Понимаешь ли ты, что если я люблю этого человека, а ты требуешь, чтоб я дал ему пощечину, которая и по — моему и по — твоему вздор, пустяки, — понимаешь ли, что если ты требуешь этого, я считаю тебя дураком и низким человеком, а если ты заставляешь меня сделать это, я убью тебя или себя,
смотря по тому, чья жизнь менее нужна, — убью тебя или себя, а
не сделаю этого?
Предположу, что этот человек — женщина; предположу, опять-таки в смысле отвлеченной гипотезы, что это положение, в котором ему привольно жить, — замужество; предположу, что он доволен этим положением, и говорю: при таких данных, по этой отвлеченной гипотезе, кто имеет право подвергать этого человека риску потерять хорошее, которым он доволен, чтобы
посмотреть,
не удастся ли этому человеку приобрести лучшее, без которого ему легко обойтись?
Он боялся, что когда придет к Лопуховым после ученого разговора с своим другом, то несколько опростоволосится: или покраснеет от волнения, когда в первый раз взглянет на Веру Павловну, или слишком заметно будет избегать
смотреть на нее, или что-нибудь такое; нет, он остался и имел полное право остаться доволен собою за минуту встречи с ней: приятная дружеская улыбка человека, который рад, что возвращается к старым приятелям, от которых должен был оторваться на несколько времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор человека,
не имеющего на душе никаких мыслей, кроме тех, которые беспечно говорит он, — если бы вы были самая злая сплетница и
смотрели на него с величайшим желанием найти что-нибудь
не так, вы все-таки
не увидели бы в нем ничего другого, кроме как человека, который очень рад, что может, от нечего делать, приятно убить вечер в обществе хороших знакомых.