Неточные совпадения
Я
не ипокритка и
не обманщица, мсье Сторешни́к: я
не хвалюсь и
не терплю,
чтобы другие хвалили меня за
то, что у меня плохо.
Так теперь я
не знаю, что я буду чувствовать, если я полюблю мужчину, я знаю только
то, что
не хочу никому поддаваться, хочу быть свободна,
не хочу никому быть обязана ничем,
чтобы никто
не смел сказать мне: ты обязана делать для меня что-нибудь!
— Я и
не употребляла б их, если бы полагала, что она будет вашею женою. Но я и начала с
тою целью,
чтобы объяснить вам, что этого
не будет и почему
не будет. Дайте же мне докончить. Тогда вы можете свободно порицать меня за
те выражения, которые тогда останутся неуместны по вашему мнению, но теперь дайте мне докончить. Я хочу сказать, что ваша любовница, это существо без имени, без воспитания, без поведения, без чувства, — даже она пристыдила вас, даже она поняла все неприличие вашего намерения…
— Мне жаль вас, — сказала Верочка: — я вижу искренность вашей любви (Верочка, это еще вовсе
не любовь, это смесь разной гадости с разной дрянью, — любовь
не то;
не всякий
тот любит женщину, кому неприятно получить от нее отказ, — любовь вовсе
не то, — но Верочка еще
не знает этого, и растрогана), — вы хотите,
чтобы я
не давала вам ответа — извольте. Но предупреждаю вас, что отсрочка ни к чему
не поведет: я никогда
не дам вам другого ответа, кроме
того, какой дала нынче.
По всей вероятности, негодная Верка
не хочет выходить замуж, — это даже несомненно, — здравый смысл был слишком силен в Марье Алексевне,
чтобы обольститься хитрыми ее же собственными раздумьями о Верочке, как о тонкой интриганке; но эта девчонка устраивает все так, что если выйдет (а чорт ее знает, что у ней на уме, может быть, и это!),
то действительно уже будет полной госпожей и над мужем, и над его матерью, и над домом, — что ж остается?
Впрочем, мы знаем пока только, что это было натурально со стороны Верочки: она
не стояла на
той степени развития,
чтобы стараться «побеждать дикарей» и «сделать этого медведя ручным», — да и
не до
того ей было: она рада была, что ее оставляют в покое; она была разбитый, измученный человек, которому как-то посчастливилось прилечь так, что сломанная рука затихла, и боль в боку
не слышна, и который боится пошевельнуться, чтоб
не возобновилась прежняя ломота во всех суставах.
А жених, сообразно своему мундиру и дому, почел нужным
не просто увидеть учителя, а, увидев, смерить его с головы до ног небрежным, медленным взглядом, принятым в хорошем обществе. Но едва он начал снимать мерку, как почувствовал, что учитель —
не то,
чтобы снимает тоже с него самого мерку, а даже хуже: смотрит ему прямо в глаза, да так прилежно, что, вместо продолжения мерки, жених сказал...
Марья Алексевна хотела сделать большой вечер в день рождения Верочки, а Верочка упрашивала,
чтобы не звали никаких гостей; одной хотелось устроить выставку жениха, другой выставка была тяжела. Поладили на
том, чтоб сделать самый маленький вечер, пригласить лишь несколько человек близких знакомых. Позвали сослуживцев (конечно, постарше чинами и повыше должностями) Павла Константиныча, двух приятельниц Марьи Алексевны, трех девушек, которые были короче других с Верочкой.
— Она заметила, что я
не люблю быть в дурном расположении духа, и шепнула мне такую их тайну, что я
не могу видеть женщину без
того,
чтобы не прийти в дурное расположение, — и потому я избегаю женщин.
— Вы
не можете видеть женщину без
того,
чтобы не прийти в дурное расположение духа? Однако вы
не мастер говорить комплименты.
Но я
не согласен с желанием женщин,
чтобы женщин
не было на свете, потому что этому желанию нельзя исполниться: с
тем, чему быть нельзя, я
не соглашаюсь.
Она скажет: «скорее умру, чем —
не то что потребую,
не то что попрошу, — а скорее, чем допущу,
чтобы этот человек сделал для меня что-нибудь, кроме
того, что ему самому приятно; умру скорее, чем допущу,
чтобы он для меня стал к чему-нибудь принуждать себя, в чем-нибудь стеснять себя».
Но до этого он
не договаривался с Марьею Алексевною, и даже
не по осторожности, хотя был осторожен, а просто по
тому же внушению здравого смысла и приличия, по которому
не говорил с нею на латинском языке и
не утруждал ее слуха очень интересными для него самого рассуждениями о новейших успехах медицины: он имел настолько рассудка и деликатности,
чтобы не мучить человека декламациями, непонятными для этого человека.
Племянник, вместо
того чтобы приезжать, приходил, всматривался в людей и, разумеется, большею частию оставался недоволен обстановкою: в одном семействе слишком надменны; в другом — мать семейства хороша, отец дурак, в третьем наоборот, и т. д., в иных и можно бы жить, да условия невозможные для Верочки; или надобно говорить по — английски, — она
не говорит; или хотят иметь собственно
не гувернантку, а няньку, или люди всем хороши, кроме
того, что сами бедны, и в квартире нет помещения для гувернантки, кроме детской, с двумя большими детьми, двумя малютками, нянькою и кормилицею.
— Ах, боже мой! И все замечания, вместо
того чтобы говорить дело. Я
не знаю, что я с вами сделала бы — я вас на колени поставлю: здесь нельзя, — велю вам стать на колени на вашей квартире, когда вы вернетесь домой, и
чтобы ваш Кирсанов смотрел и прислал мне записку, что вы стояли на коленях, — слышите, что я с вами сделаю?
При ее положении в обществе, при довольно важных должностных связях ее мужа, очень вероятно, даже несомненно, что если бы она уж непременно захотела,
чтобы Верочка жила у нее,
то Марья Алексевна
не могла бы ни вырвать Верочку из ее рук, ни сделать серьезных неприятностей ни ей, ни ее мужу, который был бы официальным ответчиком по процессу и за которого она боялась.
— Если бы ты был глуп, или бы я был глуп, сказал бы я тебе, Дмитрий, что этак делают сумасшедшие. А теперь
не скажу. Все возражения ты, верно, постарательнее моего обдумал. А и
не обдумывал, так ведь все равно. Глупо ли ты поступаешь, умно ли —
не знаю; но, по крайней мере, сам
не стану делать
той глупости,
чтобы пытаться отговаривать, когда знаю, что
не отговорить. Я тебе тут нужен на что-нибудь, или нет?
Хозяйка начала свою отпустительную речь очень длинным пояснением гнусности мыслей и поступков Марьи Алексевны и сначала требовала,
чтобы Павел Константиныч прогнал жену от себя; но он умолял, да и она сама сказала это больше для блезиру, чем для дела; наконец, резолюция вышла такая. что Павел Константиныч остается управляющим, квартира на улицу отнимается, и переводится он на задний двор с
тем,
чтобы жена его
не смела и показываться в
тех местах первого двора, на которые может упасть взгляд хозяйки, и обязана выходить на улицу
не иначе, как воротами дальними от хозяйкиных окон.
Самый патетический состоял в
том,
чтобы торжественно провозгласить устами своими и Павла Константиныча родительское проклятие ослушной дочери и ему, разбойнику, с объяснением, что оно сильно, — даже земля, как известно,
не принимает праха проклятых родителями.
— Ах, какой ты! Все мешаешь. Ты слушай, сиди смирно. Ведь тут, мне кажется, главное
то,
чтобы с самого начала, когда выбираешь немногих, делать осмотрительно,
чтобы это были в самом деле люди честные, хорошие,
не легкомысленные,
не шаткие, настойчивые и вместе мягкие,
чтобы от них
не выходило пустых ссор и
чтобы они умели выбирать других, — так?
И опять
не то,
чтобы желала, уж бог знает как, но это все равно: по крайней мере она все-таки
не бог знает с какою внимательностью шпионила за нею.
Эти три девушки нашли еще трех или четырех, выбрали их с
тою осмотрительностью, о которой просила Вера Павловна; в этих условиях выбора тоже
не было ничего возбуждающего подозрение,
то есть ничего особенного: молодая и скромная женщина желает,
чтобы работницы в мастерской были девушки прямодушного, доброго характера, рассудительные, уживчивые, что же тут особенного?
Вы видите, надобно вести счеты и смотреть за
тем,
чтобы не было лишних расходов.
Я пропускаю множество подробностей, потому что
не описываю мастерскую, а только говорю о ней лишь в
той степени, в какой это нужно для обрисовки деятельности Веры Павловны. Если я упоминаю о некоторых частностях,
то единственно затем,
чтобы видно было, как поступала Вера Павловна, как она вела дело шаг за шагом, и терпеливо, и неутомимо, и как твердо выдерживала свое правило:
не распоряжаться ничем, а только советовать, объяснять, предлагать свое содействие, помогать исполнению решенного ее компаниею.
Ей было совестно, что она
не могла прежде успокоиться,
чтобы не тревожить его, но теперь уж он
не обращал внимания на ее уверения, что будет спать, хотя бы его тут и
не было: — «вы виноваты, Вера Павловна, и за
то должны быть наказываемы.
Проницательный читатель, — я объясняюсь только с читателем: читательница слишком умна,
чтобы надоедать своей догадливостью, потому я с нею
не объясняюсь, говорю это раз — навсегда; есть и между читателями немало людей
не глупых: с этими читателями я тоже
не объясняюсь; но большинство читателей, в
том числе почти все литераторы и литературщики, люди проницательные, с которыми мне всегда приятно беседовать, — итак, проницательный читатель говорит: я понимаю, к чему идет дело; в жизни Веры Павловны начинается новый роман; в нем будет играть роль Кирсанов; и понимаю даже больше: Кирсанов уже давно влюблен в Веру Павловну, потому-то он и перестал бывать у Лопуховых.
— Я хочу поговорить с вами о
том, что вы вчера видели, Вера Павловна, — сказала она, — она несколько времени затруднялась, как ей продолжать: — мне
не хотелось бы,
чтобы вы дурно подумали о нем, Вера Павловна.
Видите, значит, у меня давно была к нему любовь, но как он
не показывал ко мне никакого чувства и надежды у меня
не было,
чтобы я могла ему понравиться,
то эта любовь и замирала во мне, и я сама
не понимала, что она во мне есть.
Но она или
не поняла в первую минуту
того смысла, который выходил из его слов, или поняла, но
не до
того ей было,
чтобы обращать внимание на этот смысл, и радость о возобновлении любви заглушила в ней скорбь о близком конце, — как бы
то ни было, но она только радовалась и говорила...
Если бы кто посторонний пришел посоветоваться с Кирсановым о таком положении, в каком Кирсанов увидел себя, когда очнулся, и если бы Кирсанов был совершенно чужд всем лицам, которых касается дело, он сказал бы пришедшему советоваться: «поправлять дело бегством — поздно,
не знаю, как оно разыграется, но для вас, бежать или оставаться — одинаково опасно, а для
тех, о спокойствии которых вы заботитесь ваше бегство едва ли
не опаснее, чем
то,
чтобы вы оставались».
Задача в
том,
чтобы как можно более
не нарушать спокойствия женщины, жизнь которой идет хорошо.
Прежняя штука, притвориться обиженным, выставить какую-нибудь пошлую сторону характера,
чтобы опереться на нее,
не годится: два раза на одном и
том же
не проведешь: вторая такая история лишь раскрыла бы смысл первой, показала бы его героем
не только новых, но и прежних времен.
Он целый вечер
не сводил с нее глаз, и ей ни разу
не подумалось в этот вечер, что он делает над собой усилие,
чтобы быть нежным, и этот вечер был одним из самых радостных в ее жизни, по крайней мере, до сих пор; через несколько лет после
того, как я рассказываю вам о ней, у ней будет много таких целых дней, месяцев, годов: это будет, когда подрастут ее дети, и она будет видеть их людьми, достойными счастья и счастливыми.
А на месте В есть В; если бы на месте В
не было В,
то оно еще
не было бы на месте В, ему еще
не доставало бы чего-нибудь,
чтобы быть на месте В, — так ведь?
Даже и эти глаза
не могли увидеть ничего, но гостья шептала: нельзя ли увидеть тут вот это, хотя тут этого и вовсе нет, как я сама вижу, а все-таки попробуем посмотреть; и глаза всматривались, и хоть ничего
не видели, но и
того, что всматривались глаза, уже было довольно,
чтобы глаза заметили: тут что-то
не так.
— Мой милый я сказала тебе слишком суровые слова. Но
не сердись на них. Ты видишь, я борюсь. Вместо
того,
чтобы поддержать меня, ты начал помогать
тому, против чего я борюсь, надеясь, — да, надеясь устоять.
— Разумеется, она и сама
не знала, слушает она, или
не слушает: она могла бы только сказать, что как бы там ни было, слушает или
не слушает, но что-то слышит, только
не до
того ей,
чтобы понимать, что это ей слышно; однако же, все-таки слышно, и все-таки расслушивается, что дело идет о чем-то другом,
не имеющем никакой связи с письмом, и постепенно она стала слушать, потому что тянет к этому: нервы хотят заняться чем-нибудь,
не письмом, и хоть долго ничего
не могла понять, но все-таки успокоивалась холодным и довольным тоном голоса мужа; а потом стала даже и понимать.
А главное в
том, что он порядком установился у фирмы, как человек дельный и оборотливый, и постепенно забрал дела в свои руки, так что заключение рассказа и главная вкусность в нем для Лопухова вышло вот что: он получает место помощника управляющего заводом, управляющий будет только почетное лицо, из товарищей фирмы, с почетным жалованьем; а управлять будет он; товарищ фирмы только на этом условии и взял место управляющего, «я, говорит,
не могу, куда мне», — да вы только место занимайте,
чтобы сидел на нем честный человек, а в дело нечего вам мешаться, я буду делать», — «а если так,
то можно, возьму место», но ведь и
не в этом важность, что власть, а в
том, что он получает 3500 руб. жалованья, почти на 1000 руб. больше, чем прежде получал всего и от случайной черной литературной работы, и от уроков, и от прежнего места на заводе, стало быть, теперь можно бросить все, кроме завода, — и превосходно.
В кругу приятелей, сборные пункты которых находились у Кирсанова и Лопухова, он бывал никак
не чаще
того, сколько нужно,
чтобы остаться в тесном отношении к нему: «это нужно; ежедневные случаи доказывают пользу иметь тесную связь с каким-нибудь кругом людей, — надобно иметь под руками всегда открытые источники для разных справок».
И действительно, он
не навязывал: никак нельзя было спастись от
того, чтоб он, когда находил это нужным,
не высказал вам своего мнения настолько,
чтобы вы могли понять, о чем и в каком смысле он хочет говорить; но он делал это в двух — трех словах и потом спрашивал: «Теперь вы знаете, каково было бы содержание разговора; находите ли вы полезным иметь такой разговор?» Если вы сказали «нет», он кланялся и отходил.
Через год после
того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по дороге из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в каждой земле оставался постольку,
чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за
тем же проедет в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же
не останется времени — так и быть, потому что это
не так «нужно», а
те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России,
не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
И
не за
тем описывается много так подробно один экземпляр этой редкой породы,
чтобы научить тебя, проницательный читатель, приличному (неизвестному тебе) обращению с людьми этой породы: тебе ни одного такого человека
не видать; твои глаза, проницательный читатель,
не так устроены,
чтобы видеть таких людей; для тебя они невидимы; их видят только честные и смелые глаза; а для
того тебе служит описание такого человека,
чтобы ты хоть понаслышке знал какие люди есть на свете.
— Я
не вполне разделяю ваше мнение и почему — мы объяснимся. Это уже
не будет исполнением его поручения, а выражением только моего мнения, которое высказал я и ему в последнее наше свидание. Его поручение состояло только в
том,
чтобы я показал вам эту записку и потом сжег ее. Вы довольно видели ее?
А я сказал Маше,
чтобы она
не будила вас раньше половины одиннадцатого, так что завтра, едва успеете вы напиться чаю, как уж надобно будет вам спешить на железную дорогу; ведь если и
не успеете уложить всех вещей,
то скоро вернетесь, или вам привезут их; как вы думаете сделать,
чтобы вслед за вами поехал Александр Матвеич, или сами вернетесь? а вам теперь было бы тяжело с Машею, ведь
не годилось бы, если б она заметила, что вы совершенно спокойны.
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я ничего
не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный человек, знал, что в
те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился,
чтобы в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня уж
не важно, я и без
того была бы спокойна; а через
то, что эти мысли были высказаны мне в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
Видишь ли, государь мой, проницательный читатель, какие хитрецы благородные-то люди, и как играет в них эгоизм-то:
не так, как в тебе, государь мой, потому что удовольствие-то находят они
не в
том, в чем ты, государь мой; они, видишь ли, высшее свое наслаждение находят в
том,
чтобы люди, которых они уважают, думали о них, как о благородных людях, и для этого, государь мой, они хлопочут и придумывают всякие штуки
не менее усердно, чем ты для своих целей, только цели-то у вас различные, потому и штуки придумываются неодинаковые тобою и ими: ты придумываешь дрянные, вредные для других, а они придумывают честные, полезные для других.
Не Рахметов выведен для
того,
чтобы вести разговор, а разговор сообщен тебе для
того, и единственно только для
того,
чтобы еще побольше познакомить тебя с Рахметовым.
Понял ли ты теперь, проницательный читатель, что хотя много страниц употреблено на прямое описание
того, какой человек был Рахметов, но что, в сущности, еще гораздо больше страниц посвящено все исключительно
тому же,
чтобы познакомить тебя все с
тем же лицом, которое вовсе
не действующее лицо в романе?
Первое требование художественности состоит вот в чем: надобно изображать предметы так,
чтобы читатель представлял себе их в истинном их виде. Например, если я хочу изобразить дом,
то надобно мне достичь
того,
чтобы он представлялся читателю именно домом, а
не лачужкою и
не дворцом. Если я хочу изобразить обыкновенного человека,
то надобно мне достичь
того,
чтобы он
не представлялся читателю ни карликом и ни гигантом.
Нет, хоть и думается все это же, но думаются еще четыре слова, такие маленькие четыре слова: «он
не хочет этого», и все больше и больше думаются эти четыре маленькие слова, и вот уж солнце заходит, а все думается прежнее и эти четыре маленькие слова; и вдруг перед самым
тем временем, как опять входит неотвязная Маша и требует,
чтобы Вера Павловна пила чай — перед самым этим временем, из этих четырех маленьких слов вырастают пять других маленьких слов: «и мне
не хочется этого».