Неточные совпадения
По силам ли автора задача, которую хотел он объяснить, решать это, конечно, не ему самому. Но предмет, привлекший его внимание, имеет ныне полное право обращать на себя внимание всех людей, занимающихся эстетическими вопросами, то
есть всех, интересующихся
искусством, поэзиею, литературой.
Но в нем
есть справедливая сторона — то, что «прекрасное»
есть отдельный живой предмет, а не отвлеченная мысль;
есть и другой справедливый намек на свойство истинно художественных произведений
искусства: они всегда имеют содержанием своим что-нибудь интересное вообще для человека, а не для одного художника (намек этот заключается в том, что идея — «нечто общее, действующее всегда и везде»); отчего происходит это, увидим на своем месте.
Совершенно другой смысл имеет другое выражение, которое выставляют за тожественное с первым: «прекрасное
есть единство идеи и образа, полное слияние идеи с образом»; это выражение говорит о действительно существенном признаке — только не идеи прекрасного вообще, а того, что называется «мастерским произведением», или художественным произведением
искусства: прекрасно
будет произведение
искусства действительно только тогда, когда художник передал в произведении своем все то, что хотел передать.
Определяя прекрасное как полное проявление идеи в отдельном существе, мы необходимо придем к выводу: «прекрасное в действительности только призрак, влагаемый в нее нашею фантазиею»; из этого
будет следовать, что «собственно говоря, прекрасное создается нашею фантазиею, а в действительности (или, [по Гегелю]: в природе) истинно прекрасного нет»; из того, что в природе нет истинно прекрасного,
будет следовать, что «
искусство имеет своим источником стремление человека восполнить недостатки прекрасного в объективной действительности» и что «прекрасное, создаваемое
искусством, выше прекрасного в объективной действительности», — все эти мысли составляют сущность [гегелевской эстетики и являются в ней] не случайно, а по строгому логическому развитию основного понятия о прекрасном.
Напротив того, из определения «прекрасное
есть жизнь»
будет следовать, что истинная, высочайшая красота
есть именно красота, встречаемая человеком в мире действительности, а не красота, создаваемая
искусством; происхождение
искусства должно
быть при таком воззрении на красоту в действительности объясняемо из совершенно другого источника; после того и существенное значение
искусства явится совершенно в другом свете.
кажется,
будет совершенно полным определением трагического в жизни и в
искусстве.
(Мы
будем говорить только о прекрасном потому, что
было бы утомительно повторять три раза одно и то же: все, что говорится в господствующей ныне эстетике о прекрасном, совершенно прилагается в ней к его видоизменениям; точно так же наша критика господствующих понятий о различных формах прекрасного и наши собственные понятия об отношении прекрасного в
искусстве к прекрасному в действительности вполне прилагаются и ко всем остальным элементам, входящим в содержание
искусства, а в числе их к возвышенному и комическому.)
Виттория из Альбано, которая
была «прекраснее всех созданий
искусства в Риме, красота которой
была недосягаема для художников».
Если даже согласимся, что в Виттории
были совершенны все основные формы, то кровь, теплота, процесс жизни с искажающими красоту подробностями, следы которых остаются на коже, — все эти подробности
были бы достаточны, чтобы поставить живое существо, о котором говорит Румор, несравненно ниже тех высоких произведений
искусства, которые имеют только воображаемую кровь, теплоту, процесс жизни на коже и т. д.
«Прекрасное в природе непреднамеренно; уже по этому одному не может
быть оно так хорошо, как прекрасное в
искусстве, создаваемое преднамеренно».
Это следствие законов перспективы, которые одинаково должны
быть соблюдаемы при наслаждении прекрасным в действительности и прекрасным в
искусстве.
По господствующим эстетическим понятиям, «
искусство имеет своим источником стремление человека освободить прекрасное от недостатков (нами рассмотренных), мешающих прекрасному на степени своего реального существования в действительности
быть вполне удовлетворительным для человека.
Посмотрим же, до какой степени на самом деле прекрасное, создаваемое
искусством, выше прекрасного в действительности по свободности своей от упреков, взводимых на это последнее; после того нам легко
будет решить, верно ли определяется господствующим воззрением происхождение
искусства и его отношение к живой действительности.
Одним словом, если красота в действительности развивается в борьбе с другими стремлениями природы, то и в
искусстве красота развивается также в борьбе с другими стремлениями и потребностями человека, ее создающего; если в действительности эта борьба портит или губит красоту, то едва ли менее шансов, что она испортит или погубит ее в произведении
искусства; если в действительности прекрасное развивается под влияниями, ему чуждыми, не допускающими его
быть только прекрасным, то и создание художника или поэта развивается множеством различных стремлений, результат которых должен
быть таков же.
Мы готовы, однако же, согласиться, что преднамеренности больше в прекрасных произведениях
искусства, нежели в прекрасных созданиях природы, и что в этом отношении
искусство стояло бы выше природы, если б его преднамеренность
была свободна от недостатков, от которых свободна природа.
И современное
искусство через пятьдесят лет
будет часто вызывать улыбку.
Укажите произведение
искусства, в котором нельзя
было бы найти недостатков.
Если совершенства нет в природе и в живом человеке, то еще меньше можно найти его в
искусстве и в делах человека; «в следствии не может
быть того, чего нет в причине», в человеке.
Само собою разумеется, что подобное предприятие могло бы свидетельствовать о едкости ума, но не о беспристрастии; достоин сожаления человек, не преклоняющийся пред великими произведениями
искусства; но простительно, когда к тому принуждают преувеличенные похвалы, напоминать, что если на солнце
есть пятна, то в «земных делах» человека их не может не
быть.
— Произведение
искусства — мертвый предмет; поэтому кажется, что оно должно
быть изъято от этого упрека.
Вообще говоря, произведения
искусства страдают всеми недостатками, какие могут
быть найдены в прекрасном живой действительности; но если
искусство вообще не имеет никаких прав на предпочтение природе и жизни, то,
быть может, некоторые
искусства в частности обладают какими-нибудь особенными преимуществами, ставящими их произведения выше соответствующих явлений живой действительности?
быть может даже, то или другое
искусство производит нечто, не имеющее себе соответствия в реальном мире?
Только этот обзор даст нам положительный ответ на то, может ли происхождение
искусства быть объясняемо неудовлетворительностью живой действительности в эстетическом отношении.
Но несправедливо так ограничивать поле
искусства, если под «произведениями
искусства» понимаются «предметы, производимые человеком под преобладающим влиянием его стремления к прекрасному» —
есть такая степень развития эстетического чувства в народе, или, вернее оказать, в кругу высшего общества, когда под преобладающим влиянием этого стремления замышляются и исполняются почти все предметы человеческой производительности: вещи, нужные для удобства домашней жизни (мебель, посуда, убранство дома), платье, сады и т. п.
Этрусские вазы и галантерейные вещи древних всеми признаны за «произведения
искусства»; их относят к отделу «скульптуры», конечно, не совсем справедливо; но неужели к архитектуре должны мы
будем причислять мебельное
искусство?
Называя
искусством всякую деятельность, производящую предметы под преобладающим влиянием эстетического чувства, должно
будет значительно расширить круг
искусств; потому что нельзя не признать существенного тожества архитектуры, мебельного и модного
искусства, садоводства, лепного
искусства и т. д.
Мы видим причину того, что из всех практических деятельностей одна строительная обыкновенно удостаивается имени изящного
искусства не в существе ее, а в том, что другие отрасли деятельности, возвышающиеся до степени
искусства, забываются по «маловажности» своих произведений, между тем как произведения архитектуры-, не могут
быть упущены из виду по своей важности, дороговизне и, наконец, просто по своей массивности, прежде всего и больше всего остального, производимого человеком, бросаясь в глаза.
Как решить этот вопрос, не входит в сферу нашего рассуждения; но как решен
будет он, точно так же должен
быть решен вопрос и о степени уважения, которой заслуживают создания архитектуры в значении чистого
искусства, а не практической деятельности.
Быть может, он окажет, что все эти вещи — произведения не столько
искусства, сколько роскоши;
быть может, он скажет, что истинное
искусство чуждается роскоши, потому что существеннейший характер прекрасного — простота.
Потому не может
быть и вопроса, как в этих случаях относится красота произведений
искусства к красоте произведений природы: в природе нет предметов, с которыми
было бы Можно сравнивать ножи, вилки, сукно, часы; точно так же в ней нет предметов, с которыми
было бы можно сравнивать дома, мосты, колонны и т. п.
Итак, если даже причислять к области изящных
искусств все произведения, создаваемые под преобладающим влиянием стремления к прекрасному, то надобно
будет сказать, что произведения архитектуры или сохраняют свой практический характер и в таком случае не имеют права
быть рассматриваемы как произведения
искусства, «ли на самом деле становятся произведениями
искусства, но
искусство имеет столько же права гордиться ими, как произведениями ювелирного мастерства.
По нашему понятию о сущности
искусства, стремление к произведению прекрасного в смысле грациозного, изящного, красивого не
есть еще
искусство; для
искусства, как увидим, нужно более; потому произведений архитектуры ни в каком случае мы не решимся назвать произведениями
искусства.
Общий недостаток произведений скульптуры и живописи, по которому они стоят ниже произведений природы и жизни, — их мертвенность, их неподвижность; в этом все признаются, и потому
было бы излишне распространяться относительно этого пункта. Посмотрим же лучше на мнимые преимущества этих
искусств перед природою.
Правда,
искусству иногда удается безукоризненно сгруппировать фигуры, но напрасно
будет оно превозноситься своею чрезвычайно редкою удачею; потому что в действительности никогда не бывает в этом отношении неудачи: в каждой группе живых людей все держат себя совершенно сообразно 1) сущности сцены, происходящей между ними, 2) сущности собственного своего характера и 3) условиям обстановки.
Другой источник мнения о превосходстве рисованных пейзажей над действительными анализируем ниже, когда
будем рассматривать вопрос, в чем именно состоит наслаждение, доставляемое нам произведениями
искусства.
В первом случае преимущество
искусства над действительностью ограничивается тем, что оно сыскало для картины золоченую рамку вместо простой; во втором —
искусство прибавило, может
быть, прекрасный, но второстепенный аксессуар, — выигрыш также не слишком велик.
Естественное пение как излияние чувства,
будучи произведением природы, а не
искусства, заботящегося о красоте, имеет, однако, высокую красоту; потому является в человеке желание
петь нарочно, подражать естественному пению.
Но вся ученость гармонии, все изящество развития, все богатство украшений гениальной арии, вся гибкость, все несравненное богатство голоса, ее исполняющего, не заменят недостатка искреннего чувства, которым проникнут бедный мотив народной песни и неблестящий, мало обработанный голос человека, который
поет не из желания блеснуть и выказать свой голос и
искусство, а из потребности излить свое чувство.
Спешим прибавить, что композитор может в самом деле проникнуться чувством, которое должно выражаться в его произведении; тогда он может написать нечто гораздо высшее не только по внешней красивости, но и по внутреннему достоинству, нежели народная песня; но в таком случае его произведение
будет произведением
искусства или «уменья» только с технической стороны, только в том смысле, в котором и все человеческие произведения, созданные при помощи глубокого изучения, соображений, заботы о том, чтобы «выело как возможно лучше», могут назваться произведениями
искусства.; в сущности же произведение композитора, написанное под преобладающим влиянием непроизвольного чувства,
будет создание природы (жизни) вообще, а не
искусства.
Точно так искусный и впечатлительный певец может войти в свою роль, проникнуться тем чувством, которое должна выражать его песня, и в таком случае он пропоет ее на театре, перед публикою, лучше другого человека, поющего не на театре, — от избытка чувства, а не на показ публике; но в таком случае певец перестает
быть актером, и его пение становится песнью самой природы, а не произведением
искусства.
Правда, впоследствии, когда пение становится для высших классов общества преимущественно
искусством, когда слушатели начинают
быть очень требовательны в отношении к технике пения, — за недостатком удовлетворительного пения инструментальная музыка старается заменить его и является как нечто самостоятельное; правда, что она имеет и полное право обнаруживать притязания на самостоятельное значение при усовершенствовании музыкальных инструментов, при чрезвычайном развитии технической стороны игры и при господстве предпочтительного пристрастия к исполнению, а не к содержанию.
После этого мы имеем право сказать, что в музыке
искусство есть только слабое воспроизведение явлений жизни, независимых от стремления нашего к
искусству.
Действительно, его краткость кажется недостаткам, когда вспомним о том, до какой степени укоренилось мнение, будто бы красота произведений
искусства выше красоты действительных предметов, событий и людей; но когда посмотришь на шаткость этого мнения, когда вспомнишь, как люди, его выставляющие, противоречат сами себе на каждом шагу, то покажется, что
было бы довольно, изложив мнение о превосходстве
искусства над действительностью, ограничиться прибавлением слов: это несправедливо, всякий чувствует, что красота действительной жизни выше красоты созданий «творческой» фантазии.
Тот же самый недостаток в произведении
искусства во сто раз больше, грубее и окружен еще сотнями других недостатков, — и мы не видим всего этого, а если видим, то прощаем и восклицаем: «И на солнце
есть пятна!» Собственно говоря, произведения
искусства могут
быть сравниваемы только друг с другом при определении относительного их достоинства; некоторые из них оказываются выше всех остальных; и в восторге от их красоты (только относительной) мы восклицаем: «Они прекраснее самой природы и жизни!
Между тем довольно посредственно напечатанная книга Несравненно прекраснее всякой рукописи; но кто же восхищается
искусством типографского фактора, и кто не
будет в тысячу раз больше любоваться на прекрасную рукопись, нежели на порядочно напечатанную книгу, которая в тысячу раз прекраснее рукописи?
Природа и жизнь выше
искусства; но
искусство старается угодить нашим наклонностям, а действительность не может
быть подчинена стремлению нашему видеть все в том цвете и в том порядке, какой нравится нам или соответствует нашим понятиям, часто односторонним.
Из многих случаев этого угождения господствующему образу мыслей укажем на один: многие требуют, чтобы в сатирических произведениях
были лица, «на которых могло бы с любовью отдохнуть сердце читателя», — требование очень естественное; но действительность очень часто не удовлетворяет ему, представляя множество событий, в которых нет «и одного отрадного лица;
искусство почти всегда угождает ему; и не знаем, найдется ли, например, в русской литературе, кроме Гоголя, писатель, который бы «в подчинялся этому требованию; и у самого Гоголя за недостаток «отрадных» лиц вознаграждают «высоколирические» отступления.
Мы видели, что впечатление, производимое созданиями
искусства, должно
быть гораздо слабее впечатления, производимого живою действительностью, и не считаем нужным доказывать это.
Но
есть часы, когда пусто остается в нашем сердце от нашего же собственного невнимания к действительности, — и тогда мы обращаемся к
искусству, умоляя его наполнить эту пустоту; мы сами играем пред ним роль заискивающего просителя.
На жизненном пути нашем разбросаны золотые монеты; но мы не замечаем их, потому что думаем о цели пути, не обращаем внимания на дорогу, лежащую под нашими ногами; заметив, мы не можем нагнуться, чтобы собрать их, потому что «телега жизни» неудержимо уносит нас вперед, — вот наше отношение к действительности; но мы приехали на станцию и прохаживаемся в скучном ожидании лошадей — тут мы со вниманием рассматриваем каждую жестяную бляху, которая,
быть может, не стоит и внимания, — вот наше отношение к
искусству.
Сила
искусства есть обыкновенно сила воспоминания.