Неточные совпадения
Мужичок… Отец мой, правда, мужик
был, а я вот в белой жилетке, желтых башмаках. Со свиным рылом в калашный ряд… Только что вот богатый, денег много, а ежели подумать и разобраться, то мужик мужиком… (Перелистывает книгу.) Читал вот книгу и ничего
не понял. Читал и заснул.
Дуняша. Вы уехали в Великом посту, тогда
был снег,
был мороз, а теперь? Милая моя! (Смеется, целует ее.) Заждалась вас, радость моя, светик… Я скажу вам сейчас, одной минутки
не могу утерпеть…
Дуняша. Когда вы уезжали отсюда, я
была этакой… (Показывает от пола.) Дуняша, Федора Козоедова дочь. Вы
не помните!
Любовь Андреевна. Неужели это я сижу? (Смеется.) Мне хочется прыгать, размахивать руками. (Закрывает лицо руками.) А вдруг я сплю! Видит бог, я люблю родину, люблю нежно, я
не могла смотреть из вагона, все плакала. (Сквозь слезы.) Однако же надо
пить кофе. Спасибо тебе, Фирс, спасибо, мой старичок. Я так рада, что ты еще жив.
Вам уже известно, вишневый сад ваш продается за долги, на двадцать второе августа назначены торги, но вы
не беспокоитесь, моя дорогая, спите себе спокойно, выход
есть…
Лопахин. Вы
будете брать с дачников самое малое по двадцать пять рублей в год за десятину, и если теперь же объявите, то, я ручаюсь чем угодно, у вас до осени
не останется ни одного свободного клочка, все разберут. Одним словом, поздравляю, вы спасены. Местоположение чудесное, река глубокая. Только, конечно, нужно поубрать, почистить, например, скажем, снести все старые постройки, вот этот дом, который уже никуда
не годится, вырубить старый вишневый сад…
Любовь Андреевна. Вырубить? Милый мой, простите, вы ничего
не понимаете. Если во всей губернии
есть что-нибудь интересное, даже замечательное, так это только наш вишневый сад.
Лопахин(взглянув на часы). Если ничего
не придумаем и ни к чему
не придем, то двадцать второго августа и вишневый сад, и все имение
будут продавать с аукциона. Решайтесь же! Другого выхода нет, клянусь вам. Нет и нет.
Гаев. Да… Это вещь… (Ощупав шкаф.) Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твое существование, которое вот уже больше ста лет
было направлено к светлым идеалам добра и справедливости; твой молчаливый призыв к плодотворной работе
не ослабевал в течение ста лет, поддерживая (сквозь слезы) в поколениях нашего рода бодрость, веру в лучшее будущее и воспитывая в нас идеалы добра и общественного самосознания.
Пищик. Найдутся. (Смеется.)
Не теряю никогда надежды. Вот, думаю, уж все пропало, погиб, ан глядь, — железная дорога по моей земле прошла, и… мне заплатили. А там, гляди, еще что-нибудь случится
не сегодня-завтра… Двести тысяч выиграет Дашенька… у нее билет
есть.
Варя(тихо). Аня спит. (Тихо отворяет окно.) Уже взошло солнце,
не холодно. Взгляните, мамочка: какие чудесные деревья! Боже мой, воздух! Скворцы
поют!
Любовь Андреевна(глядит в окно на сад). О, мое детство, чистота моя! В этой детской я спала, глядела отсюда на сад, счастье просыпалось вместе со мною каждое утро, и тогда он
был точно таким, ничто
не изменилось. (Смеется от радости.) Весь, весь белый! О сад мой! После темной ненастной осени и холодной зимы опять ты молод, полон счастья, ангелы небесные
не покинули тебя… Если бы снять с груди и с плеч моих тяжелый камень, если бы я могла забыть мое прошлое!
Я только поклонюсь вам и тотчас же уйду. (Горячо целует руку.) Мне приказано
было ждать до утра, но у меня
не хватило терпения…
Любовь Андреевна. Вы
были тогда совсем мальчиком, милым студентиком, а теперь волосы
не густые, очки. Неужели вы все еще студент? (Идет к двери.)
Варя. Мамочка такая же, как
была, нисколько
не изменилась. Если бы ей волю, она бы все раздала.
Гаев. Сейчас, сейчас. Ты уходи, Фирс. Я уж, так и
быть, сам разденусь. Ну, детки, бай-бай… Подробности завтра, а теперь идите спать. (Целует Аню и Варю.) Я человек восьмидесятых годов…
Не хвалят это время, но все же могу сказать, за убеждения мне доставалось немало в жизни. Недаром меня мужик любит. Мужика надо знать! Надо знать, с какой…
Я стала тревожная, все беспокоюсь. Меня еще девочкой взяли к господам, я теперь отвыкла от простой жизни, и вот руки белые-белые, как у барышни. Нежная стала, такая деликатная, благородная, всего боюсь… Страшно так. И если вы, Яша, обманете меня, то я
не знаю, что
будет с моими нервами.
Любовь Андреевна(испуганно). Нет,
не уходите, останьтесь, голубчик. Прошу вас. Может
быть, надумаем что-нибудь!
Муж мой умер от шампанского, — он страшно
пил, — и на несчастье я полюбила другого, сошлась, и как раз в это время, — это
было первое наказание, удар прямо в голову, — вот тут на реке… утонул мой мальчик, и я уехала за границу, совсем уехала, чтобы никогда
не возвращаться,
не видеть этой реки…
Лопахин(прислушивается).
Не слыхать… (Тихо
напевает.) «И за деньги русака немцы офранцузят». (Смеется.) Какую я вчера пьесу смотрел в театре, очень смешно.
Мой папаша
был мужик, идиот, ничего
не понимал, меня
не учил, а только бил спьяна, и все палкой. В сущности, и я такой же болван и идиот. Ничему
не обучался, почерк у меня скверный, пишу я так, что от людей совестно, как свинья.
Лопахин. Ничего у вас
не выйдет. И
не заплатите вы процентов,
будьте покойны.
Трофимов. Мы вчера говорили долго, но ни к чему
не пришли. В гордом человеке, в вашем смысле,
есть что-то мистическое.
Быть может, вы и правы по-своему, но если рассуждать попросту, без затей, то какая там гордость,
есть ли в ней смысл, если человек физиологически устроен неважно, если в своем громадном большинстве он груб, неумен, глубоко несчастлив. Надо перестать восхищаться собой. Надо бы только работать.
Лопахин. Знаете, я встаю в пятом часу утра, работаю с утра до вечера, ну, у меня постоянно деньги свои и чужие, и я вижу, какие кругом люди. Надо только начать делать что-нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей. Иной раз, когда
не спится, я думаю: господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему
быть великанами…
Трофимов. Варя боится, а вдруг мы полюбим друг друга, и целые дни
не отходит от нас. Она своей узкой головой
не может понять, что мы выше любви. Обойти то мелкое и призрачное, что мешает
быть свободным и счастливым, — вот цель и смысл нашей жизни. Вперед! Мы идем неудержимо к яркой звезде, которая горит там вдали! Вперед!
Не отставай, друзья!
Подумайте, Аня: ваш дед, прадед и все ваши предки
были крепостники, владевшие живыми душами, и неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола
не глядят на вас человеческие существа, неужели вы
не слышите голосов…
Пищик. Я полнокровный, со мной уже два раза удар
был, танцевать трудно, но, как говорится, попал в стаю, лай
не лай, а хвостом виляй. Здоровье-то у меня лошадиное. Мой покойный родитель, шутник, царство небесное, насчет нашего происхождения говорил так, будто древний род наш Симеоновых-Пищиков происходит будто бы от той самой лошади, которую Калигула посадил в сенате… (Садится.) Но вот беда: денег нет! Голодная собака верует только в мясо… (Храпит и тотчас же просыпается.) Так и я… могу только про деньги…
Варя. Мамочка,
не могу же я сама делать ему предложение. Вот уже два года все мне говорят про него, все говорят, а он или молчит, или шутит. Я понимаю. Он богатеет, занят делом, ему
не до меня. Если бы
были деньги, хоть немного, хоть бы сто рублей, бросила бы я все, ушла бы подальше. В монастырь бы ушла.
Варя(Трофимову). Студенту надо
быть умным! (Мягким тоном, со слезами.) Какой вы стали некрасивый, Петя, как постарели! (Любови Андреевне, уже
не плача.) Только вот без дела
не могу, мамочка. Мне каждую минуту надо что-нибудь делать.
Любовь Андреевна. А я вот, должно
быть, ниже любви. (В сильном беспокойстве.) Отчего нет Леонида? Только бы знать: продано имение или нет? Несчастье представляется мне до такой степени невероятным, что даже как-то
не знаю, что думать, теряюсь… Я могу сейчас крикнуть… могу глупость сделать. Спасите меня, Петя. Говорите же что-нибудь, говорите…
Трофимов(поднимает телеграмму). Я
не желаю
быть красавцем.
Я купил имение, где дед и отец
были рабами, где их
не пускали даже в кухню.
Что ж, господа!
Не желаете? (Отходит от двери.) Знал бы —
не покупал. Ну, и я
пить не стану.
Яша. С отъезжающими! Счастливо оставаться! (
Пьет.) Это шампанское
не настоящее, могу вас уверить.
Трофимов. Твой отец
был мужик, мой — аптекарь, и из этого
не следует решительно ничего.
Лопахин. Ну, прощай, голубчик. Пора ехать. Мы друг перед другом нос дерем, а жизнь знай себе проходит. Когда я работаю подолгу, без устали, тогда мысли полегче, и кажется, будто мне тоже известно, для чего я существую. А сколько, брат, в России людей, которые существуют неизвестно для чего. Ну, все равно, циркуляция дела
не в этом. Леонид Андреич, говорят, принял место,
будет в банке, шесть тысяч в год… Только ведь
не усидит, ленив очень…
Аня. Ты, мама, вернешься скоро, скоро…
не правда ли? Я подготовлюсь, выдержу экзамен в гимназии и потом
буду работать, тебе помогать. Мы, мама,
будем вместе читать разные книги…
Не правда ли? (Целует матери руки.) Мы
будем читать в осенние вечера, прочтем много книг, и перед нами откроется новый, чудесный мир… (Мечтает.) Мама, приезжай…
Вы это очень хорошо знаете, Ермолай Алексеич; я мечтала… выдать ее за вас, да и по всему видно
было, что вы женитесь. (Шепчет Ане, та кивает Шарлотте, и обе уходят.) Она вас любит, вам она по душе, и
не знаю,
не знаю, почему это вы точно сторонитесь друг друга.
Не понимаю!
Лопахин. Я сам тоже
не понимаю, признаться. Как-то странно все… Если
есть еще время, то я хоть сейчас готов… Покончим сразу — и баста, а без вас я, чувствую,
не сделаю предложения.
Варя(уже
не плачет, вытерла глаза). Да, пора, мамочка. Я к Рагулиным
поспею сегодня,
не опоздать бы только к поезду…