Один из самых глубоких русских поэтов, Тютчев, в своих стихах выражает метафизически-космическую тему, и он же предвидит мировую революцию. За внешним покровом космоса он видит шевелящийся хаос. Он поэт ночной
души природы:
Меж скал незыблемых один, // Забыл он жизни скоротечность, // Он, в мыслях мира властелин, // Присвоить бы желал их вечность // Забыл он всё, что испытал, // Друзей, врагов, тоску изгнанья // И, как невесту в час свиданья, //
Душой природу обнимал!..
Очевидно, при известной обстановке, в день легкий или черный, слово становится делом, обе стихии равноценны, могут заменять друг друга; за магическим действом и за магическим словом — одинаково лежит стихия темной воли, а где-то еще глубже, в глухом мраке, теплится душа кудесника, обнявшаяся с
душой природы.
О мечты! о волшебная власть // Возвышающей
душу природы! // Пламя юности, мужество, страсть // И великое чувство свободы — // Всё в душе угнетенной моей // Пробудилось… но где же ты, сила? // Я проснулся ребенка слабей. // Знаю: день проваляюсь уныло, // Ночью буду микстуру глотать, // И пугать меня будет могила, // Где лежит моя бедная мать.
Неточные совпадения
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к
природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от
души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Где же тот, кто бы на родном языке русской
души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово: вперед? кто, зная все силы, и свойства, и всю глубину нашей
природы, одним чародейным мановеньем мог бы устремить на высокую жизнь русского человека? Какими словами, какой любовью заплатил бы ему благодарный русский человек. Но веки проходят за веками; полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлют непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить его, это всемогущее слово.
— Помнишь Лизу Спивак? Такая спокойная, бескрылая
душа. Она посоветовала мне учиться петь. Вижу — во всех песнях бабы жалуются на
природу свою…
— В библии она прочитала: «И вражду положу между тобою и между женою». Она верит в это и боится вражды, лжи. Это я думаю, что боится. Знаешь — Лютов сказал ей: зачем же вам в театрах лицедействовать, когда, по
природе души вашей, путь вам лежит в монастырь? С ним она тоже в дружбе, как со мной.
Настали минуты всеобщей, торжественной тишины
природы, те минуты, когда сильнее работает творческий ум, жарче кипят поэтические думы, когда в сердце живее вспыхивает страсть или больнее ноет тоска, когда в жестокой
душе невозмутимее и сильнее зреет зерно преступной мысли, и когда… в Обломовке все почивают так крепко и покойно.