Неточные совпадения
До 1888
года, пока не была выстроена теперешняя
тюрьма, жили они тут в юртах-землянках.
Летом 1890 г., в бытность мою на Сахалине, при Александровской
тюрьме числилось более двух тысяч каторжных, но в
тюрьме жило только около 900.
Вот цифры, взятые наудачу: в начале
лета, 3 мая 1890 г., довольствовалось из котла и ночевало в
тюрьме 1279, в конце
лета, 29 сентября, 675 человек.
Рассказывают, что в прежние
годы, когда бедность в Ново-Михайловке была вопиющая, из селения вела в Дуэ тропинка, которую протоптали каторжные и свободные женщины, ходившие в Дуйскую и Воеводскую
тюрьмы продавать себя арестантам за медные гроши.
Если
летом, при открытых окнах и дверях, пахнет помоями и отхожим местом, то, воображаю, какой ад бывает здесь зимою, когда внутри
тюрьмы по утрам находят иней и сосульки.
Работа в дуйских рудниках тяжела также потому, что каторжник здесь в продолжение многих
лет без перерыва видит только рудник, дорогу до
тюрьмы и море.
И здесь естественные и экономические законы как бы уходят на задний план, уступая свое первенство таким случайностям, как, например, большее или меньшее количество неспособных к труду, больных, воров или бывших горожан, которые здесь занимаются хлебопашеством только поневоле; количество старожилов, близость
тюрьмы, личность окружного начальника и т. д. — всё это условия, которые могут меняться через каждые пять
лет и даже чаще.
Положение дел в настоящее время таково:
тюрьма выстроена в узкой долине севернее поста Дуэ версты на полторы, сообщение с постом существует только по берегу моря и прерывается два раза в сутки приливами, сообщение горами
летом затруднительно, зимою невозможно; смотритель
тюрьмы имеет пребывание в Дуэ, помощник его тоже; местная команда, от которой содержится караул и высылается потребное число конвоя для различных работ, по условию с обществом „Сахалин“, расположена также в упомянутом посту, а при
тюрьме — никого, кроме нескольких надзирателей и ежедневно приходящего на смену караула, который тоже остается вне постоянного ближайшего наблюдения военного начальства.
Каких ужасов нагляделся и чего только он не вынес, пока его судили, мытарили по
тюрьмам и потом три
года тащили через Сибирь; на пути его дочь, девушка, которая пошла добровольно за отцом и матерью на каторгу, умерла от изнурения, а судно, которое везло его и старуху в Корсаковск, около Мауки потерпело аварию.
Несколько
лет тому назад бывший смотритель
тюрьмы, Л., принявши какое-то вьющееся растение за виноград, доложил генералу Гинце, что в Южном Сахалине есть виноград, который с успехом можно культивировать.
Средний возраст только что осужденного каторжного мне не известен, но, судя по возрастному составу ссыльного населения в настоящее время, он должен быть не меньше 35
лет; если к этому прибавить среднюю продолжительность каторги 8-10
лет и если принять еще во внимание, что на каторге человек старится гораздо раньше, чем при обыкновенных условиях, то станет очевидным, что при буквальном исполнении судебного приговора и при соблюдении «Устава», со строгим заключением в
тюрьме, с работами под военным конвоем и проч., не только долгосрочные, но и добрая половина краткосрочных поступала бы в колонию с уже утраченными колонизаторскими способностями.
За леность, нерадение и нежелание устраиваться хозяйством его обращают в общественные, то есть каторжные работы на один
год и переводят из избы в
тюрьму.
Еще в трюме парохода многие арестанты пишут домой, что на Сахалине и тепло, и земли много, и хлеб дешевый, и начальство доброе; из
тюрьмы они пишут то же самое, иногда по нескольку
лет, придумывая всё новые соблазны, и расчет их на темноту и легковерие жен, как показали факты, часто оправдывается.
Кононович приказал собраться поселенцам и, обратясь к ним с речью, упрекнул их, что в прошлом
году они продали в
тюрьму рыбу, которую нельзя было есть.
В Корсаковском посту до 1875
года караул помещался в ссыльнокаторжной
тюрьме; тут же была и военная гауптвахта в виде темных конур.
Летом 1890 г. в Рыковской
тюрьме содержалась женщина свободного состояния, обвиняемая в поджоге; сосед ее по карцеру, арестант Андреев, жаловался, что по ночам ему мешают спать конвойные, которые то и дело ходят к этой женщине и шумят.
В
тюрьме до сих пор еще возможны такие беспорядки, что два арестанта почти
год считаются в безвестной отлучке, между тем всё это время они получают довольствие из котла и даже употребляются на работы (приказ № 87-й 1890 г.).
Бродяга Прохоров, он же Мыльников, человек
лет 35–40, бежал из Воеводской
тюрьмы и, устроивши небольшой плот, поплыл на нем к материку.
«В начале моей деятельности, когда мне еще было 25
лет, пришлось мне однажды напутствовать в Воеводской
тюрьме двух приговоренных к повешению за убийство поселенца из-за рубля сорока копеек. Вошел я к ним в карцер и струсил с непривычки; велел не затворять за собой дверей и не уходить часовому. А они мне...
Ослабевши с
годами, потеряв веру в свои ноги, он бежит уже куда-нибудь поближе, на Амур или даже в тайгу, или на гору, только бы подальше от
тюрьмы, чтобы не видеть постылых стен и людей, не слышать бряцанья оков и каторжных разговоров.
А вот и любовь. Ссыльнокаторжный Артем, — фамилии его не помню, — молодой человек
лет 20, служил в Найбучи сторожем при казенном доме. Он был влюблен в аинку, жившую в одной из юрт на реке Найбе, и, говорят, пользовался взаимностью. Его заподозрили как-то в краже и в наказание перевели в Корсаковскую
тюрьму, то есть за 90 верст от аинки. Тогда он стал бегать из поста в Найбучи для свидания с возлюбленной и бегал до тех пор, пока его не подстрелили в ногу.
Эти цифры относятся к одному отчетному
году, но если взять наличную массу каторжных за всё время ее пребывания на острове, то отношение бегавших в разное время к общему составу выразится не менее, как в 60 %, то есть из каждых пяти человек, которых вы видите в
тюрьме или на улице, наверное, трое уже бегали.
Неточные совпадения
Крестьяне рассмеялися // И рассказали барину, // Каков мужик Яким. // Яким, старик убогонький, // Живал когда-то в Питере, // Да угодил в
тюрьму: // С купцом тягаться вздумалось! // Как липочка ободранный, // Вернулся он на родину // И за соху взялся. // С тех пор
лет тридцать жарится // На полосе под солнышком, // Под бороной спасается // От частого дождя, // Живет — с сохою возится, // А смерть придет Якимушке — // Как ком земли отвалится, // Что на сохе присох…
Проходит после того десять
лет — мудрец все еще держится на свете, еще больше прежнего кругом в долгах и так же задает обед, и все думают, что он последний, и все уверены, что завтра же потащут хозяина в
тюрьму.
— Управитель так и оторопел, говорит: «Что вам угодно?» — «А! говорят, так вот ты как!» И вдруг, с этим словом, перемена лиц и физиогномии… «За делом! Сколько вина выкуривается по именью? Покажите книги!» Тот сюды-туды. «Эй, понятых!» Взяли, связали, да в город, да полтора
года и просидел немец в
тюрьме.
Как часто летнею порою, // Когда прозрачно и светло // Ночное небо над Невою // И вод веселое стекло // Не отражает лик Дианы, // Воспомня прежних
лет романы, // Воспомня прежнюю любовь, // Чувствительны, беспечны вновь, // Дыханьем ночи благосклонной // Безмолвно упивались мы! // Как в лес зеленый из
тюрьмы // Перенесен колодник сонный, // Так уносились мы мечтой // К началу жизни молодой.
Но Елена знала, что Харламов — двоюродный племянник Прозорова, что его отец — ветеринар, живет в Курске, а мать, арестованная в седьмом
году, умерла в
тюрьме.