Неточные совпадения
5 июля 1890 г. я прибыл на пароходе в г. Николаевск, один из самых восточных пунктов нашего отечества. Амур здесь очень широк,
до моря осталось только 27 верст; место величественное и красивое, но воспоминания о прошлом этого края, рассказы спутников о лютой зиме и о
не менее лютых местных нравах, близость каторги и самый вид заброшенного, вымирающего города совершенно отнимают охоту любоваться пейзажем.
На пути от Хабаровки
до Николаевска мне приходилось встречать немало контрабандистов; здесь они
не скрывают своей профессии.
Он прошел вдоль восточного берега и, обогнув северные мысы Сахалина, вступил в самый пролив, держась направления с севера на юг, и, казалось, был уже совсем близок к разрешению загадки, но постепенное уменьшение глубины
до 3 1/2 сажен, удельный вес воды, а главное, предвзятая мысль заставили и его признать существование перешейка, которого он
не видел.
Возле пристани по берегу, по-видимому без дела, бродило с полсотни каторжных: одни в халатах, другие в куртках или пиджаках из серого сукна. При моем появлении вся полсотня сняла шапки — такой чести
до сих пор, вероятно,
не удостоивался еще ни один литератор. На берегу стояла чья-то лошадь, запряженная в безрессорную линейку. Каторжные взвалили мой багаж на линейку, человек с черною бородой, в пиджаке и в рубахе навыпуск, сел на козлы. Мы поехали.
Она девушкой пришла сюда с матерью за отцом-каторжным, который
до сих пор еще
не отбыл своего срока; теперь она замужем за крестьянином из ссыльных, мрачным стариком, которого я мельком видел, проходя по двору; он был болен чем-то, лежал на дворе под навесом и кряхтел.
Доктор рассказал мне, что незадолго
до моего приезда, во время медицинского осмотра скота на морской пристани, у него произошло крупное недоразумение с начальником острова и что будто бы даже в конце концов генерал замахнулся на него палкой; на другой же день он был уволен по прошению, которого
не подавал.
Казалось, будто возраста от 13
до 20 лет на Сахалине вовсе
не существует.
Послали в Кару, влепили там эти самые плети, а оттуда сюда на Сахалин в Корсаков; я из Корсакова бежал с товарищем, но дошел только
до Дуи: тут заболел,
не смог дальше идти.
До 1888 года, пока
не была выстроена теперешняя тюрьма, жили они тут в юртах-землянках.
Но по какой-то счастливой случайности Александровск
не увековечил еще ни одного чиновника, и улицы его сохранили
до сих пор названия слободок, из которых они образовались: Кирпичная, Пейсиковская, Касьяновская.
Вопрос, на какие средства существует население Александровска,
до сих пор остается для меня
не вполне решенным.
Глядя на нее,
не верится, что еще недавно она была красива
до такой степени, что очаровывала своих тюремщиков, как, например, в Смоленске, где надзиратель помог ей бежать и сам бежал вместе с нею.
Его белье, пропитанное насквозь кожными отделениями,
не просушенное и давно
не мытое, перемешанное со старыми мешками и гниющими обносками, его портянки с удушливым запахом пота, сам он, давно
не бывший в бане, полный вшей, курящий дешевый табак, постоянно страдающий метеоризмом; его хлеб, мясо, соленая рыба, которую он часто вялит тут же в тюрьме, крошки, кусочки, косточки, остатки щей в котелке; клопы, которых он давит пальцами тут же на нарах, — всё это делает казарменный воздух вонючим, промозглым, кислым; он насыщается водяными парами
до крайней степени, так что во время сильных морозов окна к утру покрываются изнутри слоем льда и в казарме становится темно; сероводород, аммиачные и всякие другие соединения мешаются в воздухе с водяными парами и происходит то самое, от чего, по словам надзирателей, «душу воротит».
Зимою же, говорят, они отмораживают себе руки и ноги и часто даже замерзают,
не дотащив бревна
до поста.
Отдача каторжных в услужение частным лицам находится в полном противоречии со взглядом законодателя на наказание: это —
не каторга, а крепостничество, так как каторжный служит
не государству, а лицу, которому нет никакого дела
до исправительных целей или
до идеи равномерности наказания; он —
не ссыльнокаторжный, а раб, зависящий от воли барина и его семьи, угождающий их прихотям, участвующий в кухонных дрязгах.
Существование местных копей
не вызывается необходимостью, так как
до Дуэ недалеко и оттуда во всякое время можно получать превосходный уголь.
Дома я лег и спал
до утрия, пока
не разбудили: «Ступай, кто из вас побил Андрея?» Тут уж и Андрея привезли, и урядник приехал.
Внешностью своею Корсаковка
до обмана похожа на хорошую русскую деревушку, и притом глухую, которой еще
не коснулась цивилизация, Я тут был в первый раз в воскресенье после обеда.
Если читатель пожелает сравнить здешние участки с нашими крестьянскими наделами, то он должен еще иметь в виду, что пахотная земля здесь
не ходит под паром, а ежегодно засевается вся
до последнего вершка, и потому здешние две десятины в количественном отношении стоят наших трех.
Недавно существующая ссыльная колония со своим маленьким подвижным населением еще
не созрела для статистики; при том скудном цифровом материале, какой она
до сих пор успела дать, волей-неволей приходится строить свои выводы лишь на одних намеках и догадках, при всяком подходящем случае.
По его рассказу, жена у него была красавица и он очень любил ее, но как-то раз, повздорив с ней, он поклялся перед образом, что убьет ее, и с этого времени
до самого убийства какая-то невидимая сила
не переставала шептать ему на ухо: «Убей, убей!»
До суда он сидел в больнице св.
Могу удостоверить, что тропинка эта
не заросла еще и
до сих пор.
Те из жителей, которые, подобно корсаковцам, имеют большие пахотные участки, от 3
до 6 и даже 8 десятин,
не бедствуют, но таких участков мало и с каждым годом становится всё меньше и меньше, и в настоящее время больше половины хозяев владеют участками от 1/8
до 1 1/2 дес., а это значит, что хлебопашество дает им одни только убытки.
В этом отношении декорацию пополняет еще одно великолепное растение из семейства зонтичных, которое, кажется,
не имеет на русском языке названия: прямой ствол вышиною
до десяти футов и толщиною в основании три дюйма, пурпурово-красный в верхней части, держит на себе зонтик
до одного фута в поперечнике; около этого главного зонта группируются 4–6 зонтов меньшего размера, придающие растению вид канделябра.
С высокого берега смотрели вниз чахлые, больные деревья; здесь на открытом месте каждое из них в одиночку ведет жестокую борьбу с морозами и холодными ветрами, и каждому приходится осенью и зимой, в длинные страшные ночи, качаться неугомонно из стороны в сторону, гнуться
до земли, жалобно скрипеть, — и никто
не слышит этих жалоб.
По контракту, заключенному в 1875 г. на 24 года, общество пользуется участком на западном берегу Сахалина на две версты вдоль берега и на одну версту в глубь острова; ему предоставляются бесплатно свободные удобные места для склада угля в Приморской области я прилегающих к ней островах; нужный для построек и работ строительный материал общество получает также бесплатно; ввоз всех предметов, необходимых для технических и хозяйственных работ и устройства рудников, предоставляется беспошлинно; за каждый пуд угля, покупаемый морским ведомством, общество получает от 15
до 30 коп.; ежедневно в распоряжение общества командируется для работ
не менее 400 каторжных; если же на работы будет выслано меньше этого числа, то за каждого недостающего рабочего казна платит обществу штрафу один рубль в день; нужное обществу число людей может быть отпускаемо и на ночь.
Хозяев и домочадцев я заставал дома; все ничего
не делали, хотя никакого праздника
не было, и, казалось бы, в горячую августовскую пору все, от мала
до велика, могли бы найти себе работу в поле или на Тыми, где уже шла периодическая рыба.
Те дербинцы, которые, отбыв каторгу
до 1880 г., селились тут первые, вынесли на своих плечах тяжелое прошлое селения, обтерпелись и мало-помалу захватили лучшие места и куски, и те, которые прибыли из России с деньгами и семьями, такие живут
не бедно; 220 десятин земли и ежегодный улов рыбы в три тысячи пудов, показываемые в отчетах, очевидно, определяют экономическое положение только этих хозяев; остальные же жители, то есть больше половины Дербинского, голодны, оборваны и производят впечатление ненужных, лишних,
не живущих и мешающих другим жить.
Они и я, вчетвером, совершили небольшую прогулку, которая, однако, от начала
до конца была обставлена такими неудобствами, что вышла у нас
не прогулка, а как будто пародия на экспедицию.
Сахалинская администрация сажает людей на участки как-нибудь,
не соображаясь с обстоятельствами и
не заглядывая в будущее, а при таком нехитром способе создавать новые населенные пункты и хозяйства, селения, поставленные даже в сравнительно благоприятные условия, как Рыковское, в конце концов все-таки дают картину полного обнищания и доходят
до положения Верхнего Армудана.
Почти третья часть хозяев
до ссылки
не занималась хлебопашеством, так как принадлежала к городским сословиям.
Не входя в разбор обстоятельств, причиною которых было устройство тюрьмы в столь несоответствующем месте и оставление ее вне всякой возможности непосредственного надзора, я, впредь
до испрошения разрешения вовсе упразднить как Дуйскую, так равно и Воеводскую тюрьмы и перевести их в другие местности, должен хотя отчасти исправить существующие недостатки» и т. д. (приказ № 348, 1888 г.).]
Этою очень короткою историей восьми сахалинских Робинзонов исчерпываются все данные, относящиеся к вольной колонизации Северного Сахалина. Если необыкновенная судьба пяти хвостовских матросов и Кемца с двумя беглыми похожа на попытку к вольной колонизации, то эту попытку следует признать ничтожною и во всяком случае неудавшеюся. Поучительна она для нас разве в том отношении, что все восемь человек, жившие на Сахалине долго,
до конца дней своих, занимались
не хлебопашеством, а рыбным и звериным промыслом.
Презрение к женщине, как к низкому существу или вещи, доходит у гиляка
до такой степени, что в сфере женского вопроса он
не считает предосудительным даже рабство в прямом и грубом смысле этого слова.
Они далеки еще
до того, чтобы понять наши потребности, и едва ли есть какая-нибудь возможность втолковать им, что каторжных ловят, лишают свободы, ранят и иногда убивают
не из прихоти, а в интересах правосудия; они видят в этом лишь насилие, проявление зверства, а себя, вероятно, считают наемными убийцами.
Как им трудно понять нас, видно хотя бы из того, что они
до сих пор еще
не понимают вполне назначения дорог.
Западный же берег много счастливее; здесь влияние холодного течения смягчается теплым японским течением, известным под названием Куро-Сиво;
не подлежит сомнению, что чем южнее, тем теплее, и на южной части западного берега наблюдается сравнительно богатая флора, но все-таки, увы,
до Франции или Японии далеко.
Корреспондент «Владивостока»,
не дальше как 5 лет назад, сообщал, что «ни у кого
не было полрюмки водки, табак маньчжурский (то есть вроде нашей махорки)
до 2 р. 50 к. за фунт; поселенцы и некоторые надзиратели курили байховый и кирпичный чай» (1886 г., № 22).]
Поселился он на Сахалине еще в доисторические времена, когда
не начиналась каторга, и это казалось
до такой степени давно, что даже сочинили легенду о «происхождении Сахалина», в которой имя этого офицера тесно связано с геологическими переворотами: когда-то, в отдаленные времена, Сахалина
не было вовсе, но вдруг, вследствие вулканических причин, поднялась подводная скала выше уровня моря, и на ней сидели два существа — сивуч и штабс-капитан Шишмарев.
Тут я записал девять стариков в возрасте от 65
до 85 лет. Один из них, Ян Рыцеборский, 75 лет, с физиономией солдата времен очаковских,
до такой степени стар, что, вероятно, уже
не помнит, виноват он или нет, и как-то странно было слышать, что всё это бессрочные каторжники, злодеи, которых барон А. Н. Корф, только во внимание к их преклонным летам, приказал перевести в поселенцы.
Когда дороги еще
не было, то на месте теперешней Мицульки стояла станция, на которой держали лошадей для чиновников, едущих по казенной надобности; конюхам и работникам позволено было строиться
до срока, и они поселились около станции и завели собственные хозяйства.
Поэтому-то здесь лиственницы некрасивы, мелкоствольны и высыхают,
не дожив
до старости.]
Ферма, на которой нет ни метеорологической станции, ни скота, хотя бы для навоза, ни порядочных построек, ни знающего человека, который от утра
до вечера занимался бы только хозяйством, — это
не ферма, а в самом деле одна лишь фирма, то есть пустая забава под фирмой образцового сельского хозяйства.
Как-то, прислуживая за обедом мне и одному чиновнику, он подал что-то
не так, как нужно, и чиновник крикнул на него строго: «Дурак!» Я посмотрел тогда на этого безответного старика и, помнится, подумал, что русский интеллигент
до сих пор только и сумел сделать из каторги, что самым пошлым образом свел ее к крепостному праву.
До занятия Южного Сахалина русскими айно находились у японцев почти в крепостной зависимости, и поработить их было тем легче, что они кротки, безответны, а главное, были голодны и
не могли обходиться без рису.
Айно живут в близком соседстве с народами, у которых растительность на лице отличается скудостью, и немудрено поэтому, что их широкие бороды ставят этнографов в немалое затруднение; наука
до сих пор еще
не отыскала для айно настоящего места в расовой системе.
Шапок они
не носят, лето и всю осень
до снега ходят босиком.
Многие, в том числе Невельской, сомневались, что Южный Сахалин принадлежит Японии, да и сами японцы, по-видимому,
не были уверены в этом
до тех пор, пока русские странным поведением
не внушили им, что Южный Сахалин в самом деле японская земля.
Позднее они прорубили просеку от Анивы
до Такойской долины; тут, около нынешнего Галкина-Враского, находились у них магазины; просека
не заросла
до настоящего времени и называется японской.
Пока несомненно одно, что колония была бы в выигрыше, если бы каждый каторжный, без различия сроков, по прибытии на Сахалин тотчас же приступал бы к постройке избы для себя и для своей семьи и начинал бы свою колонизаторскую деятельность возможно раньше, пока он еще относительно молод и здоров; да и справедливость ничего бы
не проиграла от этого, так как, поступая с первого же дня в колонию, преступник самое тяжелое переживал бы
до перехода в поселенческое состояние, а
не после.