Неточные совпадения
Багаж мой на пристани; я хожу
по берегу и не знаю, что с
собой делать.
Опять я хожу
по берегу и не знаю, что с
собой делать.
Я думаю, что если здесь остаться ночевать под открытым небом, не окружив
себя кострами, то можно погибнуть или,
по меньшей мере, сойти с ума.
Обыкновенно вопрос предлагают в такой форме: «Знаешь ли грамоте?» — я же спрашивал так: «Умеешь ли читать?» — и это во многих случаях спасало меня от неверных ответов, потому что крестьяне, не пишущие и умеющие разбирать только по-печатному, называют
себя неграмотными.
Нет красного угла, или он очень беден и тускл, без лампады и без украшений, — нет обычаев; обстановка носит случайный характер, и похоже, как будто семья живет не у
себя дома, а на квартире, или будто она только что приехала и еще не успела освоиться; нет кошки,
по зимним вечерам не бывает слышно сверчка… а главное, нет родины.
В 1855 г. он бежал из военной службы «
по глупости» и стал бродяжить, называя
себя не помнящим родства.
Генерал Гинце, как бы в отмену генерал-губернаторского предписания, разрешил в 1885 г. (приказ № 95) чиновникам брать
себе в прислуги ссыльнокаторжных женщин с платою
по два рубля в месяц, и чтобы деньги были обращаемы в казну.
— Постой, не перебивай, ваше высокоблагородие. Роспили мы эту водку, вот он, Андрюха то есть, еще взял перцовки сороковку.
По стакану налил
себе и мне. Мы
по стакану вместе с ним и выпили. Ну, вот тут пошли весь народ домой из кабака, и мы с ним сзади пошли тоже. Меня переломило верхом-то ехать, я слез и сел тут на бережку. Я песни пел да шутил. Разговору не было худого. Потом этого встали и пошли.
В одной избе уже в сумерках я застал человека лет сорока, одетого в пиджак и в брюки навыпуск; бритый подбородок, грязная, некрахмаленная сорочка, подобие галстука —
по всем видимостям привилегированный. Он сидел на низкой скамеечке и из глиняной чашки ел солонину и картофель. Он назвал свою фамилию с окончанием на кий, и мне почему-то показалось, что я вижу перед
собой одного бывшего офицера, тоже на кий, который за дисциплинарное преступление был прислан на каторгу.
Этот дал
себе волю и в отместку отодрал коллегу так жестоко, что у того,
по рассказам, до сих пор гноится тело.
Впрочем, во время сильных дождей она разливается по-весеннему, бурно и шумно, и тогда дает
себя знать.
На такой почве, по-видимому, без вреда для
себя могут уживаться только растения с крепкими, глубоко сидящими корнями, как, например, лопухи, а из культурных только корнеплоды, брюква и картофель, для которых к тому же почва обрабатывается лучше и глубже, чем для злаков.
От усмотрения этой последней зависит назначение на работы, количество и степень напряжения труда на каждый день и для каждого отдельного каторжного; от нее,
по самой постановке дела, зависит наблюдать за тем, чтобы арестанты несли наказание равномерно; тюремная же администрация оставляет за
собою только надзор за поведением и предупреждение побегов, в остальном же,
по необходимости, умывает руки.
Наемные рабочие выгоднее для общества, чем те, которых оно обязано иметь
по контракту, и потому, если, как здесь принято, каторжный нанимает вместо
себя поселенца или другого каторжного, то рудничная администрация охотно мирится с этим беспорядком.
С самого основания Дуэ ведется, что бедняки и простоватые работают за
себя и за других, а шулера и ростовщики в это время пьют чай, играют в карты или без дела бродят
по пристани, позвякивая кандалами, и беседуют с подкупленным надзирателем.
[Этот смотритель
по отношению к Станку изображает из
себя теперь нечто вроде экс-короля и несет обязанности, ничего общего со Станком не имеющие.]
Этот недостаток женщин и семей в селениях Тымовского округа, часто поразительный, не соответствующий общему числу женщин и семей на Сахалине, объясняется не какими-либо местными или экономическими условиями, а тем, что все вновь прибывающие партии сортируются в Александровске и местные чиновники,
по пословице «своя рубашка ближе к телу», задерживают большинство женщин для своего округа, и притом «лучшеньких
себе, а что похуже, то нам», как говорили тымовские чиновники.
По воспоминаниям людей, знавших его, он всегда ходил в тюрьму и
по улицам с палкой, которую брал с
собой для того только, чтобы бить людей.
Он рассказывал мне про свое путешествие вдоль реки Пороная к заливу Терпения и обратно: в первый день идти мучительно, выбиваешься из сил, на другой день болит всё тело, но идти все-таки уж легче, а в третий и затем следующие дни чувствуешь
себя как на крыльях, точно ты не идешь, а несет тебя какая-то невидимая сила, хотя ноги по-прежнему путаются в жестком багульнике и вязнут в трясине.
Здесь, как бы то ни было, все-таки теплее, тоны у природы мягче, и голодный, озябший человек находит для
себя более подходящие естественные условия, чем
по среднему или нижнему течению Тыми.
Прямых наблюдений над болезненностью гиляков у нас нет, но о ней можно составить
себе некоторое понятие
по наличности болезнетворных причин, как неопрятность, неумеренное употребление алкоголя, давнее общение с китайцами и японцами, [Наши приамурские инородцы и камчадалы получили сифилис от китайцев и японцев, русские же тут ни при чем.
Я стал объяснять им, что окружной начальник хотя и большой человек, но сидит на одном месте и потому получает только двести, а я хотя только пиши-пиши, но зато приехал издалека, сделал больше десяти тысяч верст, расходов у меня больше, чем у Бутакова, потому и денег мне нужно больше. Это успокоило гиляков. Они переглянулись, поговорили между
собой по-гиляцки и перестали мучиться.
По их лицам видно было, что они уже верили мне.
По свидетельству Шренка, гиляки часто привозят с
собой аинских женщин в качестве рабынь; очевидно, женщина составляет у них такой же предмет торговли, как табак или даба.
По рассказу г. Б., в Тарайке на дорожных работах он жил в большой палатке, с комфортом, имел при
себе повара и на досуге читал французские романы.
Относительно сторонних заработков, как увидит ниже читатель, южный сахалинец поставлен далеко не в такое безвыходное положение, как северный; при желании он находит
себе заработок,
по крайней мере в весенние и летние месяцы, но корсаковцев это мало касается, так как на заработки они уходят очень редко и, как истые горожане, живут на неопределенные средства, — неопределенные в смысле их случайности и непостоянства.
Один живет на деньги, которые он привез с
собой из России, и таких большинство, другой — в писарях, третий — в дьячках, четвертый — держит лавочку, хотя
по закону не имеет на это права, пятый — променивает арестантский хлам на японскую водку, которую продает, и проч. и проч.
Здесь меньше голода и холода, чем на севере; каторжные, жены которых торгуют
собой, курят турецкий табак
по 50 к. за четвертку, и потому здешняя проституция кажется более злокачественной, чем на севере, хотя — не всё ли равно?
Это высокий, худощавый человек, благообразный, с большою бородой. Он служит писарем в полицейском управлении и потому ходит в вольном платье. Трудолюбив и очень вежлив, и, судя
по выражению, весь ушел в
себя и замкнулся. Я был у него на квартире, но не застал его дома. Занимает он в избе небольшую комнату; у него аккуратная чистая постель, покрытая красным шерстяным одеялом, а около постели на стене в рамочке портрет какой-то дамы, вероятно, жены.
По-моему, для этого можно воспользоваться услугами грамотных ссыльных, которые, как показал уже опыт, скоро приучаются самостоятельно вести наблюдения, и нужен только человек, который взял бы на
себя труд руководить ими.]
В тюрьме обращают на
себя также внимание два родных брата, бывшие персидские принцы, которых и
по сие время в письмах, приходящих сюда из Персии, титулуют высочествами.
Костин, поселенец, спасается в землянке: сам не выходит наружу и никого к
себе не пускает, и всё молится. Поселенца Горбунова зовут все «рабом божиим», потому что на воле он был странником;
по профессии он маляр, но служит пастухом в Третьей Пади, быть может, из любви к одиночеству и созерцанию.
И изредка разве покажется неуклюжая сеноплавка, которая движется еле-еле, иногда на ней темный, некрасивый парус, или каторжный бредет
по колена в воде и тащит за
собою на веревке бревно, — вот и все картины.
Галкино-Враское представляет из
себя тогда Венецию и ездят
по нем на аинских лодках; в избах, построенных на низине, пол бывает залит водой.
В настоящее время айно, обыкновенно без шапки, босой и в портах, подсученных выше колеи, встречаясь с вами
по дороге, делает вам реверанс и при этом взглядывает ласково, но грустно и болезненно, как неудачник, и как будто хочет извиниться, что борода у него выросла большая, а он всё еще не сделал
себе карьеры.
Каторжным
по переходе в разряд исправляющихся закон разрешает жить вне тюрьмы, строить
себе дома, вступать в брак и иметь деньги.
Пока несомненно одно, что колония была бы в выигрыше, если бы каждый каторжный, без различия сроков,
по прибытии на Сахалин тотчас же приступал бы к постройке избы для
себя и для своей семьи и начинал бы свою колонизаторскую деятельность возможно раньше, пока он еще относительно молод и здоров; да и справедливость ничего бы не проиграла от этого, так как, поступая с первого же дня в колонию, преступник самое тяжелое переживал бы до перехода в поселенческое состояние, а не после.
Ставят непременным условием, чтобы поселенец был хозяином, между ссыльными же чаще, чем в какой-либо другой среде, встречаются люди, которые
по натуре неспособны быть хозяевами и чувствуют
себя на своем месте, когда служат в работниках.
Женщины, согнувшись под тяжестью узлов и котомок, плетутся
по шоссе, вялые, еще не пришедшие в
себя от морской болезни, а за ними, как на ярмарке за комедиантами, идут целые толпы баб, мужиков, ребятишек и лиц, причастных к канцеляриям.
Помимо того что цифры эти могут быть неверны, значение их умаляется еще тем, что земля распределена между владельцами крайне неравномерно: приехавшие из России с деньгами или нажившие
себе состояние кулачеством имеют
по 3–5 и даже 8 десятин пахотной земли, и есть немало хозяев, особенно в Корсаковском округе, у которых всего
по нескольку квадратных сажен.
Каждый рабочий из второй категории,
по окончании рабочего урока, варит для
себя обед отдельно в жестяном котелке, если не мешает дождь и если после тяжелой работы не клонит ко сну; он устал, голоден и часто, чтобы не хлопотать долго, съедает соленое мясо и рыбу в сыром виде.
Каторжные чернорабочие обыкновенно в церковь не ходят, так как каждым праздничным днем пользуются для того, чтобы отдохнуть, починиться, сходить
по ягоды; к тому же церкви здешние тесны, и как-то само
собою установилось, что ходить в церковь могут только одетые в вольное платье, то есть одна так называемая чистая публика.
Наказывать
по долгу службы и присяги своего ближнего, быть способным каждый час насиловать в
себе отвращение и ужас, отдаленность места служения, ничтожное жалованье, скука, постоянная близость бритых голов, кандалов, палачей, грошовые расчеты, дрязги, а главное, сознание своего полного бессилия в борьбе с окружающим злом, — всё это, взятое вместе, всегда делало службу
по управлению каторгой и ссылкой исключительно тяжелой и непривлекательной.
В прежнее время на каторге служили
по преимуществу люди нечистоплотные, небрезгливые, тяжелые, которым было всё равно, где ни служить, лишь бы есть, пить, спать да играть в карты; порядочные же люди шли сюда
по нужде и потом бросали службу при первой возможности, или спивались, сходили с ума, убивали
себя, или же мало-помалу обстановка затягивала их в свою грязь, подобно спруту-осьминогу, и они тоже начинали красть, жестоко сечь…
Чиновник, уходящий в отставку, требует
себе прогонов обыкновенно до Петропавловска
по зимнему времени — 13 тысяч верст или до Холмогорского уезда — 11 тысяч верст; одновременно, подавая прошение об отставке, он посылает в главное тюремное управление телеграмму с просьбой о бесплатном проезде со всею семьей до Одессы на пароходе Добровольного флота.
Эти цифры могут дать читателю понятие о том, какое громадное число людей на Сахалине томится ежегодно под судом и следствием благодаря тому, что дела тянутся
по многу лет, и читатель может
себе представить, как губительно должен этот порядок отзываться на экономическом состоянии населения и его психике.
Меньше всего бегают из Корсаковского округа, потому что здесь урожаи лучше, преобладают среди арестантов краткосрочные, климат мягче и легче получить крестьянские права, чем на Северном Сахалине, а
по отбытии каторги, чтобы добыть
себе кусок хлеба, нет надобности возвращаться в рудник.
В рапорте врача окружного лазарета г. Перлина от 24 марта 1888 г., копию которого я привез с
собой, между прочим сказано: «Меня постоянно ужасала большая заболеваемость ссыльнокаторжных рабочих острым воспалением легких»; и вот,
по мнению д-ра Перлина, причины: «доставка за восемь верст бревен от 6 до 8 вершков в диаметре четырехсаженной длины производится тремя рабочими; предполагая тяжесть бревна в 25–35 пуд., в снежную дорогу, при теплом одеянии, ускоренной деятельности дыхательной и кровеносной систем» и т. д.