Неточные совпадения
Так, николаевский купец Иванов, ныне покойный,
каждое лето ездил на Сахалин и брал там
с гиляков дань, а неисправных плательщиков истязал и вешал.
Один корреспондент пишет, что вначале он трусил чуть не
каждого куста, а при встречах на дороге и тропинках
с арестантом ощупывал под пальто револьвер, потом успокоился, придя к заключению, что «каторга в общем — стадо баранов, трусливых, ленивых, полуголодных и заискивающих». Чтобы думать, что русские арестанты не убивают и не грабят встречного только из трусости и лени, надо быть очень плохого мнения о человеке вообще или не знать человека.
Однажды я видел, как он, высоко подсучив панталоны и показывая свои жилистые, лиловые ноги, тащил
с китайцем сеть, в которой серебрились горбуши,
каждая величиною
с нашего судака.
Например, нагрузка и выгрузка пароходов, не требующие в России от рабочего исключительного напряжения сил, в Александровске часто представляются для людей истинным мучением; особенной команды, подготовленной и выученной специально для работ на море, нет;
каждый раз берутся всё новые люди, и оттого случается нередко наблюдать во время волнения страшный беспорядок; на пароходе бранятся, выходят из себя, а внизу, на баржах, бьющихся о пароход, стоят и лежат люди
с зелеными, искривленными лицами, страдающие от морской болезни, а около барж плавают утерянные весла.
Каждому проезжающему через Ново-Михайловку не миновать познакомиться
с живущим здесь крестьянином из ссыльных Потемкиным.
С высокого берега смотрели вниз чахлые, больные деревья; здесь на открытом месте
каждое из них в одиночку ведет жестокую борьбу
с морозами и холодными ветрами, и
каждому приходится осенью и зимой, в длинные страшные ночи, качаться неугомонно из стороны в сторону, гнуться до земли, жалобно скрипеть, — и никто не слышит этих жалоб.
Это каторжный, старик, который
с первого же дня приезда своего на Сахалин отказался работать, и перед его непобедимым, чисто звериным упрямством спасовали все принудительные меры; его сажали в темную, несколько раз секли, но он стоически выдерживал наказание и после
каждой экзекуции восклицал: «А все-таки я не буду работать!» Повозились
с ним и в конце концов бросили.
Каждый каторжный должен подняться вверх
с санками не менее 13 раз в день — в этом заключается урок.
Земли разработано под пашню и огороды
с 1884 г., когда селение было основано, только 37 десятин, то есть по 1/2 дес. на
каждого хозяина.
Капли, падавшие
с потолка на решетки венских стульев, производили гулкий, звенящий звук, и после
каждого такого звука кто-то шептал в отчаянии: «Ах, боже мой, боже мой!» Рядом
с амбаром находилась тюрьма.
Для Рыковского, при существующем количестве земли, годной для хлебопашества, и при условиях здешней урожайности, принимая даже во внимание возможные заработки, двухсот хозяев было бы, как говорится, за глаза, а между тем их тут вместе
с сверхштатными более пятисот, и
каждый год начальство будет приваливать всё новых и новых.
Из множества суточных хлебных порций, приготовленных для выдачи арестантам, я взял несколько наудачу и свесил, и
каждая весила непременно три фунта
с походцем.
Находятся Кресты на реке Такоэ, как раз при впадении в нее притока; почва — суглинок
с хорошим налетом ила, урожаи бывают почти
каждый год, лугов много, и люди, по счастью, оказались порядочными хозяевами; но в первые годы селение мало отличалось от Верхнего Армудана и едва не погибло.
Обещали безвозмездно в течение двух лет довольствовать их мукой и крупой, снабдить
каждую семью заимообразно земледельческими орудиями, скотом, семенами и деньгами,
с уплатою долга через пять лет, и освободить их на 20 лет от податей и рекрутской повинности.
Пока несомненно одно, что колония была бы в выигрыше, если бы
каждый каторжный, без различия сроков, по прибытии на Сахалин тотчас же приступал бы к постройке избы для себя и для своей семьи и начинал бы свою колонизаторскую деятельность возможно раньше, пока он еще относительно молод и здоров; да и справедливость ничего бы не проиграла от этого, так как, поступая
с первого же дня в колонию, преступник самое тяжелое переживал бы до перехода в поселенческое состояние, а не после.
Крестьян и поселенцев и их свободных жен и детей гнетет тюремный режим; тюремное положение, подобно военному,
с его исключительными строгостями и неизбежною начальственною опекой, держит их в постоянном напряжении и страхе; тюремная администрация отбирает у них для тюрьмы луга, лучшие места для рыбных ловель, лучший лес; беглые, тюремные ростовщики и воры обижают их; тюремный палач, гуляющий по улице, пугает их; надзиратели развращают их жен и дочерей, а главное, тюрьма
каждую минуту напоминает им об их прошлом и о том, кто они и где они.
В Сибири женщины среди каторжных и поселенцев составляют менее 10 %, а если обратиться к нерусской депортационной практике, то встретим там колонистов, уже почтенных фермеров, которые до такой степени не были избалованы в этом отношении, что
с восторгом встречали проституток, привозимых из метрополии, и платили судовщикам 100 фунтов табаку за
каждую.
Количество разработанной земли до сих пор было показываемо в отчетах дутыми и подобранными цифрами (приказ № 366, 1888 г.), и никто не скажет
с точностью, сколько в среднем приходится земли на
каждого владельца.
Картофель вообще дает хорошие урожаи, и это подтверждается не только цифрами, но и личным впечатлением; я не видел закромов или мешков
с зерном, не видел, чтобы ссыльные ели пшеничный хлеб, хотя пшеницы здесь сеется больше, чем ржи, но зато в
каждой избе я видел картофель и слышал жалобы на то, что зимою много картофеля сгнило.
Но на практике эта статья неудобоисполнима, так как духовное лицо пришлось бы приглашать
каждый день; да и подобного рода торжественность как-то не вяжется
с рабочею обстановкой.
Почти
каждый день в своих приказах он штрафует их, смещает на низшие оклады или же совсем увольняет: одного за неблагонадежность и неисполнительность, другого — за безнравственность, недобросовестность и неразвитие, третьего — за кражу казенного провианта, вверенного его хранению, а четвертого — за укрывательство; пятый, будучи назначен на баржу, не только не смотрел за порядком, но даже сам подавал пример к расхищению на барже грецких орехов; шестой — состоит под следствием за продажу казенных топоров и гвоздей; седьмой — замечен неоднократно в недобросовестном заведовании фуражным довольствием казенного скота; восьмой — в предосудительных сделках
с каторжными.
Наказывать по долгу службы и присяги своего ближнего, быть способным
каждый час насиловать в себе отвращение и ужас, отдаленность места служения, ничтожное жалованье, скука, постоянная близость бритых голов, кандалов, палачей, грошовые расчеты, дрязги, а главное, сознание своего полного бессилия в борьбе
с окружающим злом, — всё это, взятое вместе, всегда делало службу по управлению каторгой и ссылкой исключительно тяжелой и непривлекательной.
Через
каждые 3 года чиновник получает полугодовой отпуск
с сохранением содержания.
Например, когда разгружают бочки
с соленою рыбой, то
каждый старается набить себе рыбой карманы, рубаху, штаны…
В сахалинской тайге, где на
каждом шагу приходится преодолевать горы валежного леса, жесткий, путающийся в ногах багульник или бамбук, тонуть по пояс в болотах и ручьях, отмахиваться от ужасной мошки, — даже вольные сытые ходоки делают не больше 8 верст в сутки, человек же, истощенный тюрьмой, питающийся в тайге гнилушками
с солью и не знающий, где север, а где юг, не делает в общем и 3–5 верст.
О Сахалине, о здешней земле, людях, деревьях, о климате говорят
с презрительным смехом, отвращением и досадой, а в России всё прекрасно и упоительно; самая смелая мысль не может допустить, чтобы в России могли быть несчастные люди, так как жить где-нибудь в Тульской или Курской губернии, видеть
каждый день избы, дышать русским воздухом само по себе есть уже высшее счастье.
Предварительно уговорившись
с рядовым или гиляком, несколько человек каторжных бегут из тюрьмы и в условленном месте, где-нибудь в тайге или на морском берегу, встречаются со своим конвоиром; тот ведет их назад в тюрьму, как пойманных, и получает по три рубля за
каждого; потом, конечно, происходит дележ.
Другие же заболевают на острове, где
каждый день и
каждый час представляется достаточно причин, чтобы человеку некрепкому,
с расшатанными нервами, сойти
с ума.