Неточные совпадения
Таким образом, и Браутон должен был заключить то
же самое, что Лаперуз.
За обедом
же была рассказана
такая легенда: когда русские заняли остров и затем стали обижать гиляков, то гиляцкий шаман проклял Сахалин и предсказал, что из него не выйдет никакого толку.
В обоих северных округах на одном участке сидят по два и даже по три владельца, и
так — больше, чем в половине хозяйств; поселенец садится на участок, строит дом и обзаводится хозяйством, а через два-три года ему сажают совладельца или
же один участок дают сразу двум поселенцам.
Обыкновенно вопрос предлагают в
такой форме: «Знаешь ли грамоте?» — я
же спрашивал
так: «Умеешь ли читать?» — и это во многих случаях спасало меня от неверных ответов, потому что крестьяне, не пишущие и умеющие разбирать только по-печатному, называют себя неграмотными.
Бывает и
так, что, кроме хозяина, застаешь в избе еще целую толпу жильцов и работников; на пороге сидит жилец-каторжный с ремешком на волосах и шьет чирки; пахнет кожей и сапожным варом; в сенях на лохмотьях лежат его дети, и тут
же в темном я тесном углу его жена, пришедшая за ним добровольно, делает на маленьком столике вареники с голубикой; это недавно прибывшая из России семья.
Чем
же, спрашивается, объяснить
такое сравнительно благополучное состояние Слободки даже в виду заявлений самих
же местных хозяев, что «хлебопашеством здесь не проживешь»?
Говорят, будто она названа
так каторжными в честь пейсов еврея, который торговал здесь, когда еще на месте Слободки была тайга; по другой
же версии, жила тут и торговала поселка Пейсикова.
Его белье, пропитанное насквозь кожными отделениями, не просушенное и давно не мытое, перемешанное со старыми мешками и гниющими обносками, его портянки с удушливым запахом пота, сам он, давно не бывший в бане, полный вшей, курящий дешевый табак, постоянно страдающий метеоризмом; его хлеб, мясо, соленая рыба, которую он часто вялит тут
же в тюрьме, крошки, кусочки, косточки, остатки щей в котелке; клопы, которых он давит пальцами тут
же на нарах, — всё это делает казарменный воздух вонючим, промозглым, кислым; он насыщается водяными парами до крайней степени,
так что во время сильных морозов окна к утру покрываются изнутри слоем льда и в казарме становится темно; сероводород, аммиачные и всякие другие соединения мешаются в воздухе с водяными парами и происходит то самое, от чего, по словам надзирателей, «душу воротит».
Надо или признать общие камеры уже отжившими и заменить их жилищами иного типа, что уже отчасти и делается,
так как многие каторжные живут не в тюрьме, а в избах, или
же мириться с нечистотой как с неизбежным, необходимым злом, и измерения испорченного воздуха кубическими саженями предоставить тем, кто в гигиене видит одну только пустую формальность.
Она отучает его мало-помалу от домовитости, то есть того самого качества, которое нужно беречь в каторжном больше всего,
так как по выходе из тюрьмы он становится самостоятельным членом колонии, где с первого
же дня требуют от него, на основании закона и под угрозой наказания, чтобы он был хорошим хозяином и добрым семьянином.
Нельзя
же ведь определить, сколько часов каторжный должен тащить бревно во время метели, нельзя освободить его от ночных работ, когда последние необходимы, нельзя ведь по закону освободить исправляющегося от работы в праздник, если он, например, работает в угольной яме вместе с испытуемым,
так как тогда бы пришлось освободить обоих и прекратить работу.
В то время как в Слободке четверть хозяев обходится без пахотной земли, а другая четверть имеет ее очень мало, здесь, в Корсаковке, все хозяева пашут землю и сеют зерновые хлеба; там половина хозяев обходится без скота и все-таки сыта, здесь
же почти все хозяева находят нужным держать скот.
На самом
же деле это не
так.
На
такой почве, по-видимому, без вреда для себя могут уживаться только растения с крепкими, глубоко сидящими корнями, как, например, лопухи, а из культурных только корнеплоды, брюква и картофель, для которых к тому
же почва обрабатывается лучше и глубже, чем для злаков.
Это каторжный, старик, который с первого
же дня приезда своего на Сахалин отказался работать, и перед его непобедимым, чисто звериным упрямством спасовали все принудительные меры; его сажали в темную, несколько раз секли, но он стоически выдерживал наказание и после каждой экзекуции восклицал: «А все-таки я не буду работать!» Повозились с ним и в конце концов бросили.
Общество всегда возмущалось тюремными порядками и в то
же время всякий шаг к улучшению быта арестантов встречало протестом, вроде, например,
такого замечания: «Нехорошо, если мужик в тюрьме или на каторге будет жить лучше, чем дома».
Стало быть, если, как говорят, представителей общества, живущих в Петербурге, только пять, то охранение доходов каждого из них обходится ежегодно казне в 30 тысяч, не говоря уже о том, что из-за этих доходов приходится, вопреки задачам сельскохозяйственной колонии и точно в насмешку над гигиеной, держать более 700 каторжных, их семьи, солдат и служащих в
таких ужасных ямах, как Воеводская и Дуйская пади, и не говоря уже о том, что, отдавая каторжных в услужение частному обществу за деньги, администрация исправительные цели наказания приносит в жертву промышленным соображениям, то есть повторяет старую ошибку, которую сама
же осудила.
Без резерва
же не обойтись,
так как в контракте оговорены на каждый день «способные к труду» каторжные.
Тымь тогда была покрыта глубоким снегом,
так как на дворе стоял март, но всё
же это путешествие дало ему в высшей степени интересный материал для записок.
Те дербинцы, которые, отбыв каторгу до 1880 г., селились тут первые, вынесли на своих плечах тяжелое прошлое селения, обтерпелись и мало-помалу захватили лучшие места и куски, и те, которые прибыли из России с деньгами и семьями,
такие живут не бедно; 220 десятин земли и ежегодный улов рыбы в три тысячи пудов, показываемые в отчетах, очевидно, определяют экономическое положение только этих хозяев; остальные
же жители, то есть больше половины Дербинского, голодны, оборваны и производят впечатление ненужных, лишних, не живущих и мешающих другим жить.
Затем, когда я бывал в тюрьме, то
же впечатление порядка и дисциплины производили на меня кашевары, хлебопеки и проч.; даже старшие надзиратели не казались здесь
такими сытыми, величаво-тупыми и грубыми, как в Александровске или Дуэ.
Как в населении Палева наблюдается избыток мещан и разночинцев, никогда не бывших хлебопашцами,
так здесь, в Андрее-Ивановском, много неправославных; они составляют четверть всего населения: 47 католиков, столько
же магометан и 12 лютеран.
Крузенштерн 85 лет назад видел гиляка в пышном, шёлковом платье, «со многими истканными на нем цветами»; теперь
же на Сахалине
такого щеголя и с огнем не сыщешь.
Западный
же берег много счастливее; здесь влияние холодного течения смягчается теплым японским течением, известным под названием Куро-Сиво; не подлежит сомнению, что чем южнее, тем теплее, и на южной части западного берега наблюдается сравнительно богатая флора, но все-таки, увы, до Франции или Японии далеко.
Первые попытки были не совсем удачны: русские мало были знакомы с чисто техническою стороной дела; теперь
же они попривыкли, и хотя Демби не
так доволен ими, как китайцами, но все-таки уже можно серьезно рассчитывать, что со временем будут находить себе здесь кусок хлеба сотни поселенцев.
Лежит он в пади, которая и теперь носит японское название Хахка-Томари, и с моря видна только одна его главная улица, и кажется издали, что мостовая и два ряда домов круто спускаются вниз по берегу; но это только в перспективе, на самом
же деле подъем не
так крут.
С одним из них, г. фон Ф., инспектором сельского хозяйства, я уже был знаком, — раньше мы встречались в Александровске, — с остальными
же я теперь виделся впервые, хотя все они отнеслись к моему появлению с
таким благодушием, как будто были знакомы со мною уже давно.
Основан он был сравнительно давно, в 1853 г., на берегу бухты Лососей; когда
же в 1854 г. прошли слухи о войне, то он был снят и возобновлен лишь через 12 лет на берегу залива Буссе, или Двенадцатифутовой гавани, —
так называется неглубокое озеро, соединенное с морем протоком, куда могут входить только мелкосидящие суда.
Главною причиной
такого благосостояния следует признать, вероятно, климат и почвенные условия, но я думаю также, что если пригласить сюда чиновников из Александровска или Дуэ и попросить их распорядиться, то через год
же во всех трех Падях будет не 26, а 300 хозяев, не считая совладельцев, и все они окажутся «домонерачители и самовольные» и будут сидеть без куска хлеба.
Виноваты ли в этом естественные условия, которые на первых
же норах встретили крестьян
так сурово и недружелюбно, или
же всё дело испортили неумелость и неряшливость чиновников, решить трудно,
так как опыт был непродолжителен, и к тому
же еще приходилось производить эксперимент над людьми, по-видимому, неусидчивыми, приобревшими в своих долгих скитаниях по Сибири вкус к кочевой жизни.
Около юрт обыкновенно стоят сушильни с рыбой, распространяющей далеко вокруг промозглый, удушливый запах; воют и грызутся собаки; тут
же иногда можно увидеть небольшой сруб-клетку, в котором сидит молодой медведь: его убьют и съедят зимой на
так называемом медвежьем празднике.
Они ограничивались только тем, что распускали среди айно сплетни про русских и хвастали, что они перережут всех русских, и стоило русским в какой-нибудь местности основать пост, как в скорости в той
же местности, но только на другом берегу речки, появлялся японский пикет, и, при всем своем желании казаться страшными, японцы все-таки оставались мирными и милыми людьми: посылали русским солдатам осетров, и когда те обращались к ним за неводом, то они охотно исполняли просьбу.
Пока несомненно одно, что колония была бы в выигрыше, если бы каждый каторжный, без различия сроков, по прибытии на Сахалин тотчас
же приступал бы к постройке избы для себя и для своей семьи и начинал бы свою колонизаторскую деятельность возможно раньше, пока он еще относительно молод и здоров; да и справедливость ничего бы не проиграла от этого,
так как, поступая с первого
же дня в колонию, преступник самое тяжелое переживал бы до перехода в поселенческое состояние, а не после.
Вероятно, ввиду исключительно сурового климата, вначале водворяли здесь только тех поселенцев, которые отбывали каторгу на Сахалине
же и успевали,
таким образом, предварительно если не привыкнуть, то хоть приглядеться к месту.
Шаховской, заведовавший в семидесятых годах дуйскою каторгой, высказывает мнение, которое следовало бы теперешним администраторам принять и к сведению и к руководству: «Вознаграждение каторжных за работы дает хотя какую-нибудь собственность арестанту, а всякая собственность прикрепляет его к месту; вознаграждение позволяет арестантам по взаимном соглашении улучшать свою пищу, держать в большей чистоте одежду и помещение, а всякая привычка к удобствам производит тем большее страдание в лишении их, чем удобств этих более; совершенное
же отсутствие последних и всегда угрюмая, неприветливая обстановка вырабатывает в арестантах
такое равнодушие к жизни, а тем более к наказаниям, что часто, когда число наказываемых доходило до 80 % наличного состава, приходилось отчаиваться в победе розог над теми пустыми природными потребностями человека, ради выполнения которых он ложится под розги; вознаграждение каторжных, образуя между ними некоторую самостоятельность, устраняет растрату одежды, помогает домообзаводству и значительно уменьшает затраты казны в отношении прикрепления их к земле по выходе на поселение».
Не
так еще давно одна добровольно следовавшая жена приходилась на 30 преступников, в настоящее
же время присутствие женщин свободного состояния стало типическим для колонии, и уже трудно вообразить, например, Рыковское или Ново-Михайловку без этих трагических фигур, которые «ехали жизнь мужей поправить и свою потеряли».
О каких-либо работах не могло быть и речи,
так как «только провинившиеся или не заслужившие мужской благосклонности» попадали на работу в кухне, остальные
же служили «потребностям» и пили мертвую, и в конце концов женщины, по словам Власова, были развращаемы до
такой степени, что в состоянии какого-то ошеломления «продавали своих детей за штоф спирта».
Бывают и ссоры, и драки, и дело доходит до синяков, но всё
же поселенец учит свою сожительницу с опаской,
так как сила на ее стороне: он знает, что она у него незаконная и во всякое время может бросить его и уйти к другому.
Сравнительно с однородными русскими цифрами [В Череповецком уезде 37,3, в Тамбовском около 39 %.] она мала, для ссыльной
же колонии, где семейная жизнь находится в
таких неблагоприятных условиях, она высока.
Это хорошо, потому что, помимо всяких колонизационных соображений, близость детей оказывает ссыльным нравственную поддержку и живее, чем что-либо другое, напоминает им родную русскую деревню; к тому
же заботы о детях спасают ссыльных женщин от праздности; это и худо, потому что непроизводительные возрасты, требуя от населения затрат и сами не давая ничего, осложняют экономические затруднения; они усиливают нужду, и в этом отношении колония поставлена даже в более неблагодарные условия, чем русская деревня: сахалинские дети, ставши подростками или взрослыми, уезжают на материк и,
таким образом, затраты, понесенные колонией, не возвращаются.
Из них только 27 человек настоящие дети колонии,
так как родились на Сахалине или на пути следования в ссылку, остальные
же все — пришлый элемент.
Так, когда вследствие высочайшего манифеста из тюрьмы выпускается на участки сразу около тысячи новых поселенцев, то процент бессемейных в колонии повышается; когда
же, как это случилось вскоре после моего отъезда, сахалинским поселенцам разрешено было работать на Уссурийском участке Сибирской железной дороги, то процент этот понизился.
У многих ссыльных совсем нет статейных списков; попадаются
такие списки, в которых совсем не показано семейное положение ссыльного или
же показано неясно или неверно; между тем, кроме статейного списка, у ссыльного нет никаких других документов, на которые он мог бы ссылаться в случае надобности.
Так, в первой группе незаконнорожденных только 1,7 %, во второй
же 37,2 %.
Дети
же, рожденные в ссылке, не называют себя никак; со временем они припишутся к податным сословиям и будут называться крестьянами или мещанами, теперь
же их социальное положение определяется
так: незаконный сын ссыльнокаторжной, дочь поселенца, незаконная дочь поселки и т. д.
— Как
же так? Живешь с отцом и не знаешь, как его зовут? Стыдно.
К тому
же этот труд пригоден для громадного большинства ссыльных,
так как наша каторга — учреждение по преимуществу мужицкое, и из каторжных и поселенцев только одна десятая часть не принадлежит к земледельческому классу.
Одни находили Сахалин плодороднейшим островом и называли его
так в своих отчетах и корреспонденциях и даже, как говорят, посылали восторженные телеграммы о том, что ссыльные наконец в состоянии сами прокормить себя и уже не нуждаются в затратах со стороны государства, другие
же относились к сахалинскому земледелию скептически и решительно заявляли, что сельскохозяйственная культура на острове немыслима.
При
таких тощих урожаях сахалинский хозяин, чтобы быть сытым, должен иметь не менее 4 дес. плодородной земли, ценить свой труд ни во что и ничего не платить работникам; когда
же в недалеком будущем однопольная система без пара и удобрения истощит почву и ссыльные «сознают необходимость перейти к более рациональным приемам обработки полей и к новой системе севооборота», то земли и труда понадобится еще больше и хлебопашество поневоле будет брошено, как непроизводительное и убыточное.
Лучшие покосы забирают себе те, кто сильнее, то есть тюрьма и военные команды, поселенцам
же остаются или самые дальние покосы, или
такие, где сено можно жать, а не косить.