Цитаты из русской классики со словом «маны»
И тогда он кричаль, что ему пятнадцать целковых
ман мус штраф платиль.
— К человеку племени Данова, по имени
Маной, имевшему неплодную жену, явился ангел, и неплодная зачала, и родился Самсон, человек великой силы, раздиравший голыми руками пасти львиные. Так же зачат был и Христос и многие так…
В первый же раз, когда я остался без пары, — с концом песни я протянул руку
Мане Дембицкой. Во второй раз, когда осталась Лена, — я подал руку ее сестре раньше, чем она успела обнаружить свой выбор, и когда мы, смеясь, кружились с Соней, у меня в памяти осталось лицо Лены, приветливо протягивавшей мне обе руки. Увидев, что опоздала, она слегка покраснела и осталась опять без пары. Я пожалел, что поторопился… Теперь младшая сестра уже не казалась мне более приятной.
Зоя стасовывает старые, черные, замаслившиеся карты и дает
Мане снять, потом сдает, поплевав предварительно на пальцы.
— Да, — начал он, — в наше время молодые люди были иначе воспитаны. Молодые люди не позволяли себе манкировать старшим. (Он произнес:
ман в нос, по-французски.) А теперь я только гляжу и удивляюсь. Может быть, не прав я, а они правы; может быть. Но все же у меня есть свой взгляд на вещи: не олухом же я родился. Как вы об этом думаете, Увар Иванович?
Когда дочке Анны Николаевны,
Мане, было два года, умер ее отец, не оставивший после себя ничего, кроме долгов. Пьяный муж, озлобившись, схватил жену за косу и ударил ее лицом о печку, раздробив нос и изуродовав лицо. В тот же год его самого сослали по суду в Сибирь за кражу казенных денег.
Насколько это чувство можно было анализировать в
Мане, оно имело что-то очень много общего с отношениями некоторых молодых религиозных и несчастных в семье русских женщин к их духовным отцам; но, с другой стороны, это было что-то не то.
— Нон, дьо
ман гард, — говорит, — я это просто так, а ву ком вуле ву, и же ву зангаже в цукерьню — выпьемте по рюмочке высочайше утвержденного.
Обыкновенно в девятом часу утра он уходил на службу и уже в десятом начинал тосковать по
Мане и по своем новом доме и посматривал на часы.
А пока он давал
Мане книги, которые говорили о свободной жизни и о вреде предрассудков…
Только двое из всего класса не приветствовали меня и бросали на нас с княжной сердитые взгляды. То были мои две прежние подруги, так не долго господствовавшие надо мной. Им обеим — и Крошке и
Мане — было крайне неприятно распадение «триумвирата» и мое примирение с их врагом — моей милой Ниной.
[Сейчас пытается ставить его де
Ман.]
В этом отношении многое выясняют работы Макса Вебера, Трельча, Зомбарта, де
Мана.
Не явились также: бывший нотариус Базисов, за несколько месяцев до суда над Гиршфельдом, по суду же, исключенный из службы, бывший мировой судья, по назначению от правительства, Царевский, за полгода перед тем уволенный в отставку без прошения, частный поверенный
Манов, присяжный поверенный Винтер, которому совет за неблаговидные действия по делу Луганского воспретил практику на десять месяцев.
Но это неправда: Эпиктет, Сенека говорили про то, чтобы не присягать никому; в законах
Ману есть это правило.
Тамара в это время рассказывает
Мане тихим голосом, не отрываясь от шитья.
Она только что освободилась от того самого немца в форме благотворительного общества, который рано вечером остановил свой выбор на
Мане Беленькой, а потом переменил ее, по рекомендации экономки, на Пашу.
Истомин сбросил с картона бумагу и подал его
Мане; та взглянула и зарделась.
На первых порах после его отъезда он прислал несколько писем
Мане, которые были адресованы в его пустую квартиру.
Зайдя как-то к Норкам, я узнал, что Истомин предложил
Мане уроки живописи.
Ни Софья Карловна, ни Ида Ивановна, ни madame Шульц хотя и не надели по бабушке плерезов, чтобы не пугать ими Мани, но ходили в черных платьях, значение которых
Мане нетрудно было разгадать, если только эти платья когда-нибудь останавливали на себе ее внимание.
В последнее время моего пребывания в Петербурге мы с Идой Ивановной ничего не говорили о
Мане, и я, признаюсь, не замечал в Мане никакой перемены; я и сам склонен был думать, что Ида Ивановна все преувеличивает и что опасения ее совершенно напрасны, но когда я пришел к ним, чтобы проститься перед отъездом, Ида Ивановна сама ввела меня во все свои опасения.
Я осведомился о Берте Ивановне, о ее муже и даже о Германе Вермане спросил и обо всех об них получил самые спокойные известия; но спросить о
Мане никак не решался. Я все ждал, что Маня дома, что вот-вот она сама вдруг покажется в какой-нибудь двери и разом сдунет все мои подозрения.
Пятнадцатого числа Ида Ивановна взяла карету и поехала за Маней. В доме давно все было приготовлено к ее приему. Ида Ивановна перешла в комнату покойной бабушки, а их бывшая комната была отдана одной
Мане, чтобы ее уж ровно никто и ничем не обеспокоил. Положено было не надоедать Мане никаким особенным вниманием и не стеснять ее ничьим сообществом, кроме общества тех, которых она сама пожелает видеть.
— Заряжается, верно, чем-нибудь! — восклицал Шульц. — Я знаю эти капризные натуры: вдохновения нет, сейчас и беситься, — самодовольно разъяснил он, обращаясь к Иде Ивановне и
Мане.
На одном каком-то повороте мне послышалось, будто Истомин говорил
Мане, что он никак не может забыть ее лица; потом еще раз послышалось мне, что он нервным и настойчивым тоном добивался у нее «да или нет?», и потом я ясно слышал, как, прощаясь с ним у дверей своего дома, Маня робко уронила ему тихое «да».
Истомин заметил давно, что все, подходившие к
Мане, отходили от нее ни с чем и что она сама никого не выбирала, и потому, как только до него дошла очередь, он прямо разошелся к Мане, остановился перед нею и поклонился.
Ида Ивановна выслушала мой рапорт и пошла к
Мане, а прощаясь, сунула мне записочку для передачи Роману Прокофьичу и сказала...
— Если мама умрет, я тогда поеду к
Мане, — произнесла Ида скороговоркой и, быстро распахнув окно, добавила: — Фу, господи, как жарко!
Шульц взял и поклонился
Мане в ноги, веско ударив лбом в пол.
Возвратясь домой, я не пошел к Истомину. Было ясно, из-за чего он разыграл всю эту гадкую историю: ему вообразилось, что его женят на
Мане, и все это свидание счел за подготовительную сцену — за засаду. Досадно было, зачем же он шел на это свидание? чего же он хотел, чего еще добивался от Мани?
Это так и было: Софья Карловна умерла во время Идиного чтения — умерла счастливо, покушав долго снившейся ей булочки, слушая чудную повесть, которую читал для нее милый голос, и сохраняя во всей свежести вчера принесенную Шульцем новость о
Мане.
Он не был у нас, но
Мане, должно быть, было что-нибудь передано, сказано или уж я не знаю, что такое, но только она вчера первый раз спросила про ту картину, которую он подарил ей; вытирала ее, переставляла с места на место и потом целый послеобед ходила по зале, а ночь не спала и теперь вот что: подайте ей Истомина!
О
Мане и ее празднестве совершенно забыли.
— Ню, что это? Это, так будем мы смотреть, совсем как настоящая безделица. Что говорить о мне? Вот вы! вы артист, вы художник! вы можете — ви загт
ман дизе!.. [Как это говорится? (нем.).] творить! А мы, мы люди… мы простой ремесленник. Мы совсем не одно… Я чувствую, как это, что есть очень, что очень прекрасно; я все это могу очень прекрасно понимать… но я шары на бильярды делать умею! Вот мое художество!
Я принял это известие очень спокойно и даже не вспомнил, кажется, в эту минуту о
Мане, а только спросил Истомина — как же быть с квартирой?
Он вынул муфту и воротник и, подавая их
Мане, добавил...
— Ну-с; и с тех пор ею плененный Пракситель навеки оставил Гнатэну, и ушел с Мегарянкою Фрине, и навеки ее сохранил в своих работах. А когда он вдохнул ее в мрамор — то мрамор холодный стал огненной Фриной, — рассказывал
Мане Истомин, — вот это и было то чудо.
Ида Ивановна пошла отпереть дверь и мимоходом толкнула меня за ширму, чтобы показать
Мане сюрпризом.
Проходило лето; доктор давно говорил
Мане, что она совершенно здорова и без всякой для себя опасности может уехать домой. Маня не торопилась. Она отмалчивалась и все чего-то боялась, но, наконец, в половине сентября вдруг сама сказала сестре, что она хочет оставить больницу.
— Ах вы, ненавистные красавцы! никак не собьешь их! — спокойно шепнула
Мане Ида Ивановна и вдруг громкими аккордами взяла...
Детей, подобных
Мане, или таких, которых нечего и увлекать… а я!..
На поднесенном
Мане куске картона, величиною более полуаршина, была молодая русалка, в первый раз всплывшая над водою.
— И то… я, знаешь, Идочка, без шуток, право, в нынешнем году поеду к
Мане.
Тяжелая злоба, точно холодный молоток, повернулась в его душе, и ему захотелось сказать
Мане что-нибудь грубое и даже вскочить и ударить ее. Началось сердцебиение.
Никитин приятно улыбался и помогал
Мане угощать гостей, но после обеда пошел к себе в кабинет и заперся.
В древних книгах, в законах
Ману, в Библии, в Талмуде, в Коране жизнь регулирована, подчинена закону, всюду страх нечистоты, запреты, табу, всюду перегородки и разделительные категории.
Уже шестой час утра. Я взялся за дневник, чтобы описать свое полное, разнообразное счастье, и думал, что напишу листов шесть и завтра прочту
Мане, но, странное дело, у меня в голове все перепуталось, стало неясно, как сон, и мне припоминается резко только этот эпизод с Варей и хочется написать: бедная Варя! Вот так бы все сидел и писал: бедная Варя! Кстати же зашумели деревья: будет дождь; каркают вороны, и у моей Мани, которая только что уснула, почему-то грустное лицо».
«Э! лачи грай! тамар у девел, течурасса
ман!» (Э! добрая лошадь!
Неточные совпадения
Смотрим, у старосты девочка, дочь, прехорошенькая; такое даже, знаете, подобострастное что-то в
манеpax.
Я вышел на улицу, выгнанный из собственной моей квартиры, из той самой квартиры, где накануне еще какой-то шутник, желая заискать мое расположение, написал на стене: ману-текел-фарес[65].
— Си-ро-та. Грязная, впрочем, такая, хоть бы руки вымыла… А, впрочем, тоже за-ман-чи-вая…
И мамзель с ним такая бойкая, востроглазая, такая за-ман-чивая…
— Я до безумия влюблен в нее! — вскричал старичок, вдруг весь оживляясь, все еще стоя на коленах и весь дрожа от волнения. — Я ей жизнь готов отдать! И если б я только мог на-де-яться… Но подымите меня, я не-мно-го ослаб… Я… если б только мог надеяться предложить ей мое сердце, то… я она бы мне каждый день пела ро-ман-сы, а я бы все смотрел на нее… все смотрел… Ах, боже мой!
— Ты кого мне привела… Нет, ты кого привела! — кричал Сенька нелепым пьяным голосом. — Думаешь, пьян… не замечу… Я тебе приказывал: доставь Малашу, никаких денег не пожалею. А ты мне свою лахудру подсудобила… Это есть ам-ман!
— Братцы, бурмакинские! Ам-ман… Аманывают наших, — кричал Сенька так отчаянно, точно его резали темною ночью на большой дороге. Певцы кинулись к нему. Молодой человек с кудрявой головой, томившийся за столом, вдруг вскочил, посмотрел вокруг осоловевшими, почти безумными глазами и толкнул стол, отчего бутылки и стаканы со звоном полетели на пол… Все перемешалось и зашумело…
Какое страшное Мане-фекел вылетело из ваших уст!.. Коммунизм в основании! Сила, основанная на разделе земель! И вы не испугались ваших собственных слов?
Вот уж как есть ни санá, ни
манá…
— Ну, я и рассудила поехать сама. Я по делу, ничего тут нет неприличного. Уж если ты нынче стал такой ц/ирлих-ман/ирлих… Или ты у этих уродов на правах не одного покупателя, а чего-нибудь поближе?
Дополнительно