Неточные совпадения
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки.
Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с
чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит в поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на барина
Не работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
— Долли! — проговорил он, уже всхлипывая. — Ради
Бога, подумай о детях, они не виноваты. Я виноват, и накажи меня,
вели мне искупить свою вину.
Чем я могу, я всё готов! Я виноват, нет слов сказать, как я виноват! Но, Долли, прости!
Княгиня лечится от ревматизма, а дочь
Бог знает от
чего; я
велел обеим пить по два стакана в день кислосерной воды и купаться два раза в неделю в разводной ванне.
На старшую дочь Александру Степановну он не мог во всем положиться, да и был прав, потому
что Александра Степановна скоро убежала с штабс-ротмистром,
бог весть какого кавалерийского полка, и обвенчалась с ним где-то наскоро в деревенской церкви, зная,
что отец не любит офицеров по странному предубеждению, будто бы все военные картежники и мотишки.
— А зачем же так вы не рассуждаете и в делах света? Ведь и в свете мы должны служить
Богу, а не кому иному. Если и другому кому служим, мы потому только служим, будучи уверены,
что так
Бог велит, а без того мы бы и не служили.
Что ж другое все способности и дары, которые розные у всякого? Ведь это орудия моленья нашего: то — словами, а это делом. Ведь вам же в монастырь нельзя идти: вы прикреплены к миру, у вас семейство.
С вашей стороны будет также полезно утешить их словом и получше истолковать им то,
что Бог велит переносить безропотно, и молиться в это время, когда несчастлив, а не буйствовать и расправляться самому.
Надворные советники, может быть, и познакомятся с ним, но те, которые подобрались уже к чинам генеральским, те,
бог весть, может быть, даже бросят один из тех презрительных взглядов, которые бросаются гордо человеком на все,
что ни пресмыкается у ног его, или,
что еще хуже, может быть, пройдут убийственным для автора невниманием.
Черты такого необыкновенного великодушия стали ему казаться невероятными, и он подумал про себя: «Ведь черт его знает, может быть, он просто хвастун, как все эти мотишки; наврет, наврет, чтобы поговорить да напиться чаю, а потом и уедет!» А потому из предосторожности и вместе желая несколько поиспытать его, сказал он,
что недурно бы совершить купчую поскорее, потому что-де в человеке не уверен: сегодня жив, а завтра и
бог весть.
Как они делают,
бог их ведает: кажется, и не очень мудреные вещи говорят, а девица то и дело качается на стуле от смеха; статский же советник
бог знает
что расскажет: или
поведет речь о том,
что Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который, конечно, выдуман не без остроумия, но от него ужасно пахнет книгою; если же скажет что-нибудь смешное, то сам несравненно больше смеется,
чем та, которая его слушает.
Не мадригалы Ленский пишет
В альбоме Ольги молодой;
Его перо любовью дышит,
Не хладно блещет остротой;
Что ни заметит, ни услышит
Об Ольге, он про то и пишет:
И полны истины живой
Текут элегии рекой.
Так ты, Языков вдохновенный,
В порывах сердца своего,
Поешь
бог ведает кого,
И свод элегий драгоценный
Представит некогда тебе
Всю
повесть о твоей судьбе.
— Ну, так поцелуйтесь же и дайте друг другу прощанье, ибо,
бог знает, приведется ли в жизни еще увидеться. Слушайте своего атамана, а исполняйте то,
что сами знаете: сами знаете,
что велит козацкая честь.
Повел Кукубенко вокруг себя очами и проговорил: «Благодарю
Бога,
что довелось мне умереть при глазах ваших, товарищи!
Баснь эту лишним я почёл бы толковать;
Но ка́к здесь к слову не сказать,
Что лучше верного держаться,
Чем за обманчивой надеждою гоняться?
Найдётся тысячу несчастных от неё
На одного, кто не был ей обманут,
А мне,
что́ говорить ни станут,
Я буду всё твердить своё:
Что́ впереди —
бог весть; а
что моё — моё!
— Как я могу тебе в этом обещаться? — отвечал я. — Сам знаешь, не моя воля:
велят идти против тебя — пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На
что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня — спасибо; казнишь —
бог тебе судья; а я сказал тебе правду.
Что гнездилось в этой душе —
бог весть!
Клим рассказал,
что бог велел Аврааму зарезать Исаака, а когда Авраам хотел резать,
бог сказал: не надо, лучше зарежь барана. Отец немного посмеялся, а потом, обняв сына, разъяснил,
что эту историю надобно понимать...
—
Бог мой, это, кажется, не очень приятная дама! — усталым голосом сказала она. — Еврейка? Нет? Как странно, такая практичная. Торгуется, как на базаре. Впрочем, она не похожа на еврейку. Тебе не показалось,
что она сообщила о Дмитрии с оттенком удовольствия? Некоторым людям очень нравится сообщать дурные
вести.
— А не боялся,
что я не спала ночь,
Бог знает
что передумала и чуть не слегла в постель? — сказала она,
поводя по нем испытующим взглядом.
— Мы было хотели, да братец не
велят, — живо перебила она и уж совсем смело взглянула на Обломова, — «
Бог знает,
что у него там в столах да в шкапах… — сказали они, — после пропадет — к нам привяжутся…» — Она остановилась и усмехнулась.
— И мне жаль, Борюшка. Я хотела сама съездить к нему — у него честная душа, он — как младенец!
Бог дал ему ученость, да остроты не дал… закопался в свои книги! У кого он там на руках!.. Да вот
что: если за ним нет присмотру, перевези его сюда — в старом доме пусто, кроме Вериной комнаты… Мы его там пока поместим… Я на случай
велела приготовить две комнаты.
— Ах, дай
Бог: умно бы сделали! Вы хуже Райского в своем роде, вам бы нужнее был урок. Он артист, рисует, пишет
повести. Но я за него не боюсь, а за вас у меня душа не покойна. Вон у Лозгиных младший сын, Володя, — ему четырнадцать лет — и тот вдруг объявил матери,
что не будет ходить к обедне.
Вина в самом деле пока в этой стороне нет — непьющие этому рады: все, поневоле,
ведут себя хорошо, не разоряются. И мы рады,
что наше вино вышло (разбилось на горе, говорят люди), только Петр Александрович жалобно по вечерам просит рюмку вина, жалуясь,
что зябнет. Но без вина решительно лучше, нежели с ним: и люди наши трезвы, пьют себе чай, и, слава
Богу, никто не болен, даже чуть ли не здоровее.
— Так я оставлю en blanc [пробел]
что тебе нужно о стриженой, а она уж
велит своему мужу. И он сделает. Ты не думай,
что я злая. Они все препротивные, твои protégées, но je ne leur veux pas de mal. [я им зла не желаю.]
Бог с ними! Ну, ступай. А вечером непременно будь дома. Услышишь Кизеветера. И мы помолимся. И если ты только не будешь противиться, ça vous fera beaucoup de bien. [это тебе принесет большую пользу.] Я ведь знаю, и Элен и вы все очень отстали в этом. Так до свиданья.
Сунцай назвал дикушек по-своему и сказал,
что бог Эндури [Божество, сотворившее мир.] нарочно создал непугливую птицу и
велел ей жить в самых пустынных местах, для того чтобы случайно заблудившийся охотник не погиб с голоду.
— Ну, полно, не робей. Стыдись!..
чего вертишься?.. Пой, как
Бог тебе
велит.
И после всего этого великий иконоборец испугался освобожденной личности человека, потому
что, освободив ее отвлеченно, он впал снова в метафизику, придал ей небывалую волю, не сладил с нею и
повел на заклание
богу бесчеловечному, холодному
богу справедливости,
богу равновесия, тишины, покоя,
богу браминов, ищущих потерять все личное и распуститься, опочить в бесконечном мире ничтожества.
— Ей-богу, не знаю, — говорил офицер, — как это случилось и
что со мной было, но я сошел с чердака и
велел унтеру собрать команду. Через два часа мы его усердно искали в другом поместье, пока он пробирался за границу. Ну, женщина! Признаюсь!
— Ты
что ж это! взаправду бунтовать вздумала! — крикнула она на нее, — по-твоему, стало быть, ежели, теперича, праздник, так и барыниных приказаний исполнять не следует! Сидите, мол, склавши ручки, сам
Бог так
велел! Вот я тебя… погоди!
— Зачем прикидываться! Мы свое дело в открытую
ведем; слава
Богу, довольны, не жалуемся. А я вот о
чем вас хотел, Федор Васильевич, просить: не пожалуете ли мне сколько-нибудь должку?
— Бисмарк сказал,
что умрет в своих оглоблях, как водовозная кляча, — объяснял ему Стабровский. — А нам и
бог велел.
— Потому
что посылают лес пилить — иду, дают вот эту палку в руки — беру,
велят печи в канцерярии топить — топлю. Повиноваться надо. Жизнь, нечего
бога гневить, хорошая. Слава тебе господи!
Обыватели
ведут сонную, пьяную жизнь и вообще живут впроголодь,
чем бог послал.
— Вот
что,
Веля… — сказал он, взяв дочь за плечо и посматривая на ее будущего учителя. — Помни всегда,
что на небе есть
бог, а в Риме святой его «папеж». Это тебе говорю я, Валентин Яскульский, и ты должна мне верить потому,
что я твой отец, — это рrimо.
Платов ничего государю не ответил, только свой грабоватый нос в лохматую бурку спустил, а пришел в свою квартиру,
велел денщику подать из погребца фляжку кавказской водки-кислярки [Кизлярка — виноградная водка из города Кизляра. (Прим. автора.)], дерябнул хороший стакан, на дорожний складень
Богу помолился, буркой укрылся и захрапел так,
что во всем доме англичанам никому спать нельзя было.
Петр Андреич, узнав о свадьбе сына, слег в постель и запретил упоминать при себе имя Ивана Петровича; только мать, тихонько от мужа, заняла у благочинного и прислала пятьсот рублей ассигнациями да образок его жене; написать она побоялась, но
велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он не очень огорчался,
что,
бог даст, все устроится и отец переложит гнев на милость;
что и ей другая невестка была бы желательнее, но
что, видно,
богу так было угодно, а
что она посылает Маланье Сергеевне свое родительское благословение.
Снова сидел Иван Дмитриевич. Спрашивал, открылась ли ты мне в твоем намерении выйти замуж и не знаю ли я, кто этот избранный. Я рад был,
что это было в сумерки, потому
что не умею лгать. Сказал,
что пришлось в голову, и отделался кой-как от дальнейших расспросов. Уверил только,
что, верно, если
бог велит, то твое соединение будет во благо.
Я точно это время часто имел
вести о тебе от моих домашних. Знаю твой подвиг храбрости, или по крайней мере нетрусости,
что иногда все равно. Мне Annette описывала пожар и твое присутствие духа среди этой тревоги, а как раз всякого другого озадачила бы в твоем положении одинаково тогда с малютками. Хвала
богу, но и тебе спасибо! Я просил Annette тебя расцеловать.
Что мне сказать про себя? Черная печать твоего конверта вся перед глазами. Конечно, неумолимое время наложило свою печать и на нее, [На нее — на М. И. Малиновскую, которая долго болела.] но покамест, как ни приготовлялся к этой
вести, все-таки она поразила неожиданно. В другой раз поговорим больше — сегодня прощай. Обнимаю тебя крепко. Да утешит тебя
бог!
Управитель ненавидел Помаду
бог весть за
что, и дворня его тоже не любила.
А все-таки худо было бедному страннику, и
бог весть,
что бы он предпринял, если бы случай не столкнул его с Араповым.
На барина своего, отставного полковника Егора Николаевича Бахарева, он смотрел глазами солдат прошлого времени, неизвестно за
что считал его своим благодетелем и отцом-командиром, разумея,
что повиноваться ему не только за страх, но и за совесть сам
бог повелевает.
— Пфуй!
Что это за безобразие? — кричит она начальственно. — Сколько раз вам повторять,
что нельзя выскакивать на улицу днем и еще — пфуй! ч — в одном белье. Не понимаю, как это у вас нет никакой совести. Порядочные девушки, которые сами себя уважают, не должны
вести себя так публично. Кажутся, слава
богу, вы не в солдатском заведении, а в порядочном доме. Не на Малой Ямской.
— Нет, ни за
что не пойду, — сказал я, цепляясь за его сюртук. — Все ненавидят меня, я это знаю, но, ради
бога, ты выслушай меня, защити меня или выгони из дома. Я не могу с ним жить, он всячески старается унизить меня,
велит становиться на колени перед собой, хочет высечь меня. Я не могу этого, я не маленький, я не перенесу этого, я умру, убью себя. Он сказал бабушке,
что я негодный; она теперь больна, она умрет от меня, я… с… ним… ради
бога, высеки… за…
что… му…чат.
Это сторона, так сказать, статистическая, но у раскола есть еще история, об которой из уст ихних вряд ли
что можно будет узнать, — нужны книги; а потому, кузина, умоляю вас, поезжайте во все книжные лавки и везде спрашивайте — нет ли книг об расколе; съездите в Публичную библиотеку и, если там
что найдете,
велите сейчас мне все переписать, как бы это сочинение велико ни было; если есть что-нибудь в иностранной литературе о нашем расколе, попросите Исакова выписать, но только,
бога ради, — книг, книг об расколе, иначе я задохнусь без них ».
Видимо,
что он всей душой привязался к Вихрову, который, в свою очередь, увидев в нем очень честного, умного и доброго человека, любящего,
бог знает как, русскую литературу и хорошо понимающего ее, признался ему,
что у него написаны были две
повести, и просил только не говорить об этом Кергелю.
— Ваша
повесть, — продолжал он, уже прямо обращаясь к Вихрову, — вместо исправления нравов может только больше их развратить; я удивляюсь смелости моей сестрицы, которая прослушала все,
что вы читали, а дайте это еще какой-нибудь пансионерке прочесть, — ей
бог знает
что придет после того в голову.
Двугривенный прояснил его мысли и вызвал в нем те лучшие инстинкты, которые склоняют человека понимать,
что бытие лучше небытия, а препровождение времени за закуской лучше, нежели препровождение времени в писании бесплодных протоколов, на которые еще
бог весть каким оком взглянет Сквозник-Дмухановский (за полтинник ведь и он во всякое время готов сделаться другом дома).
А"кандауровский барин"между тем плюет себе в потолок и думает,
что это ему пройдет даром. Как бы не так! Еще счастлив твой
бог,
что начальство за тебя заступилось,"поступков ожидать"
велело, а то быть бы бычку на веревочке! Да и тут ты не совсем отобоярился, а вынужден был в Петербург удирать! Ты надеялся всю жизнь в Кандауровке, в халате и в туфлях, изжить, ни одного потолка неисплеванным не оставить — ан нет! Одевайся, обувайся, надевай сапоги и кати, неведомо зачем, в Петербург!
Ясно было,
что Плешивцев окончательно начинает терять хладнокровие,
что он, вообще плохой спорщик, дошел уже до такой степени раздражения, когда всякое возражение, всякий запрос принимают размеры оскорбления. При таком расположении духа одного из спорящих первоначальный предмет спора постепенно затемняется, и на сцену
бог весть откуда выступают всевозможные детали, совершенно ненужные для разъяснения дела. Поэтому я решился напомнить друзьям моим,
что полемика их зашла слишком далеко.
— Не счастье-с, а вся причина в том,
что он проезжего купца обворовал. Останавливался у него на постоялом купец, да и занемог. Туда-сюда, за попом, за лекарем, ан он и душу
богу отдал. И оказалось у этого купца денег всего двадцать пять рублей, а Осип Иваныч пообождал немного, да и стал потихоньку да полегоньку, шире да глубже, да так, сударь, это дело умненько
повел,
что и сейчас у нас в К. никто не разберет, когда именно он разбогател.