В этой, по-видимому, сонной и будничной жизни выдалось, однако ж, одно необыкновенное, торжественное утро. 1-го марта, в воскресенье, после обедни и обычного смотра команде, после вопросов: всем ли она довольна, нет ли у кого претензии, все, офицеры и матросы, собрались на палубе. Все обнажили головы:
адмирал вышел с книгой и вслух прочел морской устав Петра Великого.
Неточные совпадения
Гошкевич, по приказанию
адмирала,
вышел на средину.
Между тем мы заметили, бывши еще в каюте капитана, что то один, то другой переводчик
выходили к своим лодкам и возвращались. Баниосы отвечали, что «они доведут об этом заявлении
адмирала до сведения губернатора и…»
Обязанность — изложить событие в донесении — лежала бы на мне, по моей должности секретаря при
адмирале, если б я продолжал плавание до конца. Но я не жалею, что не мне пришлось писать рапорт: у меня не
вышло бы такого капитального произведения, как рапорт
адмирала («Морской сборник», июль,1855).
11 декабря, в 10 часов утра (рассказывал
адмирал), он и другие, бывшие в каютах, заметили, что столы, стулья и прочие предметы несколько колеблются, посуда и другие вещи прискакивают, и поспешили
выйти наверх. Все, по-видимому, было еще покойно. Волнения в бухте не замечалось, но вода как будто бурлила или клокотала.
Следуя этому основательному указанию, наш
адмирал велел держать ближе к Африке, и потому мы почти не
выходили из 14 и 15° западной долготы.
Через полчаса «Коршун» с поднятыми уже стеньгами шел в кильватер
адмирала,
выходя из Амое. В море было очень свежо, и волнение было изрядное. Тотчас же по выходе в море на адмиральском корвете были подняты последовательно ночные сигналы: «поставить паруса» и «следовать за
адмиралом».
После экзамена представление о производстве в мичмана гардемаринов было послано в Петербург, и
адмирал заботливо просил, чтобы о производстве было сообщено ему по телеграфу, и в то же время телеграфировал своему знакомому
выслать двадцать пар мичманских эполет, чтобы поздравить ими молодых мичманов, как только будет получена телеграмма об их производстве. Об этом он, конечно, никому не сказал и заранее радовался при мысли об удовольствии, которое он доставит молодым людям, которым так от него доставалось.
Вышел наверх и Ашанин. Чувствуя себя пассажиром, он приютился в сторонке, к борту у шканцев, чтобы не мешать авралу, и посматривал то на
адмирала, стоявшего, расставив фертом ноги, на полуюте, то на свой «Коршун». И Ашанин, уже давно проникшийся особенной знакомой морякам любовью к своему судну, горячо желал, чтобы «Коршун» снялся с дрейфа скорее «Витязя».
Недели через две в Нагасаки собралась вся эскадра Тихого океана, и вслед за тем все гардемарины выпуска Ашанина держали практический экзамен на мичманов перед комиссией, членами которой были все капитаны, старшие штурмана и механики под председательством
адмирала. Экзамен продолжался неделю на «Витязе», который для этой цели
вышел в море в свежую погоду.
— Ничего не
выйдет, Андрей Николаич. Вы, право, мнительный человек и напрасно только расстраиваете себя… Все будет отлично, и
адмирал останется доволен. Он хоть и заноза, как вы говорите, а умный человек и не придирается из-за пустяков. Да и не к чему придраться… Пойдемте-ка лучше, Андрей Николаич, обедать… И то сегодня запоздали… А есть страх хочется…
Благодаря настояниям нашего генерал-адмирала в скором времени
выйдет и закон, но пока офицеры еще пользуются правом телесного наказания…