Неточные совпадения
Бобчинский. Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург,
скажите всем там вельможам разным: сенаторам и
адмиралам, что вот, ваше сиятельство или превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинскнй. Так и
скажите: живет Петр Иванович Бобчпиский.
Адмирал приказал
сказать Накамуре, что он просит полномочных на второй прощальный обед на фрегат. Между тем наступил их Новый год, начинающийся с январским новолунием. Это было 17 января.
Адмирал послал двум старшим полномочным две свои визитные карточки и подарки, состоящие из вишневки, ликеров, части быка, пирожного, потом послали им маленькие органы, картинки, альбомы и т. п.
«
Скажите, — заметил
адмирал чиновниками, — что я вполне разделяю их печаль».
На фрегате ничего особенного: баниосы ездят каждый день выведывать о намерениях
адмирала. Сегодня были двое младших переводчиков и двое ондер-баниосов: они просили, нельзя ли нам не кататься слишком далеко, потому что им велено следить за нами, а их лодки не угоняются за нашими. «Да зачем вы следите?» — «Велено», —
сказал высокий старик в синем халате. «Ведь вы нам помешать не можете». — «Велено, что делать! Мы и сами желали бы, чтоб это скорее изменилось», — прибавил он.
Я
сказал адмиралу о их желании.
Адмирал не хотел, однако ж, напрасно держать их в страхе: он предполагал объявить им, что мы воротимся не прежде весны, но только хотел
сказать это уходя, чтобы они не делали возражений. Оттого им послали объявить об этом, когда мы уже снимались с якоря. На прощанье Тсутсуй и губернаторы прислали еще недосланные подарки, первый бездну ящиков
адмиралу, Посьету, капитану и мне, вторые — живности и зелени для всех.
Дорогой
адмирал послал
сказать начальнику города, что он желает видеть его у себя и удивляется, что тот не хочет показаться. Велено прибавить, что мы пойдем сами в замок видеть их двор. Это очень подействовало. Чиновник, или секретарь начальника, отвечал, что если мы имеем
сказать что-нибудь важное, так он, пожалуй, и приедет.
До вечера: как не до вечера! Только на третий день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что
адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На море непременно не бывает», —
сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
На последнее полномочные
сказали, что дадут знать о салюте за день до своего приезда. Но
адмирал решил, не дожидаясь ответа о том, примут ли они салют себе, салютовать своему флагу, как только наши катера отвалят от фрегата. То-то будет переполох у них! Все остальное будет по-прежнему, то есть суда расцветятся флагами, люди станут по реям и — так далее.
20 января нашего стиля обещались опять быть и сами полномочные, и были. Приехав, они
сказали, что ехали на фрегат с большим удовольствием. Им подали чаю, потом
адмирал стал говорить о делах.
«Ну хорошо,
скажите им, — приказал объявить
адмирал, узнав, зачем они приехали, — что, пожалуй, они могут подать чай, так как это их обычай; но чтоб о завтраке и помину не было».
— «И мое положение представьте себе, — отвечал Посьет, —
адмирал мне не говорит ни слова больше о своих намерениях, и я не знаю, что
сказать вам».
Наконец
сказали, что будем где-нибудь близко, согласно с тем, как объявил
адмирал, то есть что не уйдем от берегов Японии, не окончив дела.
Адмирал приказал им
сказать, что места не надо, и отослал бумагу об этих условиях назад.
Рождество у нас прошло, как будто мы были в России. Проводив японцев, отслушали всенощную, вчера обедню и молебствие, поздравили друг друга, потом обедали у
адмирала. После играла музыка. Эйноске, видя всех в парадной форме, спросил, какой праздник. Хотя с ними избегали говорить о христианской религии, но я
сказал ему (надо же приучать их понемногу ко всему нашему): затем сюда приехали.
Я забыл
сказать, что большой залив, который мы только что покинули, описав его подробно, назвали, в честь покойного
адмирала Лазарева, его именем.
«Спасибо, ребята», —
сказал адмирал.
— «С удовольствием», — приказал
сказать адмирал.
21-го приехали Ойе-Саброски с Кичибе и Эйноске. Последний решительно отказался от книг, которые предлагали ему и
адмирал, и я: боится. Гокейнсы
сказали, что желали бы говорить с полномочным. Их повели в каюту. Они объявили, что наконец получен ответ из Едо! Grande nouvelle! Мы обрадовались. «Что такое? как? в чем дело?» — посыпались вопросы. Мы с нетерпением ожидали, что позовут нас в Едо или
скажут то, другое…
Через день японцы приехали с ответом от губернатора о месте на берегу, и опять Кичибе начал: «Из Едо… не получено» и т. п.
Адмирал не принял их. Посьет
сказал им, что он передал
адмиралу ответ и не знает, что он предпримет, потому что его превосходительство ничего не отвечал.
Потом секретарь и баниосы начали предлагать вопросы: «Что нас заставляет идти внезапно?» — «Нечего здесь больше делать», — отвечали им. «Объяснена ли причина в письме к губернатору?» — «В этих бумагах объяснены мои намерения», — приказал
сказать адмирал.
Только японцы стали садиться на лодки, как
адмирал поручил К. Н. Посьету
сказать переводчикам, чтобы баниосы велели всем японским лодкам подальше отойти от фрегата: салютовать, дескать, будут.
Вечером, идучи к
адмиралу пить чай, я остановился над люком общей каюты посмотреть, с чем это большая сковорода стоит на столе. «Не хотите ли попробовать жареной акулы?» — спросили сидевшие за столом. «Нет». — «Ну так ухи из нее?» — «Вы шутите, —
сказал я, — разве она годится?» — «Отлично!» — отвечали некоторые. Но я после узнал, что те именно и не дотрогивались до «отличного» блюда, которые хвалили его.
Японцы приезжали от губернатора
сказать, что он не может совсем снять лодок в проходе; это вчера, а сегодня, то есть 29-го, объявили, что губернатор желал бы совсем закрыть проезд посредине, а открыть с боков, у берега, отведя по одной лодке.
Адмирал приказал
сказать, что если это сделают, так он велит своим шлюпкам отвести насильно лодки, которые осмелятся заставить собою средний проход к корвету. Переводчики, увидев, что с ними не шутят, тотчас убрались и чаю не пили.
…Сейчас писал к шаферу нашему в ответ на его лаконическое письмо. Задал ему и сожителю мильон лицейских вопросов. Эти дни я все и думаю и пишу о Пушкине. Пришлось, наконец, кончить эту статью с фотографом. Я просил
адмирала с тобой прислать мне просимые сведения. Не давай ему лениться — он таки ленив немножко, нечего
сказать…
— Лет сто пятьдесят назад, —
сказал Больт, — из Бостона в Индию шел фрегат «
Адмирал Фосс».
— Вам что же объяснять? Вы уже уяснили себе причины, — сухо промолвил старый штурман, — а вот Владимиру Николаевичу я
скажу, что Корнев, устроивши ночной поход, наверное, имеет цель убедиться, будут ли на «Коршуне» бдительны и находчивы… сумеет ли «Коршун» не упустить неприятельское судно, если б оно было вместо адмиральского корвета… Ведь Корнев не смотровой
адмирал. У него на первом плане морская выучка и требование, чтобы военное судно было всегда готово и исправно, как на войне…
— А я вас не благодарю за то, что вы не хотите служить при мне! — полушутя
сказал адмирал. — Не благодарю! Но вижу, что вы… славный, я вам
скажу, молодой человек… И я буду жаловаться на вас Василию Федоровичу: он лишил меня хорошего флаг-гардемарина!
— Ну, что же… Я пока ничего не вижу… Не мямли! — нетерпеливо
сказал маленький
адмирал.
А что, если этот бешеный
адмирал да вдруг
скажет ему что-нибудь оскорбительное?
— Ну, теперь «Витязю» уж нельзя скрыться! —
сказал капитан Лопатину, когда тот в четыре часа утра вступил на вахту. — А все-таки вы, Василий Васильевич, следите в оба глаза за движениями
адмирала.
Адмирал быстрым движением привлек племянника к себе, поцеловал, крепко потряс руку и
сказал дрогнувшим голосом...
— Лучшего помещения вы нигде не найдете… Мы, видите ли, еще на биваках, так
сказать… Ведь всего два с половиной года, как мы заняли Сайгон, и война еще не окончилась… Эти проклятые анамиты еще бунтуют… Но наш
адмирал Бонар скоро покончит с этими канальями… Скоро, будьте уверены… Через пять-шесть месяцев у нас в Сайгоне будут и хорошие гостиницы, и рестораны, и театры… все, что нужно цивилизованному человеку, а пока у нас все временное…
— На флагманский корвет. Год я плавал с
адмиралом… Ну, я вам
скажу, и задавал он нам страху… Умел заставить служить по-настоящему, надо правду
сказать… Знал, чем пронять каждого!
Вскоре
адмирал отпустил Ашанина и почти тоном приказания
сказал...
После экзамена представление о производстве в мичмана гардемаринов было послано в Петербург, и
адмирал заботливо просил, чтобы о производстве было сообщено ему по телеграфу, и в то же время телеграфировал своему знакомому выслать двадцать пар мичманских эполет, чтобы поздравить ими молодых мичманов, как только будет получена телеграмма об их производстве. Об этом он, конечно, никому не
сказал и заранее радовался при мысли об удовольствии, которое он доставит молодым людям, которым так от него доставалось.
— Хорошо. Через неделю вас начнет экзаменовать комиссия, назначенная
адмиралом… Будете ездить на фрегат… С этого дня вы освобождаетесь от служебных занятий на корвете,
скажите старшему офицеру… Да если надо вам помочь в чем-нибудь, обращайтесь ко мне… Я кое-что помню! — скромно прибавил капитан.
— Бедный Арбузов. Попадет под суд теперь. И что-то
скажет адмирал! — проговорил старший офицер.
Адмирал, минуя показные, так
сказать, места, заглядывал в такие укромные уголки, на которые обыкновенно меньше всего обращается внимания.
Слушая все эти торопливые рассказы, смотря на более или менее удачные воспроизведения Корнева, Ашанин понял, что на «Витязе» центральной фигурой — так
сказать героем — был беспокойный
адмирал. На нем сосредоточивалось общее внимание; ему давали всевозможные клички — от «глазастого черта» до «прыгуна-антихриста» включительно, его бранили, за небольшим исключением, почти все, над ним изощряли остроумие, ему посвящались сатирические стихи.
— И если стать на эту точку зрения, то я должен бы не спешить на помощь товарищу, а думать о собственном благополучии. Многие
адмиралы одобрили бы такое благоразумие, тем более что и правила его предписывают… Но все вы, господа, конечно, поступили бы точно так, как и я, и наплевали бы на правила, а торопились бы на помощь бедствующему судну, не думая о том, что
скажет начальство, хотя бы вы знали, что оно и отдаст вас под суд… Не правда ли, Ашанин?
— Судя по ее произношению, думаю, что она полька, —
сказал адмирал императрице.
Опомнившись в каюте, принцесса принялась за письмо к
адмиралу Грейгу. Оно было написано резко. Графиня Селинская протестовала против учиненного над нею насилия, требовала немедленного освобождения и отчета в поступке
адмирала. Грейг не удостоил ее ответом, на словах велел
сказать, что, арестуя ее, он повиновался высочайшей воле.
А успехи японцев шли за успехами. Один за другим выбывали из строя наши броненосцы, в Корее японцы продвигались все дальше. Уехали на Дальний Восток Макаров и Куропаткин, увозя с собою горы поднесенных икон. Куропаткин
сказал свое знаменитое: «терпение, терпение и терпение»… В конце марта погиб с «Петропавловском» слепо-храбрый Макаров, ловко пойманный на удочку
адмиралом Того. Японцы перешли через реку Ялу. Как гром, прокатилось известие об их высадке в Бицзыво. Порт-Артур был отрезан.