Неточные совпадения
Голоса купцов. Допустите,
батюшка! Вы не можете не допустить: мы за делом
пришли.
Унтер-офицерша. На городничего,
батюшка,
пришла…
Я пошла на речку быструю,
Избрала я место тихое
У ракитова куста.
Села я на серый камушек,
Подперла рукой головушку,
Зарыдала, сирота!
Громко я звала родителя:
Ты
приди, заступник
батюшка!
Посмотри на дочь любимую…
Понапрасну я звала.
Нет великой оборонушки!
Рано гостья бесподсудная,
Бесплемянная, безродная,
Смерть родного унесла!
Приходил к ней
батюшка,
Будил ее, побуживал:
Ты, Машенька, пойдем домой!
— У меня хозяйство простое, — сказал Михаил Петрович. — Благодарю Бога. Мое хозяйство всё, чтобы денежки к осенним податям были готовы.
Приходят мужички:
батюшка, отец, вызволь! Ну, свои всё соседи мужики, жалко. Ну, дашь на первую треть, только скажешь: помнить, ребята, я вам помог, и вы помогите, когда нужда — посев ли овсяный, уборка сена, жнитво, ну и выговоришь, по скольку с тягла. Тоже есть бессовестные и из них, это правда.
— А вот другой Дон-Кишот просвещенья: завел школы! Ну, что, например, полезнее человеку, как знанье грамоты? А ведь как распорядился? Ведь ко мне
приходят мужики из его деревни. «Что это, говорят,
батюшка, такое? сыновья наши совсем от рук отбились, помогать в работах не хотят, все в писаря хотят, а ведь писарь нужен один». Ведь вот что вышло!
Вместо вопросов: «Почем,
батюшка, продали меру овса? как воспользовались вчерашней порошей?» — говорили: «А что пишут в газетах, не выпустили ли опять Наполеона из острова?» Купцы этого сильно опасались, ибо совершенно верили предсказанию одного пророка, уже три года сидевшего в остроге; пророк
пришел неизвестно откуда в лаптях и нагольном тулупе, страшно отзывавшемся тухлой рыбой, и возвестил, что Наполеон есть антихрист и держится на каменной цепи, за шестью стенами и семью морями, но после разорвет цепь и овладеет всем миром.
— Эх,
батюшка! Слова да слова одни! Простить! Вот он
пришел бы сегодня пьяный, как бы не раздавили-то, рубашка-то на нем одна, вся заношенная, да в лохмотьях, так он бы завалился дрыхнуть, а я бы до рассвета в воде полоскалась, обноски бы его да детские мыла, да потом высушила бы за окном, да тут же, как рассветет, и штопать бы села, — вот моя и ночь!.. Так чего уж тут про прощение говорить! И то простила!
—
Батюшка, потише! Ведь услышат,
придут! Ну что тогда мы им скажем, подумайте! — прошептал в ужасе Порфирий Петрович, приближая свое лицо к самому лицу Раскольникова.
— Да уж больше и нельзя себя выдать,
батюшка Родион Романович. Ведь вы в исступление
пришли. Не кричите, ведь я людей позову-с!
Я
пришел к себе на квартиру и нашел Савельича, горюющего по моем отсутствии. Весть о свободе моей обрадовала его несказанно. «Слава тебе, владыко! — сказал он перекрестившись. — Чем свет оставим крепость и пойдем куда глаза глядят. Я тебе кое-что заготовил; покушай-ка,
батюшка, да и почивай себе до утра, как у Христа за пазушкой».
—
Батюшка Петр Андреич! — сказал добрый дядька дрожащим голосом. — Побойся бога; как тебе пускаться в дорогу в нынешнее время, когда никуда проезду нет от разбойников! Пожалей ты хоть своих родителей, коли сам себя не жалеешь. Куда тебе ехать? Зачем? Погоди маленько: войска
придут, переловят мошенников; тогда поезжай себе хоть на все четыре стороны.
Была у
батюшки, там нету никого.
Сегодня я больна и не пойду обедать,
Скажи Молчалину и позови его,
Чтоб он
пришел меня проведать.
— Чего пускать! — вмешался Захар. —
Придет, словно в свой дом или в трактир. Рубашку и жилет барские взял, да и поминай как звали! Давеча за фраком пожаловал: «дай надеть!» Хоть бы вы,
батюшка Андрей Иваныч, уняли его…
—
Приду; как не
прийти взглянуть на Андрея Ильича? Чай, великонек стал! Господи! Радости какой привел дождаться Господь!
Приду,
батюшка, дай Бог вам доброго здоровья и несчетные годы… — ворчал Захар вслед уезжавшей коляске.
«
Батюшки! — стонали они, — смерть
пришла, ноженьки, ой, ноженьки, мочи нет!» — «Что у вас?» — спросил я.
— Он завтра к
батюшке за медом заедет, а оттуда ко мне, и ты
приди, и мещанин будет.
— Я одновà видела, как в волостном мужика драли. Меня к старшине
батюшка свекор послал,
пришла я, а он, глядь… — начала сторожиха длинную историю.
— Была,
батюшка,
приходила, посидела время и ушла.
Николай Ильич,
батюшка, я ль тебе не угодила, только ведь у меня и есть, что Илюшечка из класса
придет и любит.
— Городские мы, отец, городские, по крестьянству мы, а городские, в городу проживаем. Тебя повидать, отец, прибыла. Слышали о тебе,
батюшка, слышали. Сыночка младенчика схоронила, пошла молить Бога. В трех монастырях побывала, да указали мне: «Зайди, Настасьюшка, и сюда, к вам то есть, голубчик, к вам».
Пришла, вчера у стояния была, а сегодня и к вам.
— Что дорогой, реши сейчас. Голубчик, реши! Сговоришься, напиши мне две строчки, вручи
батюшке, и он мне мигом твою цидулку
пришлет. А затем и не держу тебя, ступай в Венецию. Тебя обратно на Воловью станцию
батюшка на своих доставит…
— Ну, подойди, подойди, — заговорил старик, — чего стыдишься? Благодари тетку, прощен… Вот,
батюшка, рекомендую, — продолжал он, показывая на Митю, — и родной племянник, а не слажу никак.
Пришли последние времена! (Мы друг другу поклонились.) Ну, говори, что ты там такое напутал? За что на тебя жалуются, сказывай.
Почудилось мне, будто я в самой этой плетушке лежу и
приходят ко мне мои покойные родители —
батюшка да матушка — и кланяются мне низко, а сами ничего не говорят.
Лет двадцать пять тому назад изба у него сгорела; вот и
пришел он к моему покойному
батюшке и говорит: дескать, позвольте мне, Николай Кузьмич, поселиться у вас в лесу на болоте.
— Так вот я,
батюшка, к тебе и
пришел, — говорит мужик не своим голосом.
— Да,
батюшка, — отвечал мужик, — ты прости; на ум
пришел мне один молодец наш, похвалялся царь-пушку поднять и, точно, пробовал — да только пушку-то не поднял!
— Родимые, не бойтесь, не троньте, уйдите Христа ради! Это — не холера, роды
пришли, помилуйте,
батюшки!
Не знаю, за что его
прислали на Сахалин, да и не спрашивал я об этом; когда человек, которого еще так недавно звали отцом Иоанном и
батюшкой и которому целовали руку, стоит перед вами навытяжку, в жалком поношенном пиджаке, то думаешь не о преступлении.
Пелагея Егоровна
приходит в ужас и в каком-то бессознательном порыве кричит, схватывая дочь за руки: «Моя дочь, не отдам!
батюшка, Гордей Карпыч, не шути над материнским сердцем! перестань… истомил всю душу».
— Ардалион Александрыч,
батюшка! — крикнула она ему вслед, — остановись на минутку; все мы грешны; когда будешь чувствовать, что совесть тебя меньше укоряет,
приходи ко мне, посидим, поболтаем о прошлом-то. Я ведь еще, может, сама тебя в пятьдесят раз грешнее; ну, а теперь прощай, ступай, нечего тебе тут… — испугалась она вдруг, что он воротится.
— Ох, смертынька моя
пришла, барин! — запричитала Домнушка, комом падая в ноги барину. —
Пришел он, погубитель-то мой…
Батюшки мои светы, головушка с плеч!..
— Ну, ангел мой, как вы тут поживаете? — спрашивал Иван Семеныч, любовно обнимая
батюшку за талию. — Завтра в гости к тебе
приду…
Про себя скажу тебе, что я, благодаря бога, живу здорово и спокойно. Добрые мои родные постоянно пекутся обо мне и любят попрежнему. В 1842 году лишился я отца — известие об его кончине
пришло, когда я был в Тобольске с братом Николаем. Нам была отрада по крайней мере вместе его оплакивать. Я тут получил от Николая образок, которым
батюшка благословил его с тем, чтобы он по совершении дальнего путешествия надел мне его на шею.
И когда
пришел настоящий час, стало у молодой купецкой дочери, красавицы писаной, сердце болеть и щемить, ровно стало что-нибудь подымать ее, и смотрит она то и дело на часы отцовские, аглицкие, немецкие, — а все рано ей пускаться в дальний путь; а сестры с ней разговаривают, о том о сем расспрашивают, позадерживают; однако сердце ее не вытерпело: простилась дочь меньшая, любимая, красавица писаная, со честным купцом,
батюшкой родимыим, приняла от него благословение родительское, простилась с сестрами старшими, любезными, со прислугою верною, челядью дворовою и, не дождавшись единой минуточки до часа урочного, надела золот перстень на правый мизинец и очутилась во дворце белокаменном, во палатах высокиих зверя лесного, чуда морского, и, дивуючись, что он ее не встречает, закричала она громким голосом: «Где же ты мой добрый господин, мой верный друг?
Но вряд ли все эти стоны и рыдания ее не были устроены нарочно, только для одного барина; потому что, когда Павел нагнал ее и сказал ей: «Ты скажи же мне, как егерь-то
придет!» — «Слушаю,
батюшка, слушаю», — отвечала она ему совершенно покойно.
Только раз это бобылка
приходит к нему тоже будто бы с этим на поклон: «
Батюшка, ваше высокоблагородие, говорит, я, говорит, сегодня родителей поминала, блины у меня очень поминальные хороши вышли!» — и подает ему, знаете, чудеснейших блинов.
Павел пробовал было хоть на минуту остаться с ней наедине, но решительно это было невозможно, потому что она то укладывала свои ноты, книги, то разговаривала с прислугой; кроме того, тут же в комнате сидела, не сходя с места, m-me Фатеева с прежним могильным выражением в лице; и, в заключение всего,
пришла Анна Гавриловна и сказала моему герою: «Пожалуйте,
батюшка, к барину; он один там у нас сидит и дожидается вас».
— Буренушки,
батюшка, нет; не
пришла, — отвечала та.
— Он,
батюшка!.. Кому же, окромя его — варвара!.. Я,
батюшка, Михайло Поликарпыч, виновата уж, — обратилась она к полковнику, — больно злоба-то меня на него взяла: забежала в Петрушино к егерю Якову Сафонычу. «Не подсидишь ли, говорю,
батюшка, на лабазе [Лабаз — здесь полати в лесу, полок или помост на деревьях, откуда бьют медведей.]; не подстрелишь ли злодея-то нашего?» Обещался
прийти.
Неизвестно, с чего вздумал вдруг Сенечка вступить за чаем в диспут с
батюшкой и стал доказывать ему преимущество католической веры перед православною (совсем он ничего подобного и не думал, да вот
пришла же вдруг такая несчастная мысль в голову!), и доказывал именно тем, что в католической вере просфоры пекутся пресные, а не кислые.
«Гости» постепенно становятся развязнее и развязнее; наконец заводится разговор о том, что"в трактире за свой пятачок всякий волен", что"это прежде, бывало, дворяне форсу задавали, а нынче царь-батюшка всем волю дал", что"если, значит,
пришел ты в трактир, то сиди смирно, рядом со всеми, и не фордыбачь!"
— Ничего стыдного нет. Рука у него теперь мягкая, словно бархат. И сам он добрее, мягче сделался. Бывало, глаза так и нижут насквозь, а нынче больше все под лоб зрачки-то закатывать стал. Очень уж, значит, за отечество ему прискорбно! Намеднись мы в клубе были, когда газеты
пришли. Бросился, это, Удодов, конверт с «Ведомостей» сорвал:"Держится! — кричит, — держится еще батюшка-то наш!"Это он про Севастополь! Ну, да прощайте! Секрет!
Одним словом, кончилось ничем, и
батюшка,
придя в тот же вечер к генералу, заявил, что Анпетов, даже по многому увещанию, остался непреклонен.
— Ах,
батюшка мой, вот уж напрасно вы
пришли! Неосторожно это! Ведь схватят вас, если увидят…
Я, бывало,
приду из пансиона — всё такие грустные лица; матушка потихоньку плачет,
батюшка сердится.
Шумилова. Да я насчет дому-то… домишко, ваше сиятельство, старый… так, развалящий от покойника остался. Ну, вот только
приходят вчерась землемеры… (Заливается.) Тут, говорит, какую-то линию вести надо… ой,
батюшки!
— Пожалуйте! просим покорно побеседовать! — говорит Палагея Ивановна, вводя меня в комнату. —
Батюшка! Николай Иваныч
пришел!
— Припасу на сорок человек наготовлено, — горюет
батюшка, — а
пришло двадцать человек! хоть в навоз выливай щи!
— Я именно для того и не
пришел, — ответил
батюшка, — чтоб вы с первого же раза узнали настоящую суть дела. Если б сегодня вы не узнали ее, все равно пришлось бы узнавать завтра.