Неточные совпадения
— Что,
батюшка, сошники-то я приказывал взять, принес, что ли? —
спросил большой ростом, здоровенный малый, очевидно сын старика.
— Что,
батюшка, слепы-то, что ли? —
спросил ключник. — Эхва! А вить хозяин-то я!
— А что, в каком состоянье имение вашего
батюшки? —
спросил Чичиков.
— Да чего же ты,
батюшка, так вдруг… что такое? —
спросила она, смотря на заклад.
— Что такое,
батюшка? —
спросил изумленный старик. — Что я могу для тебя сделать? Говори.
— «От кого,
батюшка, ты изволил это слышать?» —
спросил Иван Кузмич.
«Что вам угодно,
батюшка?» —
спросила она, продолжая свое занятие.
— На ком,
батюшка? —
спросил Захар, ловя руки Штольца.
Она пошла к отцу Василию, прося решить ее сомнения. Она слыхала, что добрые «
батюшки» даже разрешают от обета совсем по немощи, или заменяют его другим. «Каким?» —
спрашивала она себя на случай, если отец Василий допустит замен.
— Чем же мне питаться,
батюшка? —
спросила она.
«
Батюшки! — стонали они, — смерть пришла, ноженьки, ой, ноженьки, мочи нет!» — «Что у вас?» —
спросил я.
И
спрашиваю я их: зачем вы,
батюшка и матушка, мне кланяетесь?
«А что, —
спросил он меня в другой раз, — у тебя своя вотчина есть?» — «Есть». — «Далеко отсюда?» — «Верст сто». — «Что же ты,
батюшка, живешь в своей вотчине?» — «Живу». — «А больше, чай, ружьем пробавляешься?» — «Признаться, да». — «И хорошо,
батюшка, делаешь; стреляй себе на здоровье тетеревов, да старосту меняй почаще».
— На ком это,
батюшка? —
спросил изумленный Алексей.
Архип взял свечку из рук барина, отыскал за печкою фонарь, засветил его, и оба тихо сошли с крыльца и пошли около двора. Сторож начал бить в чугунную доску, собаки залаяли. «Кто сторожа?» —
спросил Дубровский. «Мы,
батюшка, — отвечал тонкий голос, — Василиса да Лукерья». — «Подите по дворам, — сказал им Дубровский, — вас не нужно». — «Шабаш», — примолвил Архип. «Спасибо, кормилец», — отвечали бабы и тотчас отправились домой.
— Да
батюшка велел вашу милость
спросить, — отвечал староста, не скрывая улыбки, — кто, мол, поминки будет справлять по покойнику?
Не знаю, за что его прислали на Сахалин, да и не
спрашивал я об этом; когда человек, которого еще так недавно звали отцом Иоанном и
батюшкой и которому целовали руку, стоит перед вами навытяжку, в жалком поношенном пиджаке, то думаешь не о преступлении.
— А что,
батюшка, — решился
спросить однажды старик, — что наша барынька, где изволит свое пребывание иметь?
— Ну, ангел мой, как вы тут поживаете? —
спрашивал Иван Семеныч, любовно обнимая
батюшку за талию. — Завтра в гости к тебе приду…
— Каков,
батюшка, разговор при девушках? —
спрашивал его, колтыхая по дорожке, косолапый маркиз.
— То-то, я ведь не утерплю,
спрошу эту мадам, где она своего мужа дела? Я его мальчиком знала и любила. Я не могу, видя ее, лишить себя случая дать ей давно следующую пощечину. Так лучше,
батюшка, и не зови меня.
— Что,
батюшка, говоришь? —
спросила Абрамовна.
— Что я вас хочу
спросить,
батюшка, ваше высокоблагородие, — начала тихонько старушка, относясь к проезжему.
—
Батюшка, —
спросила она, — как вы будете отпевать; всех вместе или порознь?
Вот однова и привиделось во сне молодой купецкой дочери, красавице писаной, что
батюшка ее нездоров лежит; и напала на нее тоска неусыпная, и увидал ее в той тоске и слезах зверь лесной, чудо морское и вельми закручинился и стал
спрашивать: отчего она во тоске, во слезах?
— Вы давно,
батюшка, в единоверие перешли? —
спросил его Вихров.
— Что,
батюшка, больно долго спишь? —
спросила она его самым фамильярным голосом.
— Как здоровье вашего
батюшки? —
спросил, бог знает зачем, Вихров.
— А у вас,
батюшка, разве худы хлеба-то? —
спросила Анна Гавриловна.
— Что, Иван Петрович, не хотите ли чаю? (самовар кипел на столе), да каково,
батюшка, поживаете? Больные вы какие-то вовсе, —
спросила она меня жалобным голосом, как теперь ее слышу.
— Это в древности было, голубчик! Тогда действительно было так, потому что в то время все было дешево. Вот и покойный Савва Силыч говаривал:"Древние христиане могли не жать и не сеять, а мы не можем". И
батюшку, отца своего духовного, я не раз
спрашивала, не грех ли я делаю, что присовокупляю, — и он тоже сказал, что по нынешнему дорогому времени некоторые грехи в обратном смысле понимать надо!
— А по
батюшке? —
спросила мать.
— Не упомню я,
батюшка, не упомню… кажется, не бывала… стара я, ваше сиятельное благородие, больно стара да чтой-то нынче и памятью-то бог изобидел… об ком это изволишь
спрашивать?
— А правда ли,
батюшка Иван Онуфрич, в книжках пишут, будто чай — зелие, змеиным жиром кропленное? —
спрашивает хозяин.
Живновский. Отчего не верить! вы,
батюшка, меня об этом
спросите, как благородные люди на эти удовольствия проживаются! Я сам, да, сам, вот как вы видите!.. ну, да что об этом вспоминать… зато пожили, сударь!..
Спросите у Карпущенкова, зачем ему такое пространство земли, из которой он не извлекает никакой для себя выгоды, он, во-первых, не поймет вашего вопроса, а во-вторых, пораздумавши маленько, ответит вам: «Что ж, Христос с ней! разве она кому в горле встала, земля-то!» — «Да ведь нужно, любезный, устраивать тротуар, поправлять улицу перед домом, а куда ж тебе сладить с таким пространством?» — «И,
батюшка! — ответит он вам, — какая у нас улица! дорога, известно, про всех лежит, да и по ней некому ездить».
— Долго ли,
батюшка, нам с тобой маяться? — нетерпеливо
спрашивает его большак-коршун.
—
Батюшка, да ты хорошенько с него
спроси; нельзя ли как-нибудь… хошь бы ты посек его.
— Горничные девицы, коли не врут, балтывали… — проговорил он, горько усмехнувшись. — И все бы это, сударь, мы ему простили, по пословице: «Вдова — мирской человек»; но,
батюшка, Яков Васильич!.. Нам барышни нашей тут жалко!.. — воскликнул он, прижимая руку к сердцу. — Как бы теперь старый генерал наш знал да ведал, что они тут дочери его единородной не поберегли и не полелеяли ее молодости и цветучести…
Батюшка! Генерал
спросит у них ответа на страшном суде, и больше того ничего не могу говорить!
— Ну, что,
батюшка? Что такое? —
спросил советник губернского правления.
— Ну что,
батюшка? Какие слухи? —
спросил штаб-офицер.
— Как это вы,
батюшка, зашли сюда? —
спросил он.
— Да ты их,
батюшка, знаешь ли? —
спросила Онуфревна.
— Не
спрашивай меня,
батюшка. Мое знанье словами не сказывается; чуется мне, что они недобрые люди, а почему чуется, не
спрашивай. Даром я никого еще не остерегала. Кабы послушалась меня покойная матушка твоя, она, может, и теперь бы здравствовала еще!
— Какую же сказку соизволишь, батюшка-государь? —
спросил он с притворным, а может быть, и с настоящим страхом. — Не рассказать ли тебе о Бабе-яге? О Чуриле Пленковиче? О Иване Озере? Или не велишь ли твоей милости что-нибудь божественное рассказать?
Сначала она ничего, молчит себе и очей не подымает; потом стала потихоньку про мужа
спрашивать; а потом,
батюшка, туда, сюда, да и про тебя
спросила, только, вишь, не прямо, а так, как бы нехотя, отворотимшись.
Батюшка тускло взглянул на нее, как будто хотел
спросить: да ты, полно, знаешь ли, что такое «свой хлеб»? — но посовестился и только робко запахнул полы своей ряски.
— Отчего же там блины пекут? —
спрашивает он, осклабляясь всем лицом своим, — ах,
батюшки, да ведь и в самом деле, родительская сегодня! а я-то, ротозей, и позабыл! Ах, грех какой! маменьку-то покойницу и помянуть будет нечем!
— Отчего у вас,
батюшка, церковь такая бедная? —
спросила она, чтоб переменить разговор.
— Ее господской воли,
батюшка, я, раб ее, знать не могу, — отвечал карла и сим скромным ответом на мой несообразный вопрос до того меня сконфузил, что я даже начал пред ним изворачиваться, будто я
спрашивал его вовсе не в том смысле. Спасибо ему, что он не стал меня допрашивать: в каком бы то еще в ином смысле таковый вопрос мог быть сделан.