Неточные совпадения
В окна, обращенные на лес, ударяла почти полная луна. Длинная
белая фигура юродивого с одной стороны была освещена бледными, серебристыми лучами месяца, с другой — черной тенью; вместе с тенями от рам падала на пол, стены и доставала до потолка. На дворе караульщик стучал в чугунную
доску.
Чувствовалось, что Безбедов искренно огорчен, а не притворяется. Через полчаса огонь погасили, двор опустел, дворник закрыл ворота; в память о неудачном пожаре остался горький запах дыма, лужи воды, обгоревшие
доски и, в углу двора,
белый обшлаг рубахи Безбедова. А еще через полчаса Безбедов, вымытый, с мокрой головою и надутым, унылым лицом, сидел у Самгина, жадно пил пиво и, поглядывая в окно на первые звезды в черном небе, бормотал...
Больница эта состояла из бывшего господского флигеля; устроила ее сама помещица, то есть велела прибить над дверью голубую
доску с надписью
белыми буквами: «Красногорская больница», и сама вручила Капитону красивый альбом для записывания имен больных. На первом листке этого альбома один из лизоблюдов и прислужников благодетельной помещицы начертал следующие стишки...
Похороните же меня, похороните вместе с ним! засыпьте мне очи землею! надавите мне кленовые
доски на
белые груди!
Голова его, ничем не покрытая, была низко опущена и моталась при встрясках на мостовой, а на груди наклонно висела
доска с надписью
белыми буквами…
Мне нравилось в нем все: и чистенькое, хорошо лежавшее на его тонкой фигуре платье, и походка, как будто слегка неуклюжая и, несмотря на это, изящная, и тихая улыбка, и какая-то особенная сдержанность среди шумной ватаги пансионеров, и то, как он, ответив урок у
доски, обтирал
белым платком свои тонкие руки.
Когда я увидел его впервые, мне вдруг вспомнилось, как однажды, давно, еще во время жизни на Новой улице, за воротами гулко и тревожно били барабаны, по улице, от острога на площадь, ехала, окруженная солдатами и народом, черная высокая телега, и на ней — на скамье — сидел небольшой человек в суконной круглой шапке, в цепях; на грудь ему повешена черная
доска с крупной надписью
белыми словами, — человек свесил голову, словно читая надпись, и качался весь, позванивая цепями.
Нашептавшись вдоволь, Антон взял палку, поколотил по висячей, давно безмолвной
доске у амбара и тут же прикорнул на дворе, ничем не прикрыв свою
белую голову.
Павел заглянул туда и увидел внизу привешенную
доску, уставленную по краям лампами, а на ней сидела, качалась и смеялась какая-то, вся в
белом и необыкновенной красоты, женщина…
Войдя в аудиторию и не здороваясь, он непременно должен был найти уже готовыми все приспособления для лекции: вычищенную до блеска классную
доску, чистую, слегка влажную губку и несколько мелков, тщательно отточенных в виде лопаточек и обернутых в
белые ровные бумажки.
Александров подошел к
доске (и все сразу узнали походку Колосова), вынул из кармана тщательно очищенный по колосовской манере мелок, завернутый аккуратно в чистую
белую бумагу, и (все даже вздрогнули) совершенно колосовским, стеклянным голосом громко объявил...
Что же до людей поэтических, то предводительша, например, объявила Кармазинову, что она после чтения велит тотчас же вделать в стену своей
белой залы мраморную
доску с золотою надписью, что такого-то числа и года, здесь, на сем месте, великий русский и европейский писатель, кладя перо, прочел «Merci» и таким образом в первый раз простился с русскою публикой в лице представителей нашего города, и что эту надпись все уже прочтут на бале, то есть всего только пять часов спустя после того, как будет прочитано «Merci».
Бабушка принесла на руках
белый гробик, Дрянной Мужик прыгнул в яму, принял гроб, поставил его рядом с черными
досками и, выскочив из могилы, стал толкать туда песок и ногами, и лопатой. Трубка его дымилась, точно кадило. Дед и бабушка тоже молча помогали ему. Не было ни попов, ни нищих, только мы четверо в густой толпе крестов.
Обе комнаты тесно заставлены столами, за каждым столом сидит, согнувшись, иконописец, за иным — по двое. С потолка спускаются на бечевках стеклянные шары; налитые водою, они собирают свет лампы, отбрасывая его на квадратную
доску иконы
белым, холодным лучом.
Завернули в
белый саван, привязали к ногам тяжесть, какой-то человек, в длинном черном сюртуке и широком
белом воротнике, как казалось Матвею, совсем непохожий на священника, прочитал молитвы, потом тело положили на
доску,
доску положили на борт, и через несколько секунд, среди захватывающей тишины, раздался плеск…
Вошли в какой-то двор, долго шагали в глубину его, спотыкаясь о
доски, камни, мусор, потом спустились куда-то по лестнице. Климков хватался рукой за стены и думал, что этой лестнице нет конца. Когда он очутился в квартире шпиона и при свете зажжённой лампы осмотрел её, его удивила масса пёстрых картин и бумажных цветов; ими были облеплены почти сплошь все стены, и Мельников сразу стал чужим в этой маленькой, уютной комнате, с широкой постелью в углу за
белым пологом.
Любопытные видали в замочную скважину: дорогой варшавский ковер на полу этой комнаты; окно, задернутое зеленой тафтяной занавеской, большой черный крест с
белым изображением распятого Спасителя и низенький налой красного дерева, с зеленою бархатною подушкой внизу и большою развернутою книгою на верхней наклонной
доске.
Под сценой было забранное из
досок стойло, на гвоздях висели разные костюмы, у входа сидели солдаты, которым, поплевывая себе на руки, малый в казинетовом пиджаке мазал руки и лицо голландской сажей. Далее несколько женщин белились свинцовыми
белилами и подводили себе глаза. Несколько человек, уже вполне одетые в измятые боярские костюмы, грелись у чугуна с угольями. Вспыхивавшие синие языки пламени мельком освещали нагримированные лица, казавшиеся при этом освещении лицами трупов.
По сторонам дома, направо и налево, стояли два одинаковых флигеля; у одного окна были забиты
досками, около другого, с открытыми окнами, висело на веревке
белье и ходили телята.
Она была очень длинная; потолок ее был украшен резным деревом; по одной из длинных стен ее стоял огромный буфет из буйволовой кожи, с тончайшею и изящнейшею резною живописью; весь верхний ярус этого буфета был уставлен фамильными кубками, вазами и бокалами князей Григоровых; прямо против входа виднелся, с огромным зеркалом, каррарского мрамора […каррарский мрамор —
белый мрамор, добываемый на западном склоне Апеннинских гор.] камин, а на противоположной ему стене были расставлены на малиновой бархатной
доске, идущей от пола до потолка, японские и севрские блюда; мебель была средневековая, тяжелая, глубокая, с мягкими подушками; посредине небольшого, накрытого на несколько приборов, стола красовалось серебряное плато, изображающее, должно быть, одного из мифических князей Григоровых, убивающего татарина; по бокам этого плато возвышались два чуть ли не золотые канделябра с целым десятком свечей; кроме этого столовую освещали огромная люстра и несколько бра по стенам.
Пахло смолистым ароматом свежей сосны и елей, которые с хрипением умирающего вылезали из-под станка
белыми правильными полосами
досок.
В одном месте, на вырубке,
белели клади
досок, свежие бревна и срубы, а в нескольких саженях от них торчала из воды верхушка затонувших перевозных мостков…
Для цели Саша выломал в гнилой крыше заброшенного сарая неширокую, уже высохшую
доску и налепил кусочек
белой бумаги; и сперва стреляли на двадцать пять шагов.
Ида знала эту
доску, знала, что за нею несколько выше скоро выдвинется другая, потом третья, и каждая будет выдвигаться одна после другой, и каждая будет, то целыми тонами, то полутонами светлей нижней, и, наконец, на самом верху, вслед за полосами, подобными прозрачнейшему розовому крепу, на мгновение сверкнет самая странная —
белая, словно стальная пружина, только что нагретая в белокалильном пламени, и когда она явится, то все эти
доски вдруг сдвинутся, как легкие дощечки зеленых жалюзи в окне опочивального покоя, и плотно закроются двери в небо.
Вынув из печи весовой
белый хлеб, я кладу на длинную
доску десять-двенадцать караваев и поспешно несу их в лавочку Деренкова, а возвратясь назад, набиваю двухпудовую корзину булками и сдобным и бегу в духовную академию, чтоб поспеть к утреннему чаю студентов.
В синем форменном фраке с золотыми пуговицами, в безукоризненном
белье, он, бывало, ходит-ходит по классу от окон к дверям и вдруг, точно мимоходом, юркнет за
доску.
В это время Щавинскому пришла в голову интересная затея. У него в кабинете стоял большой
белый стол из некрашеного ясеневого дерева. На чистой, нежной
доске этого стола все знакомые Щавинского оставляли свои автографы в виде афоризмов, стихов, рисунков и даже музыкальных нот. Он сказал Рыбникову...
Прямо на нас по аллее шла Татьяна Ивановна, жена Федора Петровича, нашего управляющего. Она несла
белую накрахмаленную юбку и длинную гладильную
доску. Проходя мимо нас, она робко, сквозь ресницы взглянула на гостя и зарделась.
До гробовой
доски, до
белого савана думать бы да передумывать бедному горюну, если бы друг не выручил. Тот же старый друг, то же неизменное копье, что и в прежние года из житейских невзгод выручал, тот же Патап Максимыч.
Приносили на погост девушку, укрывали
белое лицо гробовой
доской, опускали ее в могилу глубокую, отдавали Матери-Сырой Земле, засыпали рудожелтым песком.
Ох ты, матушка, Мать-Сыра Земля,
Расступись на четыре сторонушки,
Ты раскройся, гробова
доска,
Распахнитесь,
белы саваны,
Отвалитесь, руки
белые,
От ретивого сердечушка…
Лунный свет яркой полосой падал на окно и на пол и, отраженный от
белых, тщательно вымытых
досок, сумеречным полусветом озарял углы, и
белая чистая кровать с двумя подушками, большой и маленькой, казалась призрачной и воздушной.
Звонкие голоса мельников, ловивших
доски, сияние неба и солнца, разноголосый крик на той стороне, казавшийся так же веселым под этим чистым небом,
белый клубочек дыма — все это создавало живую и радостную картину и наполняло душу бодростью и желанием деятельности, такой же живой и веселой.
К Наташе подошел. Как стрелой пронзило его сердце, когда прикоснулся он к нежной, стройной руке ее. Опустила глаза Наташа и замлела вся… Вздохнула Татьяна Андревна, глядя на них… А Наташа?.. Не забыть ей той минуты до
бела савана, не забыть ее до гробовой
доски!..
Двенадцатичасовой переезд на «чугунке»… Новые лица… Тетя Леля… Доктор… Сад… Плачущая Феничка… Котята… И эти буквы,
белые, как молоко, на черном поле
доски…
На черных косах княжны красовался опять
белый шнурок за отличное поведение, а имя ее снова было занесено на красную
доску.
Там все по-прежнему сидели на своих местах. Только Краснушка — виновница печального случая — и еще две девочки стояли у
доски. Краснушка дописывала на ней
белыми, крупными буквами последнюю строчку.
Расставив на
доске черные и
белые костяшки, Шмахин сел у круглого столика и стал играть сам с собой. Партнерами были правая и левая руки.
Наконец, мы поднялись по широкой, застланной коврами лестнице и вступили в так называемый верхний коридор, где находились классы. Моя спутница вошла со мною в комнату, над дверью которой по черной
доске было выведено крупным
белым шрифтом: 7-й класс.
На широкой немощеной улице ветер взбивал пыль стеной в жаркий полдень. По тротуару, местами из
досок, местами из кирпичей, Теркин шел замедленным шагом по направлению к кладбищенской церкви, где, немного полевее, на взлобке,
белел острог, с круглыми башенками по углам.
На этом задворочке были свалены разные строительные остатки —
доски, бревна, несколько кулей с известкой и несколько кладок
белого киевского кирпича.
В сумерках шел я вверх по Остроженской улице. Таяло кругом, качались под ногами
доски через мутные лужи. Под светлым еще небом черною и тихою казалась мокрая улица; только обращенные к западу стены зданий странно
белели, как будто светились каким-то тихим светом. Фонари еще не горели. Стояла тишина, какая опускается в сумерках на самый шумный город. Неслышно проехали извозчичьи сани. Как тени, шли прохожие.
Офицер приподнялся с дивана и начал рассматривать приставленную в углу комнаты
доску, на которой был наклеен
белый картон с расчерченными на нем кругами и со многими следами попавших сюда пулек.
Вот длинная широкая
белая зала. Здесь, должно быть, были когда-то приемы. И огромная свита во главе с самой императрицей в величавом гросфатере [Старинный танец, заимствованный у немцев.] проходила по этим самым
доскам, где проходим мы. В сгустившихся сумерках зимнего вечера тускло поблескивают золоченые рамы огромных портретов. Все цари и царицы. Все словно смотрят на нас, исполненные недоуменья, откуда пришла эта веселая, жизнерадостная группа молодых людей в этот тихий, молчаливый приют.
Когда он сманивал меня, выводил меня из ума, он называл своим красным солнышком, звездою незакатною — такие речи приговаривал: «В ту пору мила друга забуду, когда подломятся мои скоры ноги, опустятся молодецкие руки, засыплют мои глаза песками, закроют
белу грудь
досками».
На пирамиде, стоявшей с правой стороны, виден был герб Потемкина, осененный двумя знаменами великого гетмана; на черной
доске изображена была
белыми буквами следующая надпись...
Сквозь дым, по избе расстилавшийся, можно было еще различить
доску на двух пнях, заменявшую стол, на ней чашу с какою-то похлебкою, тут же валяную
белую шапку и топор, раскиданную по земле посуду, корыто для корма свиней, в углу развалившуюся свинью с семьею новорожденных, а около стола самого хозяина-латыша, вероятно только что пришедшего с ночного дозора, и жену его.
И что за необходимость класть гладильную
доску на письменный стол и повсюду громоздить сырое
белье.
Он весь виден был с ливонской стороны:
белые ряды палаток и между ними отличные, начальнические, черные нити регулярной конницы, пестрые табуны восточных всадников, пирамиды оружий, значки, пикеты — все как будто искусно расставлено было на шашечной
доске, немного к зрителю наклоненной.
— Эскадрону пройти нельзя, — кричал Васька Денисов, злобно открывая
белые зубы, шпоря своего красивого вороного, Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по
доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок.