Неточные совпадения
Я остался ждать с его милой, прекрасной
женой; она сама недавно вышла замуж; страстная, огненная натура, она принимала самое горячее участие в нашем деле; она старалась с притворной веселостью уверить меня, что все пойдет превосходно, а сама была до того снедаема
беспокойством, что беспрестанно менялась в лице.
Да, не в духе был старик. Не было б у него своей раны на сердце, не заговорил бы он со мной о голодной музе. Я всматривался в его лицо: оно пожелтело, в глазах его выражалось какое-то недоумение, какая-то мысль в форме вопроса, которого он не в силах был разрешить. Был он как-то порывист и непривычно желчен.
Жена взглядывала на него с
беспокойством и покачивала головою. Когда он раз отвернулся, она кивнула мне на него украдкой.
За Вяземским подошли поочередно несколько опричников. Они все кланялись, большим обычаем, в землю и потом целовали Елену; но Дружина Андреевич ничего не мог прочесть на лице
жены своей, кроме
беспокойства. Несколько раз длинные ресницы ее подымались, и взор, казалось, со страхом искал кого-то между гостями.
— Позови сюда скорее Елену Николаевну! — сказал князь, забыв совершенно, что такое
беспокойство его о
жене может не понравиться Елене и что она в этом случае будет ему плохая советница.
Я особенно ревновал в это время, во-первых, потому, что
жена испытывала то свойственное матери
беспокойство, которое должно вызывать беспричинное нарушение правильного хода жизни; во-вторых, потому, что, увидав, как она легко отбросила нравственную обязанность матери, я справедливо, хотя и бессознательно, заключил, что ей так же легко будет отбросить и супружескую, тем более, что она была совершенно здорова и, несмотря на запрещение милых докторов, кормила следующих детей сама и выкормила прекрасно.
Дома меня ожидали недоумение и, пожалуй, насмешки
жены, унылый верхний этаж и мое
беспокойство, но это в мои годы все-таки легче и как-то роднее, чем ехать двое суток с чужими людьми в Петербург, где я каждую минуту сознавал бы, что жизнь моя никому и ни на что не нужна и приближается к концу.
Все, кажется, идет согласно с моими намерениями и желаниями, но почему же меня не оставляет мое
беспокойство! Я в продолжение четырех часов рассматривал бумаги
жены, уясняя их смысл и исправляя ошибки, но вместо успокоения я испытывал такое чувство, как будто кто-то чужой стоял сзади меня и водил по моей спине шершавою ладонью. Чего мне недоставало? Организация помощи попала в надежные руки, голодающие будут сыты — что же еще нужно?
Жена хотела, чтобы я ушел, но мне не легко было сделать это. Я ослабел и боялся своих больших, неуютных, опостылевших комнат. Бывало в детстве, когда у меня болело что-нибудь, я жался к матери или няне, и, когда я прятал лицо в складках теплого платья, мне казалось, что я прячусь от боли. Так и теперь почему-то мне казалось, что от своего
беспокойства я могу спрятаться только в этой маленькой комнате, около
жены. Я сел и рукою заслонил глаза от света. Было тихо.
(
Беспокойство и нетерпение все более и более овладевают им.)
Жена, вероятно, долго еще не возвратится…
Я особенно ревновал в это время, во-первых, потому, что
жена испытывала то свойственное матери
беспокойство, которое должно вызывать беспричинное нарушение правильного хода жизни; во-вторых, потому, что, увидав, как она легко отбросила нравственную обязанность матери, я справедливо, хотя и бессознательно, заключил, что ей так же легко будет отбросить и супружескую».
Положение было рискованное: жених каждую минуту мог упасть в обморок, и тогда бог весть какой все могло принять оборот. Этого опасалась даже сама невеста, скрывавшая, впрочем, мастерски свое
беспокойство. Но как часто бывает, что в больших горестях человеку дает силу новый удар, так случилось и здесь: когда священник, глядя в глаза Висленеву, спросил его: «имаши ли благое произволение поять себе сию Елену в
жену?» Иосаф Платонович выпрямился от острой боли в сердце и дал робким шепотом утвердительный ответ.
Между тем, в округе поселенного гренадерского полка короля прусского офицерские
жены были в страхе и отчаянии. В слезах о страданиях родных и в мучительном
беспокойстве за жизнь их, они собирались у священника полка, отца Воинова.
Однако под исход месяца, с наступлением ночи всегда замечал он в
жене своей необыкновенное
беспокойство.
Как врач этого не мог не понимать Пашков и за последнее время все с большим и большим
беспокойством стал поглядывать на свою
жену.
Жена генерала, сухая, с холодным лицом и тонкими губами, сидя за низким столиком, на котором стоял чайный прибор с серебряным чайником на конфорке, фальшиво-грустным тоном рассказывала толстой молодящейся даме,
жене губернатора, о своем
беспокойстве за здоровье мужа.
20 дней сидит он в клетке, ожидая казни. Он видит, как проводят на казнь его родных и друзей, слышит стоны казнимых, которым одним отрубают руки и ноги, с других с живых сдирают кожу, и не выказывают ни
беспокойства, ни жалости, ни страха. Видит, как евнухи ведут связанную любимую
жену его. Он знает, что ее ведут в рабыни к Асархадону. И он переносит и это без жалобы.