Неточные совпадения
Левин часто
замечал при спорах между самыми умными людьми, что после огромных усилий, огромного количества логических тонкостей и слов спорящие приходили наконец к сознанию того, что то, что они долго
бились доказать друг другу, давным давно, с начала спора, было известно им, но что они любят разное и потому не хотят назвать того, что они любят, чтобы не быть оспоренными.
Недвижим он лежал, и странен
Был томный мир его чела.
Под грудь он был навылет ранен;
Дымясь, из раны кровь текла.
Тому назад одно мгновенье
В сем сердце
билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь;
Теперь, как в доме опустелом,
Всё в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окна
меломЗабелены. Хозяйки нет.
А где, Бог весть. Пропал и след.
Она его не
замечает,
Как он ни
бейся, хоть умри.
Свободно дома принимает,
В гостях с ним молвит слова три,
Порой одним поклоном встретит,
Порою вовсе не
заметит;
Кокетства в ней ни капли нет —
Его не терпит высший свет.
Бледнеть Онегин начинает:
Ей иль не видно, иль не жаль;
Онегин сохнет, и едва ль
Уж не чахоткою страдает.
Все шлют Онегина к врачам,
Те хором шлют его к водам.
В один из таких дней двенадцатилетний сын Меннерса, Хин,
заметив, что отцовская лодка
бьется под мостками о сваи, ломая борта, пошел и сказал об этом отцу.
— О, —
заметил я, — в таком случае
бьюсь об заклад, что ваше сиятельство не попадете в карту и в двадцати шагах: пистолет требует ежедневного упражнения.
— Мне нет от него покоя! Вот уже десять дней я у вас в Киеве; а горя ни капли не убавилось. Думала, буду хоть в тишине растить на
месть сына… Страшен, страшен привиделся он мне во сне! Боже сохрани и вам увидеть его! Сердце мое до сих пор
бьется. «Я зарублю твое дитя, Катерина, — кричал он, — если не выйдешь за меня замуж!..» — и, зарыдав, кинулась она к колыбели, а испуганное дитя протянуло ручонки и кричало.
Молодежь восхищалась его «Историческими движениями русского народа», не
замечая, что книга кончается чуть не апофеозом государства, у подножия которого, как вокруг могучего утеса,
бьются бессильные народные волны.
Когда же снег растает, а где не растает, по крайней мере
обмелеет, так что ездить хотя как-нибудь и хоть на чем-нибудь, то сделается возможен и подъезд к тетеревам: сначала рано по утрам, на самых токах, а потом, когда выстрелы их разгонят, около токов: ибо далеко они не полетят, а все будут
биться вокруг одного места до тех пор, пока придет время разлетаться им с токов по своим местам, то есть часов до девяти утра.
— Об заклад готов
биться, что так, — подхватил с чрезвычайно довольным видом красноносый чиновник, — и что дальнейшей поклажи в багажных вагонах не имеется, хотя бедность и не порок, чего опять-таки нельзя не
заметить.
— Ну-с, прощайте! — сказал Дрозденко, вставая и целуясь с ним. Он
заметил, кажется, что Павел далеко не симпатизировал его мыслям, потому что сейчас же переменил с ним тон. — Кланяйтесь вашему Кремлю, — заключил он, — и помните, что каждый камушек его поспел и положен по милости татарской, а украинцы так только
бились с ними и проливали кровь свою…
Она молча кивала головой, довольная тем, что сын так
смело говорил, — быть может, еще более довольная тем, что он кончил. В голове ее трепетно
бился вопрос: «Ну? Как же вы теперь?»
— А что,
мол, такое: из-за чего нам
биться?
— И мужики тоже
бьются. Никто здесь на землю не надеется, все от нее бегут да около кое-чего побираются. Вон она, мельница-то наша, который уж месяц пустая стоит! Кругом на двадцать верст другой мельницы нет, а для нашей вряд до Филиппова заговенья 16
помолу достанет. Вот хлеба-то здесь каковы!
— Новая грубость; что вы расстройству приписываете?
Бьюсь об заклад, что если б я сказала назвать его… тем ужасным именем, так вы бы тотчас же согласились, даже бы не
заметили! О, неблагодарные, низкие, все, все!
— Этта жила такая есть, —
заметил Черевин, — коли ее, эту самую жилу, с первого раза не перерезать, то все будет
биться человек, и сколько бы крови ни вытекло, не помрет.
Он чувствовал себя взрослым человеком, сердце его
билось гордо и
смело, и в ушах его звучали слова купца...
— Грош! — повторил он в раздумье, — один только грош! Сколько раз я об этом и сам с собой загадывал, и с Михайлом Никифорычем советовался: отчего,
мол, у нас прежде благорастворение воздухов было, а нынче, как ни
бьемся, грош!"Да и у меня, брат, не густо!" — говорит. Так-то вот!
Из шестисот барок тогда разбилось шестьдесят четыре барки да
обмелело тридцать семь, то есть из пяти барок дошли до Перми только четыре, тогда как средним числом
бьется из тридцати барок одна.
— Домна Осиповна, — начала она докладывать Бегушеву, — не знаю, правда ли это или нет, — изволили в рассудке тронуться; все рвут,
мечут с себя… супруг их, доктор, сказывала прислуга, бился-бился с нею и созвал докторов, губернатора, полицеймейстеров, и ее почесть что силой увезли в сумасшедший дом.
—
Бьюсь об заклад, что дядюшка сбился и принимает вас за Анну Николаевну Антипову! — вскрикивает догадливый Мозгляков, но тотчас спохватывается,
замечая, что и без этих пояснений Марью Александровну как будто всю покоробило.
Фон Корен узнал в потемках Лаевского и молча протянул ему руку. Гребцы уже стояли внизу и придерживали лодку, которая
билась о сваи, хотя
мол загораживал ее от большой зыби. Фон Корен спустился по трапу, прыгнул в лодку и сел у руля.
Не одна 30-летняя вдова рыдала у ног его, не одна богатая барыня сыпала золотом, чтоб получить одну его улыбку… в столице, на пышных праздниках, Юрий с злобною радостью старался ссорить своих красавиц, и потом, когда он
замечал, что одна из них начинала изнемогать под бременем насмешек, он подходил, склонялся к ней с этой небрежной ловкостью самодовольного юноши, говорил, улыбался… и все ее соперницы бледнели… о как Юрий забавлялся сею тайной, но убивственной войною! но что ему осталось от всего этого? — воспоминания? — да, но какие? горькие, обманчивые, подобно плодам, растущим на берегах Мертвого моря, которые, блистая румяной корою, таят под нею пепел, сухой горячий пепел! и ныне сердце Юрия всякий раз при мысли об Ольге, как трескучий факел, окропленный водою, с усилием и болью разгоралось; неровно, порывисто оно
билось в груди его, как ягненок под ножом жертвоприносителя.
Накидывая на нее за кулисами бурнус, Арбузов
заметил, как часто подымалась и опускалась ее грудь и как напряженно
бились у нее на висках голубые жилки…
Бились мы,
бились, а через родительское проклятие не
посмели переступить, да и жених подвернулся к Марфе Ивановне.
Я опомнился, выпил стакан воды, перешел в другую комнату; но сон не посетил меня. Сердце во мне
билось болезненно, хоть и нечасто. Я уже не мог предаваться мечтам о счастии; я уже не
смел верить ему.
Вот хорошо. Подождали мы маленько, смотрим, идут к нам гиляки гурьбой. Оркун впереди, и в руках у них копья. «Вот видите, — ребята говорят, — гиляки
биться идут!» Ну,
мол, что будет… Готовь, ребята, ножи. Смотрите: живьем никому не сдаваться, и живого им в руки никого не давать. Кого убьют, делать нечего — значит, судьба! А в ком дух остался, за того стоять. Либо всем уйти, либо всем живым не быть. Стой, говорю, ребята, крепче!
Под глинистой утесистой горой,
Унизанной лачужками, направо,
Катилася широкой пеленой
Родная Волга, ровно, величаво…
У пристани двойною чередой
Плоты и барки, как табун, теснились,
И флюгера на длинных мачтах
бились,
Жужжа на ветре, и скрипел канат
Натянутый; и серой мглой объят,
Виднелся дальний берег, и белели
Вкруг острова края песчаной
мели.
Сердце в нем стало
биться сильнее… он желал, чтоб Чернушка вышла опять из-под кровати, но не
смел надеяться, что желание его исполнится.
Затем, безостановочно следуют самые бесцеремонные расспросы о вашей службе, летах, состоянии, и проч. Вы едете в вагоне железной дороги; сосед спрашивает у вас огня; вы извиняетесь, говорите, что не взяли с собою спичек. При этом, в стороне раздается хриплый смех, высовывается лицо с нагло мигающими глазами и самодовольный голос произносит: «Как же вы, такой молодой человек, и у вас нет огня!..»
Смело бейтесь об заклад, что это наглец первого разбора!
— Работники-то ноне подшиблись, —
заметил Иван Григорьич. — Лежебоки стали. Им бы все как-нибудь деньги за даровщину получить, только у них и на уме… Вот хоть у меня по валеному делу —
бьюсь с ними, куманек, бьюся — в ус себе не дуют. Вольный стал народ, самый вольный! Обленился, прежнего раденья совсем не видать.
И маленькое, худенькое тело трепетно
билось в его руках, и маленькое, никому не нужное сердечко стало таким огромным, что в него вошел бы весь бесконечно страдающий мир. Николай хмуро, исподлобья
метнул взор по сторонам. С постели тянулись к нему страшные в своей бескровной худобе руки бабушки, и голос, в котором уже слышались отзвуки иной жизни, хриплым, рыдающим звуком просил...
И, к земле склонившись головою,
Говорит мне друг: «Остри свой
меч,
Чтоб недаром
биться с татарвою,
За святое дело мёртвым лечь...
Не одними кулаками молодцы работают,
бьются ногами и коленками, колотят зря по чем ни попало, лежачего только тронуть не
смеют — таков закон на кулачных боях.
Доктор, подойдя к ней, взял ее за руку. Пульс заметно
бился слабее и слабее. Он мигнул мужу. Больная
заметила этот жест и испуганно оглянулась. Кузина отвернулась и заплакала.
Но почему-то в антрактах у него
билось сердце, он, сам того не
замечая, как мальчик бегал по фойе и по коридорам, нетерпеливо отыскивая кого-то; и ему становилось скучно, когда антракт кончался; а когда он увидел знакомое розовое платье и красивые плечи под тюлем, сердце его сжалось, точно от предчувствия счастья, он радостно улыбнулся и первый раз в жизни испытал ревнивое чувство.
Я слышал, как это сердце
билось, и чувствовал, что оно
бьется для меня, меж тем как если бы оно было практичнее — ему никто не
смел бы помешать воспользоваться своим правом
биться еще для кого-нибудь другого, и при этой мысли я опять почувствовал Филиппа Кольберга — он вдруг из какого-то далека насторожил на меня свои смелые, открытые глаза, которых я не мог ничем прогнать, — и только в ревнивом страхе сжал матушку и в ответ на ее ласки шептал ей...
— Да. Ужасно жалко его! Такой славный был мужик — мягкий, деликатный, просто удивительно! И жена его, Дуняша, такая же… Его три месяца назад укусила бешеная собака. Лежал в больнице, потом его отправили в Москву для прививок. И вот, все-таки взбесился! Буянит,
бьется, — пришлось
поместить в арестантскую.
У него на душе осталось от Кремля усиленное чувство того, что он «русак». Оно всегда сидело у него в глубине, а тут всплыло так же сильно, как и от картин Поволжья. Никогда не жилось ему так
смело, как в это утро. Под рукой его
билось сердце женщины, отдавшей ему красоту, молодость, честь, всю будущность. И не смущало его то, что он среди бела дня идет об руку с беглой мужней женой. Кто бы ни встретился с ними, он не побоится ни за себя, ни за беглянку.
И теперь, из окутанного тенью угла, с тою же мукою глаза устремлялись вверх, а я искоса поглядывал на это лицо, — и в первый раз в душе шевельнулась вражда к нему… Эти глаза опять хотели и теперешнюю мою радость сделать мелкою, заставить меня стыдиться ее. И, под этими чуждыми земной радости глазами, мне уже становилось за себя стыдно и неловко… Почему?! За что? Я ничего не
смел осознать, что буйно и протестующе
билось в душе, но тут между ним и много легла первая разделяющая черта.
— Хочешь, я утоплюсь? — спрашивала она Таисию, но или тих был ее голос, или море заглушало его своим шумом: Таисия не отвечала и, перестав
биться, лежала как мертвая. Это темное пятно на песке; это маленькое одинокое тело, мимо которого своим чередом, не
замечая его, проходили и ночь, и широкая буря, и грохот далеких волн, — было ее дочерью, Таисией, Таичкой.
В два, три дня даровитый воин, как он, может выучиться немецкой науке
биться на
мечах.
Окольничим назначен день, час суда божьего. Об этом объявлено поручникам той и другой стороны. Между тем спрошены они, будут ли польщики сами
биться или наемными бойцами. Поручники обязались самих тяжущихся представить на поле к назначенному дню. Потом спрошены они, на каких оружиях будут
биться польщики, верхами или пешие. Объявлено, что на
мечах и пешие.
Он знал, что иноземцы искусные бойцы на
мечах (это недавно доказал один литвин, победивший в поле знаменитого русского бойца единственно ловкостью, отчего Иваном Васильевичем с того времени и строго запрещено было русским
биться с иноземцами); он слышал, что в свите посла находится такой мастер, и возымел неодолимое желание брать у него уроки.
Вы помните, что Мамон брал у дворянина из немецкого посольства уроки, как
биться на
мечах.
"Мне,
мол, все равно; я не
бьюсь ни из чинов, ни из окладов… Пускай на меня свысока смотрят все власть имеющие".
— А вы даже этого не
заметили, — с горечью сказал он, — вы отдали свое сердце этой ходячей развалине, когда в этой груди
бьется сердце, принадлежащее вам одной.
В то время когда Конкордия Васильевна испытывала первое жизненное горе, вдали от нее, при одном воспоминании об ее восхитительном образе, трепетно
билось сердце человека, которого она не знала, быть может, никогда не видала или не
замечала, но который между тем жил лишь воспоминанием о ней.
На него смотрели бездонно-глубокие глаза, черные и страшные, как вода болота, и чья-то могучая жизнь
билась за ними, и чья-то грозная воля выходила оттуда, как заостренный
меч.
Попадья
билась головой, порывалась куда-то бежать и рвала на себе платье. И так сильна была в охватившем ее безумии, что не могли с нею справиться о. Василий и Настя, и пришлось звать кухарку и работника. Вчетвером они осилили ее, связали полотенцами руки и ноги и положили на кровать, и остался с нею один о. Василий. Он неподвижно стоял у кровати и смотрел, как судорожно изгибалось и корчилось тело и слезы текли из-под закрытых век. Охрипшим от крику голосом она
молила...